Страница 46 из 69
Телефонная станция держалась до самого вечера, когда появился большевистский броневик, и матросы пошли на приступ. Перепуганные телефонистки с криком бегали по зданию. Юнкера срывали с себя все знаки различия, а один из них, решивший скрыться, предлагал Вильямсу за его пальто все, что он захочет... "Они нас перебьют! Они нас перебьют!" - кричали юнкера, ибо многие из них еще в Зимнем дворце обещали не подымать оружия против народа. Вильяме предложил им свое посредничество, если они выпустят Антонова. Это было немедленно исполнено. Антонов и Вильяме обратились с речью к победителям-морякам, озлобленным большими потерями, и юнкера снова были отпущены па свободу... Но некоторые из них, перепугавшись, пытались бежать по крыше или спрятаться на чердаке. Их переловили и выбросили на улицу.
Измученные, покрытые кровью, торжествующие матросы и рабочие ворвались в аппаратный зал и, увидев сразу столько хорошеньких девушек, смутились и нерешительно затоптались па месте. Ни одна девушка не пострадала, ни одна не подверглась оскорблению. Перепуганные, они забились в угол и затем, почувствовав себя в безопасности, дали волю своей злости, "У, грязные мужики, невежды! Дураки!.." Матросы и красногвардейцы совсем растерялись. "Звери! Свиньи!" - визжали девушки, с негодованием надевая пальто и шляпы. Как романтичны были их переживания, когда они передавали патроны и делали перевязки своим смелым молодым защитникам, юнкерам, из которых многие были из лучших русских семей и сражались за возвращение обожаемого царя! А тут все были рабочие да крестьяне - "темный народ"...
Комиссар Военно-революционного комитета, маленький Вишняк, пытался убедить девушек остаться. Он был необычайно вежлив. "С вами очень плохо обращались,говорил он.- Телефонная сеть находилась в руках городской думы. Вам платили по 60 рублей в месяц, заставляли работать по десять часов в сутки и больше... Отныне все будет по-другому. Правительство передаст сеть министерству почт и телеграфов. Вам немедленно подымут жалование до 150 рублей и уменьшат рабочий день. В качестве членов рабочего класса вы должны быть счастливы..."
"Члены рабочего класса! Уж не думает ли он, что между этими... этими животными и нами есть что-нибудь общее? Оставаться? Да хоть бы вы нам дали но тысяче рублей!.." И девушки с величайшим презрением покинули здание.
Остались только служащие, монтеры и рабочие. Но коммутаторы должны работать: телефон был жизненно необходим... Имелось же всего полдюжины опытных телефонисток. Вызвали добровольцев. На призыв ответило до сотни матросов, солдат и рабочих. Шестеро девушек носились кругом, инструктируя, помогая, бранясь... Дело пошло кое-как, но все-таки пошло, и провода снова загудели. Прежде всего установили связь между Смольным, казармами и фабриками, затем отрезали сообщение с думой и юнкерскими училищами... Поздно вечером слух об этом распространился по всему городу, и сотни представителей буржуазии орали в телефонные трубки: "Дураки! Черти! Вы думаете, это надолго? Погодите, вот придут казаки!".
Наступала ночь. На Невском, по которому завывал жестокий ветер, не было почти ни души, только против Казанского собора собралась толпа и продолжала бесконечный спор; несколько рабочих, несколько солдат, а все остальные торговцы, чиновники и им подобные.
"Ленин не заставит немцев заключить мир!" - кричал кто-то.
Молодой солдат с жаром возражал: "А кто виноват? Все Керенский ваш, проклятый буржуй! К черту Керенского! Не хотим его! Хотим Ленина!..".
Около думы офицер с белой повязкой на руке, громко ругаясь, срывал со стены плакаты. Один из них гласил:
"Гласные большевики - населению Петрограда.
В тревожный час, когда городская дума должна была бы направить все свои силы на успокоение населения, обеспечить его хлебом и самым необходимым, правые социал-революционеры и кадеты, забывая свой долг, превратили городскую думу в контрреволюционный митинг, стараясь натравить одну часть населения на другую и тем самым облегчить победу Корнилову - Керенскому. Вместо исполнения прямых своих обязанностей правые социал-революционеры и кадеты превратили городскую думу в арену политической борьбы против Советов р., с. и кр. депутатов, против революционного правительства мира, хлеба и свободы.
Граждане Петрограда! Мы, гласные большевики, избранные вами, доводим до вашего сведения, что правые социал-револю ционеры и кадеты увлеклись контрреволюционной борьбой, забыли свои прямые обязанности и ведут население к голоду, к гражданской войне, к кровопролитию. Мы, избранники 183 000 населения, считаем своим долгом довести все происходящее в городской думе до сведения избирателей и заявляем, что мы слагаем с себя всякую ответственность за грнду-Щио печальные последствия".
Издали доносились случайные выстрелы, по город был холо-доп и спокоен, словно обессилев от судорог, сотрясавших его.
В Николаевском зале подходило к концу заседание думы. Казалось, даже яростная дума несколько притихла. Комиссары один за другим сообщали: захвачена телефонная станция, на улицах идет бой, взято Владимирское училище... "Дума,говорил Труни,- ira стороне демократии в ее борьбе против
169 насилия и произвола; но во всяком случае, какая бы сторона ни взяла верх, дума всегда будет против самосудов и пыток..."
Кадет Коновский, высокий старик с жестким лицом, заявил: "Когда войска законного правительства войдут в Петроград, они расстреляют бунтовщиков, и это не будет самосудом". Протестующие крики со всех концов зала, не исключая и кадетов.
Здесь царило явное сомнение и упадок сил. Контрреволюция шла на убыль. Центральный комитет партии социалистов-революционеров выразил недоверие своим вождям - собственным представителям. Левое крыло распоряжалось положением. Авксентьев подал в отставку. Курьер принес известие, что комиссия, посланная на вокзал с приветствием навстречу Керенскому, арестована. На улицах был слышен глухой гул отдаленной канонады, доносившийся с юга и юго-востока. Керенского все еще не было...
В этот день вышло всего три газеты: "Правда", "Дело Народа" и "Новая Жизнь". Все они уделяли очень много места вопросу о новом, "коалиционном" правительстве. Эсеровская газета требовала создания кабинета, в котором не было бы ни кадетов, ни большевиков. Горький был исполнен надежд; Смольный шел на уступки. Оформлялось чисто социалистическое правительство, представляющее все элементы, кроме буржуазии. Но "Правда" только издевалась:
"...Это не коалиция с "партиями", из которых значительная часть маленькие кучки журналистов, за которыми нет ничего, кроме буржуазного сочувствия и полусгнившей репутации, за которыми не идут больше ни рабочие, ни крестьяне. Наша коалиция та, которую заключили мы, это коалиция революционной партии пролетариата с революционной армией и крестьянской беднотой...".
По стенам были расклеены самонадеянные объявления Викжеля, грозившего, что если стороны не придут к соглашению, то он объявит забастовку:
"Из всех этих мятежей и смут, терзающих родину, победителями выйдут не большевики, не Комитет спасения и не войска Керенского,-- победителями выйдем мы, союз железнодорожников".
Красногвардейцы не смогут управиться с таким сложным делом, как железные дороги; что до Временного правительства, то оно уже показало себя совершенно неспособным удержать власть...
"Мы отказываемся работать с какой бы то ни было партией, не уполномоченной... правительством, опирающимся на доверие всей демократии..."
Смольный весь дрожал от безграничной активности неисчерпаемых человеческих сил.
В главном штабе профессиональных союзов Лозовский познакомил меня с делегатом рабочих Николаевской железной дороги, рассказавшим, что у них состоялись массовые митинги, на которых вынесено порицание их вождям.
"Вся власть Советам! - кричал он, стуча кулаком по сто-лу._ Оборонцы в Центральном Комитете играют на руку Корнилову. Они пробовали послать делегацию в ставку, но мы арестовали ее в Минске... Наше отделение потребовало Всероссийского съезда, а они отказываются созвать его..."