Страница 6 из 12
Он попросил разрешения осмотреть его поближе и быстро справился с задачей:
-- Это, естественно, додекаэдр. Да и на остальные не стоит тратить времени -- я узнаю и икосаэдр.
Геометрические формы не представляли для него никаких проблем. А как насчет лиц? Я достал колоду карт, но и карты он тоже легко распознавал, включая валетов, дам, королей и джокеров. Правда, карты -- всего лишь стилизованные изображения, и невозможно было определить, видит ли он лица или только узоры. Тогда я решил показать ему сборник карикатур, который лежал у меня в портфеле. И тут П. в основном справился хорошо. Выделяя ключевую деталь -- сигару Черчилля, нос Шнозеля, -- он тут же угадывал лицо. Но опять же, карикатура формальна и схематична; следовало посмотреть, как он совладает с конкретными, реалистически представленными лицами.
Я включил телевизор, убрал звук и нашел на одном из каналов ранний фильм с Бетти Дэвис. Шла любовная сцена. П. не узнал актрису, -- впрочем, он мог просто не знать о ее существовании. Поражало другое: он совершенно не различал меняющихся выражений лиц -- ни самой Бетти Дэвис, ни ее партнера, -- несмотря на то, что в ходе одной бурной сцены они продемонстрировали целую гамму чувств: от знойного томления, через перипетии страсти, удивления, отвращения и гнева, к тающему в объятьях примирению. П. не уловил ничего. Он совершенно не понимал, что происходит и кто есть кто, не мог определить даже пол персонажей. Его комментарии по ходу сцены звучали решительно по-марсиански.
А не связаны ли трудности профессора, подумал я, с нереальностью целлулоидной голливудской вселенной? Возможно, он лучше справится с лицами, которые составляют часть его собственной жизни. На стенах квартиры висели фотографии -- родственников, коллег, учеников, и его самого. Я собрал снимки в стопку и, предчувствуя неудачу, стал ему показывать. То, что можно было счесть шуткой или курьезом в отношении фильма, в реальной жизни обернулось трагедией. В общем и целом П. не узнал никого -- ни членов семьи, ни учеников, ни коллег, ни даже себя самого. Исключение составил Эйнштейн, которого профессор опознал по усам и прическе. Подобное же произошло и с парой других людей.
-- Ага, это Пол! -- заявил П., взглянув на фотографию брата. --Квадратная челюсть, большие зубы -- я узнал бы его где угодно!
Но Пола ли он узнал или же одну-две его черточки, на основании которых догадался, кто перед ним? В отсутствии особых примет П. совершенно терялся. При этом проблема была связана не просто с познавательной активностью, с гнозисом, но с общей установкой. Даже лица родных и близких П. рассматривал так, словно это были абстрактные головоломки или тесты -- в акте взгляда не возникало никакого личного отношения, не происходило акта узревания. Вокруг него не было ни единого знакомого лица -- ни одно из лиц он не воспринимал как "Ты", и все они виделись ему как группы разрозненных черт, как "это". Tаким образом, имел место формальный, но не личностный гнозис. Отсюда же проистекало слепое безразличие П. к выражениям лиц. Для нас, нормальных людей, лицо есть проступающая наружу человеческая личность, персона. В этом смысле П. не видел человека -- ни лица, ни личности за ним.
По дороге к П. я зашел в цветочный магазин и купил себе в петлицу роскошную красную розу. Теперь я вынул ее и протянул ему. Он взял розу, как берет образцы ботаник или морфолог, а не как человек, которому подают цветок.
-- Примерно шесть дюймов длиной, -- прокомментировал он. -- Изогнутая красная форма с зеленым линейным придатком.
-- Верно, -- сказал я ободряюще, -- и как вы думаете, что это?
-- Трудно сказать. -- П. выглядел озадаченным. -- Тут нет простых симметрий, как у правильных многогранников, хотя, возможно, симметрия этого объекта -- более высокого уровня... Это может быть растением или цветком.
-- Может быть? -- осведомился я.
-- Может быть, -- подтвердил он.
-- А вы понюхайте, -- предложил я, и это опять его озадачило, как если бы я попросил его понюхать симметрию высокого уровня. Из вежливости он все же решился последовать моему совету, поднес объект к носу -- и словно ожил.
-- Великолепно! -- воскликнул он. -- Ранняя роза. Божественный аромат!.. -- И стал напевать "Die Rose, die Lillie..."
Реальность, подумал я, доступна не только зрению, но и нюху...
Я решил провести еще один, последний эксперимент. Была ранняя весна, погода стояла холодная, и я пришел в пальто и перчатках, скинув их при входе на диван. Взяв одну из перчаток, я показал ее П.
-- Что это?
-- Дайте посмотреть, -- попросил П. и, взяв перчатку, стал изучать ее таким же образом, как раньше геометрические фигуры.
-- Непрерывная, свернутая на себя поверхность, -- заявил он наконец. --И вроде бы тут имеется, -- он поколебался, -- пять... ну, словом... кармашков.
-- Так, -- подтвердил я. -- Вы дали описание. А теперь скажите, что же это такое.
-- Что-то вроде мешочка...
-- Правильно, -- сказал я, -- и что же туда кладут?
-- Кладут все, что влезает! -- рассмеялся П. -- Есть множество вариантов. Это может быть, например, кошелек для мелочи, для монет пяти разных размеров. Не исключено также...
Я прервал этот бред:
-- И что, ничего знакомого? А вам не кажется, что туда может поместиться какая-нибудь часть вашего тела?
Лицо его не озарилось ни малейшей искрой узнавания.
Никакой ребенок не смог бы усмотреть и описать "непрерывную, свернутую на себя поверхность", но даже младенец немедленно признал бы в ней знакомый, подходящий к руке предмет. П. же не признал -- он не разглядел в перчатке ничего знакомого. Визуально, профессор блуждал в среди безжизненных абстракций. Для него не существовало зримого мира -- в том же смысле, в каком у него не было зримого "Я". Он мог говорить о вещах, но не видел их в лицо. Хьюлингс Джексон, обсуждая пациентов с афазией и поражениями левого полушария мозга, говорит, что у них утрачена способность к "абстрактному" и "пропозициональному" мышлению, и сравнивает их с собаками (точнее, он сравнивает собак с афатиками). В случае П. произошло обратное: он функционировал в точности как вычислительная машина. И дело не только в том, что, подобно компьютеру, он оставался глубоко безразличен к зримому миру, --нет, он и мыслил мир, как компьютер, опираясь на ключевые детали и схематические отношения. Он мог идентифицировать схему, как при составлении фоторобота, но совершенно не ухватывал стоящей за ней реальности.
Однако обследование было еще не закончено. Все проведенные тесты пока ничего не рассказали мне о внутренней картине мира П. Нужно было проверить, затронуты ли его зрительная память и воображение. Я попросил профессора вообразить, что он подходит к одной из наших площадей с севера. Он должен был мысленно пересечь ее и рассказать мне, мимо каких зданий проходит. П. перечислил здания с правой стороны, но не упомянул ни одного с левой. Тогда я попросил его представить, что он выходит на эту же площадь с юга. Он опять перечислил только здания, которые находились справа, хотя минуту назад именно их пропустил. А вот здания, которые он только что "видел", сейчас упомянуты не были. Становилось понятно, что проблемы левостороннести, дефициты зрительного поля носили в его случае и внешний, и внутренний характер, отсекая не только часть воспринимаемого мира, но и половину зрительной памяти.
А как обстояли дела на более высоком уровне внутренней визуализации? Вспомнив, с какой почти галлюцинаторной яркостью видит Толстой своих персонажей, я стал расспрашивать П. об "Анне Карениной". Он легко восстанавливал события романа, хорошо справлялся с сюжетом, но полностью пропускал внешние характеристики и описания. Он помнил слова персонажей, но не их лица. Обладая редкой памятью, он по моей просьбе мог почти дословно цитировать описательные фрагменты, однако было ясно, что они лишены для него всякого содержания, какой бы то ни было чувственной, образной и эмоциональной реальности. Его агнозия, судя по всему, была также и внутренней.