Страница 3 из 47
Нынче же, чувствуя, как облетает тощий календарь дней моих, я хочу передать его вам, вручить, просить вас милостиво принять от имени моего и прочих народов и рас, населяющих нашу древнюю - да возьмите же, черт побери! ... Я, Люсьен Гаро, клянусь отныне и вовеки блюсти древний кодекс, древний уголовный кодекс чести и ни при каких обстоятельствах не снимать, не свинчивать с пальца этот кох-и-нор дней моих..."
- Розы или шампанское?
Он стоял перед распахнутым дверным шкафом, тупо уставясь на затянутый в пластик смокинг - из петлички торчал засохший цветок гардении.
Перевод Кама Сутры на чувашский или же лилии?
Что приличествует всучить в скрюченные лапы старой ведьмы в дверях лупанария? Дать ей триста франков, пусть купит сама. Ужас! "Разворачивайте осторожно. Капает на ковер. Это моя печень. Собственная. Клеванная Прометеем. Вот здесь - начало цирроза. Сам Цезарь любил подпорченную вишню..."
Он долго выбирал носки. Наконец натянул на бледные городские ноги нечто цвета провинциальной сирени и, бросив на стул мокрое полотенце, уселся пить кофе. Кофеварка была запрограммирована накануне, и вкус у кофе был той самой американской бурды, что подают в любом кафетерии from uptown L.A. to downtown N.Y. - в съедобных, плюс! протеиновых стаканчиках.
Выпил и закуси!
Он, фыркнув, вылил кофе в раковину и потянулся за кофемолкой. Из-за банки "лавацца" пьяным зигзагом шмыгнул в заросли пакетов спагетти рядовой невидимого фронта, родственник богомолов, ку-ка-ра-ча-та-ра-кан... Кан-кан тара.. Сволочь! Мутант шестиногий! Новое поколение коричневых: живут нынче в отстойниках кофейной гущи, в электророзетках, торчат на кофеине в электромагнитных полях !
За тонкой дверью на лестнице послышались спускающиеся шаги.
- Он возвращается в три утра,- глухо ухал голос,- достает ключ, а он ни в какую! Представляешь? Эта блядь поменяла замок!...
- Et shit alors! - сказал Борис вслух, наливая в чашку свежий кофе. Почему я вечно должен выслушивать отвратительные подробности чужих жизней? С меня хватит собственной!
... Хлеб был позавчерашний и крошился. Он окунул горбушку в кофе, размочил, зачерпнув грязной ложкой в банке, полил медом.
Гаро, небось, драит медали на кухне. Старой зубной щеткой с иноксом. Явится, как генерал с мавзолея: "Это за Аустерлиц, это за битву при Березине, это Верден... Чудный крестик, не правда ли? Это.., это когда мы с замечательным Кевином Тайнером подорвали дюжину роммелевских фанерных танков в Марокко. Сказочный был мальчик! Белесый чуб, юные мускулы, ягодицы с ямочками на щеках... Нормандская высадка. Встреча на Эльбе. Эта? Чистое серебро. Отличная работа! Согласны? За мою отчаянную попытку выспаться с существом женского пола... Двести лет революции. Сто девяносто шесть контрреволюции. За взятие берлинской стены. Кремлевской. Китайской стены."
Он вспомнил, что в шкафчике над плитой есть кунжутные галеты, посмотрел на часы в электроном окошке кофеварки и, расплескав, резко отодвинул чашку.
Досье Гаро, весьма тощее, страниц в пятнадцать, включая газетные вырезки, пылилось в конторе. Можно, конечно, заглянуть в Ларусс, в Британику, в "Кто Кого", в "Who's Who", но нужно было бриться да к тому же все рубахи были не глажены.
Когда же она разродится, эта смуглая дочь юга, застенчивая и усатая, как молодой Лермонтов?
Думая об усах Моны Лизы, он наскоро соскреб двухдневную щетину и, довольный тем, что не порезался, и что нашел глаженую рубаху, ловко удушился галстуком. К Ванде не заявишься в летнем до пупа декольте. Распихав по карманам мелочь и документы, подняв с пола пачку сигарет, закурив, он подошел к окну.
Город лежал в заоконной пропасти, обваренный августом, собираясь закипеть. Все тот же работяга в линялом синем комбинезоне на голое тело, сидя на покатой крыше старого аббатства, еще недавно бывшего складом окороков, а теперь - Храмом Книги - ковырял, пускающей зайчики стамеской, чешую кровли. Над контрфорсами собора, над черной средневековой башней, над шпилем и громоотводом, плыл рекламный дирижабль. ФНАК. FNAC your mother.
Бросив взгляд на автоответчик - включен - он взял с полки ключи, подумал о том, что стоило бы закрыть окна на случай грозы, но припомнил ночную духоту и передумал.
Уже в дверях - зевнул и, прислонившись к дверному косяку, затряс головою. Кому это все нужно? Бред. Завалиться спать. Отключить телефон. Заткнуть уши. Включить вентилятор. Устроить ночь.
Время теряет тот, кто не живет во снах...
Он опять зевнул, низкое давление, шестьдесят на девяносто, поправил платок в нагрудном кармане и, пропуская себя вперед, извиняясь, шагнул в открытую дверь.
Клоун. Паяц. Vieux con....
Под солнечным душем - люк чердачного окна был открыт - сидела чистенькая соседская киса и умывалась. Он почистил туфли о лестничный ковер, вспомнил ночной мост через Сену, бурые воронки воды, голую Жюли на корточках перед рубиновыми огнями стерео и, почесав за подставленным ухом не следишь за весом, мурлыка - помчался вниз.
В почтовом ящике среди рекламного мусора - Стригу на дому взрослых, детей и собак! Вы подозреваете, что ваш(а) супруг(а) вам изменяет? Наши детективы узнают - с кем и как! Лучшие надгробные плиты Иль-де-Франс! Придавит, не шевельнешься! Вечный покой гарантирован! Меня зовут Коллет - я делаю минет... - лежало письмо-предупреждение о неуплате за телефон.
"В случае неуплаты до даты, указанной ниже, вы будете расстреляны по месту жительства агентами Телекома. Будьте добры, не забудьте предварительно расписаться в ведомости..."
Вот здесь! "Прочел и умер". Подождите, эта ручка не пишет... Спасибо...
Он швырнул конверт назад в почтовый ящик и зло пнул ржавый скелет безколесого мотопеда, ржавой же цепью прикованного к трубе.
Жизнь это место, где жить нельзя!
* *
Тяжелая высокая дверь подворотни медленно открылась, впуская шум пятящейся пожарной машины, синие клубы выхлопного газа, мелькающие цветные призраки прохожих.
Августовский полдень втянул его, бесшумно всосал в свое горячее нутро и выплюнул на другом конце города, все еще свежего, но с мокрым пахом и подмышками, возле стенной ниши с надраенным бронзовым щитком и зашифрованным списком жильцов.
Madame N. G. de L.
Господин RRR.
Mlle Z.
A.U., T.E., Y A. R.
Он нажал на W. S. Дверь послушно зажужжала.
* *
В мраморном аквариуме подъезда горбатый фавн с электрическим факелом над головой по локоть запустил руку в недра разметавшейся нимфы. Борис поправил галстук у двойника в зеркале, за спиной его, мягко вспыхнув огнями, бесшумно приземлился лифт. Пахло дорогой сигарой. На последнем этаже у единственной двери он ткнул пальцем в выпуклый, с черным зрачком, глаз звонка и только тут вспомнил, что забыл купить цветы.
Очередная Зося или Крыся - Ванда импортировала пухлых польских блондинок, вовсе не для лепки клецок - открыла дверь. Ловко закрыв за ним, служанка, стуча лакированными копытцами, виляя крепким задом и тесемками белого фартучка, пошла впереди к дверям гостиной.
Два силуэта темнели на фоне густо заросшего цветами окна. Тяжелые бархатные портьеры обрамляли их как в театре. На темном этом фоне сизая струйка дыма, дрожа, поднималась к потолку - истлевшая на треть гавана почивала в серебряной пепельнице на круглом столике. На стене среди добротной разномастной живописи висел великолепный поддельный Кандинский.
- Дорогой мой! Ну, наконец-то! - издалека заволновалась Ванда. Как всегда - преувеличенно радостно. И, цепко хватая его под локоть, подставляя вялые щеки, поворачивая его к гостю, она все той же задыхающейся скороговоркой, вместе с кислым запашком, выдохнула:
- Познакомься, это пан Гаро...
Борис опешил - втроем они протанцевали на середину гостиной - пану Гаро от силы было двадцать пять. С трудом освободившись от железного захвата Ванды, он спросил:
- Что это за калипсо мне открыла? Опять новенькая? И, поворачиваясь к Гаро, - Я представлял вас старше...