Страница 5 из 94
- Вы просто волшебник, Холмс!
- Полноте, Уотсон, - скромно отвел Холмс комплименты своего друга. Никакого волшебства тут нет и в помине. Вы ведь знаете, что розыск - это моя профессия. По скорее надевайте вашу шляпу и - поехали. Кеб ждет нас...
И вот уже оба друга беседуют с вдовой бывшего начальника Нухинской крепости. Она, разумеется, ничуть не похожа на милую Марью Дмитриевну из повести Толстого, хотя бы потому, что в описываемые автором "Хаджи-Мурата" времена она была молодой женщиной, а сейчас перед Холмсом и Уотсоном предстала глубокая старуха. Но что-то от той, толстовской Марьи Дмитриевны все-таки проглядывает в ней.
- Мы осмелились побеспокоить вас, уважаемая Анна Авессаломовна, поскольку нам стало известно... - начал Холмс.
- Я догадываюсь, откуда вам стало известно мое имя, и поэтому мне нетрудно представить себе, о чем вы будете меня расспрашивать, - прерывает его старая дама.
- Я так и думал, что вы поймете меня с полуслова. Итак, - продолжил Холмс, - вы не станете отрицать, что вам посчастливилось переписываться с Львом Николаевичем Толстым?
- Это, пожалуй, сказано слишком сильно. Лев Николаевич написал мне всего лишь одно-единственное письмо. До этого он, правда, обратился с письмом к моему сыну. Но сведения, полученные от сына, его, как видно, не удовлетворили.
- Понимаю, - кивнул Холмс. - Не удовлетворившись ответом вашего сына, Лев Николаевич решил обратиться к вам. Я надеюсь, его письмо у вас сохранилось?
- Помилуйте, сударь! - изумилась она. - Как могло оно не сохраниться? Я берегу его как святыню.
- В таком случае, быть может, вы не откажете в любезности ознакомить нас с ним?
Не говоря ни слова, старая дама отперла шкатулку, достала письмо и протянула его Холмсу. Холмс, не разворачивая, передал его Уотсону.
Уотсон осторожно развернул ветхие пожелтевшие листки и углубился в чтение.
ПИСЬМО Л. Н. ТОЛСТОГО А. А. КАРГАНОВОЙ
Глубокоуважаемая Анна Авессаломовна,
Ваш сын, Иван Иосифович, узнав о том, что я пишу о Хаджи-Мурате, был так любезен, что сообщил мне многие подробности о нем и кроме того разрешил мне обратиться к вам с просьбой о более подробных сведениях... Хотя сведения Ивана Иосифовича и очень интересны, но так как он был в то время десятилетним ребенком, то многое могло остаться для него неизвестным или ложно понятым. И поэтому позволю себе обратиться к вам, уважаемая Анна Авессаломовна, с просьбой ответить мне на некоторые вопросы и сообщить мне все, что вы помните об этом человеке, об его бегстве и трагическом конце.
Всякая подробность о его жизни во время пребывания у вас, об его наружности и отношениях к вашему семейству и другим лицам, всякое кажущееся ничтожным обстоятельство, которое сохранилось у вас в памяти, будет для меня очень интересно и ценно.
Вопросы же мои следующие:
1) Говорил ли он хоть немного по-русски.
2) Чьи были лошади, на которых он хотел бежать Его собственные или данные ему. И хороши ли это были лошади и какой масти.
3) Заметно ли он хромал.
4) Дом, в котором жили вы наверху, а он внизу, имел ли при себе сад.
5) Был ли он строг в исполнении магометанских обрядов: пятикратной молитвы и др.
Простите, Уважаемая Анна Авессаломовна, что утруждаю вас такими пустяками, и примите мою искреннюю благодарность за все то, что вы сделаете для исполнения моей просьбы.
Еще вопрос:
6) Какие были и чем отличались те мюриды, которые были и бежали с Хаджи-Муратом.
И еще вопрос:
7) Когда они бежали, были ли на них ружья.
- Ну, друг мой, что скажете? - спросил Холмс, когда Уотсон дочитал письмо до конца.
- Поразительно! Просто поразительно! - отвечал ошеломленный Уотсон. Подумать только! Даже такая мелочь, как масть лошадей, и то его интересует! Казалось бы, уж тут-то он мог бы дать полную волю своему воображению...
- Да, как видите, даже в таких мелочах он старался быть скрупулезно точным. Но я бы хотел, с вашего позволения, задать еще несколько вопросов госпоже Каргановой... Скажите, - обратился Холмс к владелице письма, - вы ведь, разумеется, ответили Льву Николаевичу? А что именно? Не помните?
- Отвечала, как могла. Все, что помнила, не утаила. А на память свою я, слава Богу, не жалуюсь. Но Льву Николаевичу все было мало...
- Вот как? - оживился Холмс. - Стало быть, он прислал вам еще письмо, кроме этого?
- Нет, - покачала головой Анна Авессаломовна. - Писем граф мне больше не писал. Но по его просьбе меня навестил один господин по фамилии, если память мне не изменяет, Шульгин. Представился преподавателем словесности тифлисской гимназии и, сославшись на то, что выполняет поручение графа, долго меня расспрашивал. Интересовался, например, сколько комнат было в помещении, отведенном для Хаджи-Мурата и его мюридов. А когда я удовлетворила его любопытство, спросил: не вспомню ли я сама какую-нибудь характерную подробность? Какую-нибудь особенность поведения Хаджи-Мурата в пору нашего с ним короткого знакомства.
- И что же вы припомнили? - спросил Холмс.
- Я, помнится, тогда рассказала господину Шульгину для передачи графу Толстому, что для Хаджи-Мурата были заказаны татарские кушанья, кажется плов. А мы ели свою, обычную еду. Но Хаджи-Мурат ни до чего не дотрагивался, опасаясь, как мы тогда подумали, отравы. Заметив это, муж первый начал есть с его блюда. Тогда и Хаджи-Мурат, повернув к себе блюдо той же стороной, откуда начал муж, тоже стал есть.
- Какая красноречивая подробность! - воскликнул Уотсон. - Удивительно, что Толстой ее не использовал.
- Почему это вы решили, что не использовал? - осведомился Холмс.
- Пока вы беседовали с госпожой Каргановой, - объяснил Уотсон, - я все время следил по тексту повести. Все, решительно все, о чем здесь говорилось, вошло в описание жизни Хаджи-Мурата в крепости. И про лошадей, и про мюридов, и про комнаты, и про соблюдение обрядов, и про то, на каком языке они с ним объяснялись. А вот этой чудесной подробности про еду нету и в помине.
- Вы просто не там ее искали, мой милый Уотсон, - улыбнулся Холмс. Такой яркой, колоритной деталью Толстой, конечно же, не мог пренебречь. Но он использовал ее совсем в другом эпизоде - при описании обеда Хаджи-Мурата у Воронцова. Вот, прочтите!
Заглянув в указанное ему место книги, Уотсон стал читать.
ИЗ ПОВЕСТИ Л. Н. ТОЛСТОГО "ХАДЖИ-МУРАТ"
Прием, сделанный ему Воронцовым, был гораздо лучше того, что он ожидал. Но чем лучше был этот прием, тем меньше доверял Хаджи-Мурат Воронцову и его офицерам. Он боялся всего: и того, что его схватят, закуют и сошлют в Сибирь или просто убьют, и потому был настороже. Он спросил у пришедшего Эльдара, где поместили мюридов, где лошади, и не отобрали ли у них оружие.
В пятом часу его позвали обедать к князю. За обедом Хаджи-Мурат ничего не ел, кроме плова, которого он взял себе на тарелку из того самого места, из которого взяла себе Марья Васильевна. "Он боится, чтобы мы не отравили его, - сказала Марья Васильевна мужу. - Он взял, где я взяла".
- Ну что, убедились? - обратился Холмс к Уотсону, когда тот дочитал до конца. - Даже такая деталь, как то, что он ел плов, а не какую-нибудь другую еду, и то вошла в повесть. Надеюсь, вы поняли, почему эту подробность Толстой решил использовать именно здесь, а не при описании жизни Хаджи-Мурата в крепости?
- По правде говоря, Холмс, - после недолгого раздумья признался Уотсон, - я не берусь ответить на этот ваш вопрос. Не все ли равно, кем Хаджи-Мурат опасался быть отравленным: комендантом маленькой крепости, где его поселили, или самим Воронцовым? По-моему, у него были равные основания опасаться их обоих. Ведь и там, и тут он был среди своих недавних врагов.
- Нет, друг мой. Толстой вполне резонно рассудил, что страх быть отравленным или убитым гораздо в большей степени должен был преследовать Хаджи-Мурата, когда он пользовался официальным гостеприимством князя Воронцова. Толстой хотел подчеркнуть, что душевное, доброжелательное отношение к Хаджи-Мурату жены начальника крепости было искренним. А пышное гостеприимство Воронцова - показным, нарочитым, и Хаджи-Мурату поведение князя вполне могло показаться лицемерием, прикрывающим какие-нибудь коварные замыслы. Недаром Толстой отмечает, что чем лучше был прием, сделанный ему Воронцовым, тем меньше Хаджи-Мурат доверял князю и его офицерам.