Страница 13 из 45
Я беру ее за руку под партой, пользуясь ее нежно прозвучавшей фразой, вернее, просто кладу свою руку на ее. Рука у нее белая, у меня по сравнению с ее белизной кажется, что очень темная, еще не совсем прошел загар Золотых Песков. На внутренней стороне среднего пальца у меня красуются две вытатуированные буквы:'Н. С. - ее инициалы. Я недавно это сделал, татуировку имею в виду, неделю назад, и еще по этому поводу дома не было скандала, будет, как только мама обнаружит, но, думаю, что произойдет это не очень скоро, потому что в последнее время мама обращает на меня относительно- немного внимания (и .слава богу!) и еще потому, что все-таки место не очень заметное внутренняя сторона пальца, заметить можно только случайно или если специально покажешь, а что я - псих, чтобы случайно показывать? Я бы и не стал делать, но неделю назад, после уроков, ребята собрались в туалете, один кент из девятого, Расим, приволок иголку и все, что надо, кто, говорит, не трусит - вперед, стали ему подставлять руки, ну и я тоже подставил; накалывал он только буквы, рисунки, говорит, не очень получаются, потренироваться надо, а буквы у него выходили аккуратные, красиво накалывал, я первым догадался об укромном месте на внутренней стороне пальца, здесь, говорю, наколи, а он, говорит, ну, тебе, говорит, и спрашивать не надо, какие буквы, сам знаю, а какие, говорю, да Наргиз, говорит, а? или не угадал? Да, говорю, угадал, а тут Кямал из восьмого "Б" вдруг дернул меня за руку и говорит: я, говорит, запрещаю тебе накалывать ее имя, понял, не твое это собачье дело, говорю, кого хочу, того и пишу, понял, ну, тут мы с ним, естественно, сцепились, а ребята стали нас оттаскивать, и Расим говорит: предупреждаю, чтобы без звука, не то нас накроют здесь, и я первый погорю из-за вас, фрайе-ров, что доброе дело вам, болванам, делаю, ну короче, нас с Кямалом расцепили, но я напоследок все же успел дать ему ногой между ног, да так, что он весь изогнулся, сука, от боли, и посинел, в общем, нас растащили, а я все-таки оставил за собой последнее слово: положил, говорю ему, я на то, что ты запрещаешь, моя рука, мой палец и что хочу, то на нем и пишу, а если ты, говнюк такой, еще что-нибудь осмелишься мне запрещать и вообще посмеешь еще хоть раз говорить со мной, падаль такая, в подобном тоне, то я тебя на этот раз вовсе без яиц оставлю. Он тоже что-то провякал в ответ, не мог же он молчать на такое заявление, но у него это получилось далеко не так эффектно, как у меня, и в душе каждый из ребят над ним посмеялся - было видно, и он, полностью посрамленный, отошел в сторону дожидаться своей очереди на наколку, ну в самом деле, я же ему не мешаю, не запрещаю, хотя знаю, что он тоже волочится за Наргиз, усиленно назначает ей свидания, приглашает на несуществующие дни рождения и в кино, не запрещаю же я ему, пусть хоть полностью вытатуирует у себя на лбу ее фамилию, имя, отчество и год и место рождения, какое же он имеет право, ну, одним словом, я его и морально (все же пригодился совет папы о том, чтобы я развивал в себе умение говорить, производить впечатление своими заявлениями, пригодился) и физически сделал на этот раз, и дай бог не последний, потому что среди Наргизовых ухажеров в последнее время шушеры развелось многовато, она в этом не очень разбирается, ей важно количество, ей это кажется престижно, чем их больше, тем ценнее и престижнее, так что мне самому придется в дальнейшем, если только я не испорчу с ней отношения, производить чистку в рядах ее поклонников, вот так вот, ну, короче, я протянул палец, указал место и назвал буквы, а Расим старательно сделал свое дело, во время которого я и не пикнул, после стычки с Кямалом это было бы унизительно и позорно. Ну, ты хитрец, делая свое дело, приговаривал Расим, ведь какое место укромное нашел, дома взбучки не будет, ничего, говорю, мне и без взбучек хватает нервотрепки, так что очередной в связи с татуировкой хочется избежать, а когда дошла очередь до Кямала, так этот придурок, видимо, назло мне, протянул руку тыльной стороной ладони и попросил покрупнее написать ее имя на самом видном месте, что Расим и сделал, попросив всех нас под конец, чтобы мы про его участие в этот деле никому ни гугу, что само собой подразумевалось, и мы ему пообещали - век свободы не видать, падла буду - самыми, как видите, страшными клятвами, и прошло три дня, как я, к своей неописуемой радости, узнал, что дома Кямала отец выдрал, как Сидорову козу, так исполосовал его ремнем за татуировку, что сынок нормально сидеть не мог, и пришлось ему в связи с попорченным задом выхлопотать справку по болезни, вот, думаю, посмеялся врач, выписывая эту справку, ну да ладно, одним словом, положил я свою руку с двумя вытатуированными буквами на руку Наргиз, а она тут же отдернула свою руку, будто я оголенным проводом с током прикоснулся к ней. Делает вид, что за что-то сердится на меня, и так мило и естественно дуется и кокетничает, что я готов убить ее и сесть в тюрьму или скорее в колонию для ^подростков, потому что не следует забывать - я еще не взрослый преступник. Я хорошо знаю, что она симпатизирует длинному, как жердь, Тофику из десятого "А", он ей нравится, знаю, может, даже очень нравится. И мне всегда казалось, что причина нерасположенности Наргиз ко мне, или, точнее, причина несерьезного отношения ко мне со стороны Наргиз кроется именно в этом - в том, что она слишком серьезно относится к Тофику и слишком расположена к нему. Он был, мне казалось, как болезнь, мешающая ей любить - ну, какое же здесь может быть другое слово? - меня, и его, думал я, нужно побить, сильно побить, может, покалечить, чтобы он стал хромать или стукнулся головой и сделался бы неполноценным, дебилом, и тогда она перестанет смотреть на него так, будто он Дастин Хофман, а я перед ним кусок дерьма. Я так думал и очень волновался, когда эти мысли приходили мне в голову, но потом я успокаивался и мог рассуждать, как говорят, здраво и без эмоций, хотя, на самом ли деле так, как можно - без эмоций? Ну, скажем, мог рассуждать спокойнее - это будет точнее. И вы знаете, черт возьми, в первый раз, когда мне это пришло в голову, я даже вздрогнул, до того это было правдой, и до того эта моя догадка попадала в точку, я пришел к тому, что люблю что-то выдуманное, только внешне похожее на Наргиз, а все остальное я выдумывал по своему усмотрению. Но то, что любил я придуманное, я понимал не чувствами, а чем-то холодным, слишком уравновешенным, рассудочным во мне, чувства же смешивали реальную Наргиз с той, которая жила во мне, в моем воображении, мыслях, мечтах; и это рассудочное ни разу не позволяло, ни на минуту не позволяло мне отводить объект моей любви на задний план, освобождая место для чистой, бесплотной мечты, я понятно говорю? Все-таки, наверно, не очень, но я это очень хорошо чувствую, понимаете? Ведь я стал понимать, как мало значит сам объект в моей любви, но боялся признаться в этом самому себе, боялся поверить в это, почувствовать это до конца, облечь эту истину в конкретные, законченные мысли и слова, потому что, не основываясь на самом реальном объекте, мое чувство - я понимал - могло исчезнуть, растаять, не подтвержденное, не закрепленное жизнью. Понятно? Я может, выражаюсь туманно несколько и не так гладко, как вам бы хотелось, сумбурно, может быть, но что ж поделать, мне только неполных шестнадцать, учтите это, а ведь люди, и гораздо старше, сколько раз я замечал, не очень-то могут облечь свои мысли в слова, так что, может, и верно, что мысль изреченная - есть ложь, а? Ведь никогда так тонко и точно не скажешь, как почувствовал, а скажешь, и тут же думаешь, уж лучше бы я вовремя заткнулся, чушь какая-то получилась, а не то, что я только что так ясно и так прекрасно почувствовал; это как во сне - снится что-нибудь чудесное, зыбкое, грустное, а проснешься и все хочешь вернуть то состояние, вспомнить его досконально и не можешь никак, в общих чертах вспоминаешь, но разве можно такие тончайшие вещи - ив общих чертах, вот и получается чушь собачья...
Тут я вспомнил, как встретил Наргиз вечером дня три назад, когда проходил - естественно, намеренно, с надеждой увидеть ее случайно - по ее улице. Было около девяти. Я издали заметил, как она медленно, задумчиво шагала одна взад и вперед по узенькому тротуару. Сердце у меня бешено заколотилось, облилось сладкой горечью, заныло, так что, когда я подошел к ней, я чувствовал, что задыхаюсь, и, если начну говорить, наверное, буду задыхаться еще больше. Так я и стоял рядом с ней, внутренне ежась под ее холодно-удивленным взглядом, не произнося ни слова. А она вдруг вздохнула и разочарованно произнесла: