Среди призраков

- Но столько времени прошло, Закир... И они, ты сам говорил, давно уже здоровы. Если бы они хотели свести счеты, то не откладывали бы на такой срок...

- А кто их знает! Мне ясно одно: Хромому нужно было смотаться, и он уехал. А я ничего не делал и буду жить, как жил Уехать... Глупости. Если даже меня ничто не держало бы здесь, я бы и тогда не уехал. Ведь Чинар обязательно наговорит всем, что я испугался и дал деру...

- А может, Чинар в милицию обратится?

- Не будь наивной. Если в больнице ничего не сказал, то уже, естественно, не скажет. Будет счеты сводить. Выжидает удобного случая.

- А что же он сказал, интересно, когда его спрашивали в больнице? Ведь ему надо было отвечать что-то следователю.

- Да мало ли что! Мог сказать, что пристали незнакомые пьяные ребята, что всех их впервые видел, что не запомнил... Мало ли что. Тогда Хромой и в самом деле пьян был. Накурился. Нет, видно, случая ждет, чтобы сквитаться. Ничего. И мы не фрайера. Так не возьмешь...

Вдруг он заметил на себе внимательный и какой-то слишком грустный взгляд Рены.

- В чем дело? - спросил он чуть более резковато, чем хотел.

- Закир,. - немного помолчав, сказала она, - скажи мне правду...

- Да, - сказал он. - Продолжай.

- Ты... Ты куришь? Куришь это? Ты знаешь, что я имею в виду... - с видимым усилием произнесла она до конца, что хотела.

- Нет, что ты! - ответил он слишком поспешно, но при этом тут же отвел взгляд, перевел его на сапоги, которые потребовалось в эту минуту застегнуть, и, чтобы она превратно не расценила то, что, отвечая, он отвел взгляд, он поднял голову, улыбнулся и повторил, не моргнув глазом: - Нет, Рена, давно уже, что ты вспомнила вдруг?

- Я так этого боюсь, - сказала она.

- Нет, - сказал он. - Ты не бойся. Все это - чушь собачья...

***

В темном ночном переулке он схватил худого, костлявого человека, похожего на тень, за руку, стараясь засунуть ему в ладонь деньги.

- Достань мне, - попросил он хриплым, задыхающимся голосом. - Достань. Хотя бы на две мастырки.

- Где ж я возьму? - тихо, почти шепотом ответила тень. - Сейчас, знаешь, как с этим стало строго?

- Достань, я прошу, ты видишь, я не могу, мне надо, ну, пойми ты, надо, необходимо, - тоже перейдя на хриплый и потому почти невнятный шепот, продолжал просить Закир.

- Недавно Алигусейна взяли, припаяли ему такой срок, что жить не захочешь, а все из-за торговли анашой, - про должала тень увещевать его, может, и раздумает, кто знает их, может, и не такая уж у него потребность в этом наркотике?

- Ну неужели никого нет, кто продает? - молящим голосом произнес Закир. Был бы Алигусейи, сейчас я бы и сам взял у него. Потому я тебя и вытащил, чтобы помог раздобыть. Будь другом... Ну...

- Ладно, - нерешительно проговорила тень. - Есть тут один. Недалеко живет. Но мне он не даст. Я знаю одного его близкого дружка, можно через него попробовать... Сейчас все они стали осторожными очень. И кто самогон гонит, и кто анашу продает... Незнакомого ни за что близко к товару не подпустят. Так что придется того дружка тебе тоже подмазать, чтобы не зря беспокоили...

- Ладно, - сказал Закир. - Только быстрее. Идем быстрее. Я дам, подмажу дружка, отблагодарю... И если сможешь, возьми побольше, чтобы надолго хватило...

- Постараюсь. Давай бабки. Жди меня здесь, - сказала тень и провалилась в ночь.

***

Когда он минут пять безуспешно провозился с ключом, стараясь, преодолевая дрожь в пальцах, засунуть его в скважину замка, дверь вдруг неожиданно распахнулась, и на пороге он увидел мать, которая, судя по ее виду, еще не ложилась.

- Ты знаешь, который час? - спросила она.

- Не знаю, - еле ворочающимся языком проговорил он. - Который?

- Два часа ночи.

- А, - сказал он.

- Где ты шлялся?!

- Отстань! - огрызнулся он. - Жрать хочу. Как зверь.

Она, заперев дверь, прошла за ним на кухню, где он, засунув голову в холодильник, что-то ел прямо со сковородки.

- Сколько это будет продолжаться, Закир? - усталым, жалобным голосом 'спросила Сона.

- Что ты имеешь в виду? - глядя на нее, как ему казалось, невинным взглядом, поинтересовался он. Он уже немного приходил в себя, но взгляд его. все еще продолжал оставаться мутным.

- Я устала с тобой возиться, - сказала она.

- Ты, помнится, никогда особенно и не возилась со мной, - сказал он. - А что, я сейчас доставляю тебе много хлопот?

- .Он еще спрашивает!

- Не надо было меня ждать. У меня есть свой ключ, я бы сам прекрасно открыл дверь и лег бы спать.

- Закир... Я тебя умоляю, - голос у нее задрожал. - Не надо продолжать так... Одумайся... Я папе ничего этого не говорила, но дальше так продолжаться не может, пойми ТЫ!..

- А что происходит? Что не может продолжаться? - Он набил рот холодным жареным мясом, и она его еле понимала, может, еще и потому этот неприятный сам по себе разговор теперь ей показался и вовсе страшным.

Сона бессильно опустилась на кухонный табурет, тяжелые слезы повисли у нее на щеках. Он заметил это, поморщился. Проглотив кусок, проговорил более внятно:

- Мама, я очень устал, поговорим завтра... То есть в другой раз, ладно? Ты не беспокойся, ничего страшного не происходит... Ну что особенного, погулял с ребятами до двух часов ночи, я же не пенсионеру чтобы ложиться спать с десяти вечера...

- Ты же пришел вдрызг пьяный, неужели ты думаешь, я не вижу, неужели я такая дура, что могу этого не заметить? - произнесла она, тихо плача.

- Да ладно тебе, мама, не драматизируй, вдрызг... Скажешь тоже! Ну, выпили чуточку шампанского с друзьями, вот и все...

- От тебя не пахнет шампанским, - сказала она сквозь тихие рыдания. - Кто эти твои друзья, кто?! Боже мой, почему я не умерла?! Боже мой!..

- Ну, мам, не надо, успокойся, ма. - Он склонился к ней, не смея погладить ее, не приученный к ласкам, руки его беспомощно висели, он не знал куда их деть. - Ладно тебе, ма, все хорошо, честное слово... Ну, успокойся...

- Одумайся, Закир, одумайся... Я не в силах уже повлиять на тебя, ты взрослый парень... Я могу только просить тебя... Ради твоего же блага... Я прошу, я умоляю тебя - одумайся, не надо этого, брось это, ты же... ты же погибнешь, Закир!.. - последние слова ее заглушили рыдания, теперь уже более громкие, более неудержимые, слезы чаще потекли из глаз ее, она их не вытирала, так и сидела, рыдая, склонив голову.

- Ма, - сказал он дрогнувшим, помягчевшим голосом. - Поговорим потом, ладно? Честное слово, ма, я еле держусь на ногах, устал. Я пойду спать, а завтра поговорим, ладно?..

И, не ожидая ответа, он вышел из кухни.

***

Однажды Закир провожал Рену домой, настроение у него было крайне подавленное, что в последнее время часто и беспричинно, вернее, без видимой причины случалось с ним. Она искоса наблюдала за ним, молчала, ища каких-нибудь добрых, ласковых слов, таких, которые были бы необходимы ему именно в эту' минуту, но боялась, что он разозлится, будет трунить над ней, обратит все со злости в пошлую шутку, или же, что еще хуже, как уже не раз бывало, бросит ей сердито, что не нуждается в ее жалости и участии. И она молчала, мучаясь сознанием того, что ему плохо, а она рядом и не может помочь. Конечно, ничего страшного, успокаивала она себя, просто у него временно плохое настроение, хандра, но в то же время это ведь было у него, это плохое настроение, а потому в ней оно, увеличенное сознанием собственной беспомощности и любви к нему, ощущалось чуть ля не как горе. И оно, это горе, жгло ее, жгло, как солнечные лучи, проходя через увеличительное стекло и нарастив свою мощь, прожигают насквозь бумагу. Он чувствовал, что она тоже ощущает какой-то дискомфорт, и знал, что это из-за него она невесела, и успел взять себя в руки до того, как они подошли к ее дому. Он через силу улыбнулся.

- Иди, - сказал он, стараясь придать своему голосу как можно больше нежности. - Иди, а то дома отшлепают.