Среди призраков

- Да что ты привязался к моим словам, я же просто так сказал, - стал оправдываться Закир, чувствуя, что не на шутку рассердил отца своей необдуманной фразой.

- Просто так, - повторил вслед за ним Тогрул. - Думать надо, а не брякать безответственно первое, что в голову придет.... Просто так подрался, просто так сказал... А вот возьмут тебя, да просто так из школы в шею выгонят.

- Не посмеют. Наш директор тебя боится, - уверенно возразил Закир. - Я знаю. Тоже большой прохиндей.

- Что значит - тоже? - поинтересовался Тогрул.

- Ну... Я в том смысле, что... Ну, ходят же к тебе такие типы. Помнишь, приносили конверты?.. Ты помогал кого-то куда-то устраивать...

- Не суй свой нос куда не следует, - строго сказал Тогрул. - Это ты должен забыть и никогда ни при ком не смей заводить об этом разговор. Я категорически тебе запрещаю. Ты понял?

Закира даже немного испугал крайне взволнованный вид отца, его громкий голос, почти срывающийся на крик, он поспешно закивал.

- Что ты, па? Что ты так выходишь из себя? По всякому пустяку...

- Пустяк! Ничего себе пустяк.

- Я же только тебе могу сказать такое. Разве я не понимаю? Однажды случайно подглядел в дверь твоего кабинета, когда приносили тебе... Я же не дурак, понимаю, что при других нельзя говорить на темы, касающиеся только нашей семьи...

- Ну и слава богу. Только крепко заруби себе на носу - чтобы я вообще в последний раз слышал от тебя подобные речи.

- Хорошо.

- Вот так. Пошли. Уже поздно. Разговор у нас получился довольно неряшливый, но будем считать, что первый блин комом, на воспитательные темы мы с тобой, кажется, ив самом деле говорим впервые... Ничего, кажется, главное ты усвоил/... Или нет?

- Усвоил.

- Слава богу. Потому что такие вечера с тобой - слишком большая роскошь для меня.

- Почему?

- Потому что у меня много дел и совсем нет свободного времени. Но ты на самом деле усвоил, что я тебе говорил?

- Да, - вяло, без всякого воодушевления ответил Закир.

- Видишь ли, пройдет, может, совсем немного лет, гораздо меньше, чем ты думаешь, и твои взгляды на многие вещи в жизни круто изменятся. Ты поймешь, что не кулаки должны быть крепкими, чтобы хорошо и с удовольствием прожить на свете (то есть - исполнить главное предназначение человека на земле), все-таки не в пещерном веке живем, не кастет надо иметь в кармане, чтобы доказывать свою правоту и считаться ловким малым, а нечто совсем другое... А против кулаков и оружия у нас есть милиция - вмиг тебя скрутит и обдерет, как липку...

- Это точно, - подтвердил Закир с таким знающим видом, что Тогрулу стало смешно.

- Ты-то откуда знаешь, что точно? - спросил он, несколько насторожившись.

- У нас один десятиклассник недавно ни за что угодил в милицию. Проходил по улице, а рядом вдруг начали драться. Прибежали милиционеры, дерущиеся смылись, а милиция схватила этого везунка, хотя и видели прекрасно, что он никакого отношения к драке не имел... Ну, взяли его в милицейский участок, для порядка прежде всего избили, чтобы не отвертелся, что не участвовал в драке, тут же разузнали у него, что папа на хорошей должности, дали парню позвонить домой, короче, за то, чтобы отпустить его, слупили с отца две тысячи. Ни за что ни про что.

- Ну, ты поменьше болтай о таком, - сказал Тогрул, - и делай для себя выводы: лучше с ними не связываться.

- Я и не связываюсь.

- Лучше держаться от них подальше.

- Па, а правду говорят, что наши бакинские милиционеры большей частью из бывших уголовников?

- Кто это говорит?

- У нас брат одного десятиклассника два раза в тюрьме сидел за кражу, а потом стал милиционером... Да и все ребята говорят, будто милиция из бывших...

- Не болтай, - сказал Тогрул, подходя к машине и отпирая дверцу. - Садись. Надеюсь, я не зря потратил на тебя весь вечер, а?

- Не знаю, - пожал плечами Закир. - А что теперь от меня требуется?

- Чтобы ты шел по стопам своего отца, - сказал Тогрул, улыбаясь. - Больше ничего.

***

Под утро приснился дождь. Он, как наяву, ощутил на лице мелкие уколы сеявшего дождя, и сквозь сон подумал, что снится дождь, видимо, к добру, к деньгам. Потом он проснулся, открыл глаза и поглядел в окно - на серый, унылый рассвет. На жестяном, мокром от дождя карнизе сидел воробей; взъерошенный, обдутый со всех сторон ветрами, он резко вертел головой то в одну, то в другую сторону, осматриваясь. Осмотревшись, воробей вспорхнул с карниза - не понравилось тут, видно. Тогда он прикрыл глаза и вскоре опять заснул, но сон его на этот раз был чутким, зыбким, и вместо сновидений, что было бы естественней, к нему явились воспоминания, давние, почти забытые, полустертые из памяти. Он вспомнил себя молодым, в самом начале своей карьеры, когда, только окончив филологический факультет университета, работал сначала корректором, а потом - по прошествии всего лишь трех или четырех месяцев понравившись начальству, развил бурную деятельность на должности редактора и одновременно в периодической печати изредка публиковал свои стихи (тогда он писал стихи, жадно, с какой-то непонятной страстью подражая то одному, то другому западному поэту, только прочитанному и открытому для себя; но только гораздо позднее он смог понять, что ничего оригинального в его тогдашних стихах не было); и вот тогда-то он предложил одной своей знакомой начинающей поэтессе, чьи рукописи оказались меньше запланированного в тематическом плане издательства объема, дополнить недостающее количество строк своими стихами и, естественно, гонорар за них получить самому. Это что же, изумилась поэтесса, вы согласны, чтобы ваши стихи вышли под моей фамилией? А что тут такого? - в свою очередь, удивился он. У вас же все равно недостает объема^ могли бы использовать мои вещи. Далеко пойдете, сказала ему тогда поэтесса и прибавила: только не по литературной дороге. Так оно и вышло. Он, делая карьеру, давным-давно оставил позади и ту поэтессу (она, как он слышал, кажется, недавно издала свой третий сборник в местном издательстве), и свои мечты о поэтической славе и влиятельности в литературных кругах, преуспел на другом поприще, но уже тогда, в молодые годы, он был весьма предприимчивым деловым человеком. Он вспомнил сквозь обволакивающий сон тот далекий случай и, улыбаясь, расслабился, как учил его японец - тренер по йоге (немало денег отвалено, подумал он, вспомнив о японце), и скоро заснул глубоко, без всяких сновидений.

* * *

Утро начинается с оглушительного звона будильника. Будильник большой, с черными стрелками-усами, звонит так, будто заводской гудок или пожарный колокол. Не то, что у папы - с мелодичной трелью. Но он считает, что мне такой не подойдет, меня может разбудить только грохот. Огромный и грубый будильник, швейцарский. Черт бы его побрал. Черт бы побрал все на свете, когда мне хочется поспать, а меня будят таким вот образом...

Вообще мало на свете того, к чему я могу относиться спокойно. Обычно или люблю что-то, или ненавижу, есть, конечно, и середина, но в основном вот так люблю или ненавижу. Говорят, возраст у меня такой, и подобные впадения из одной крайности в другую вполне естественны и оправданы этим самым возрастом и отсутствием жизненного опыта Не знаю. Может быть... Вот разоряется будильник, и я его ненавижу сейчас так же оглушительно, как он орет. Ну вот не прошло и двух часов, как он наконец затих.

С папой недавно говорил. Наверно, знаете уже? Хотя какое там - говорил... Разговор у нас получился какой-то однобокий: папа говорил в основном о том, что пора бы мне серьезно взяться за ум, не то придется жить среди человеческих отбросов, не стесняющихся ковырять в носу в общественном месте, а я изредка кидал реплики, вставлял какое нибудь слово, чтобы он знал, что я еще не заснул, и время от времени поглядывал на него с умным видом - мол, что бы ты там ни говорил, я все равно умнее, чем ты думаешь, и буду поступать по-своему. Вот какой у меня был вид, Правда, смотрел на меня папа очень редко, так что моим умным видом оставалось любоваться только деревьям на бульваре. А потом, когда прошло уже несколько дней после нашей беседы с отцом, я подумал; а собственно, почему у меня было такое жесткое, четкое неприятие - и его самого и всего того, что он наговорил в тот вечер? Почему мне все это претило? И знаете, кажется, я нашел ответ. Мне кажется, все дело в том, что папа учит меня... и вообще цель его - учить меня не столько хорошему и доброму, сколько умению приспосабливаться к жизни, быть зубастым, уметь постоять за себя и за свой кусок, и уметь отнимать чужой кусок, если он оказался жирнее твоего. Я это хорошо понимаю, чему он меня учит, и 'еще понимаю, что все, что он мне навязываем очень может пригодиться в жизни, и, может, папа не так уж и не прав, когда по-своему наставляет меня на путь истинный... но... А что "но", я и сам толком не знаю... Скорее всего я не совсем созрел еще для такой науки... Я давно уже стараюсь анализировать себя, свои поступки, мысли, одним словом психологию, да, да, не улыбайтесь, именно - психологию, и кажется, я начал догадываться, почему я не созрел пока для всех этих папиных наставлений: потому что я вырос на всем готовом, у меня всегда было все, что я пожелаю, но за это я должен был приносить пятерки из школы, хорошо учиться по-английски и французски, музыке, заниматься спортом, слушать папу и маму; и хотя вся эта муть - ну, я имею в виду учебу - не составляла для меня особого труда (я привык внимательно слушать на уроках, потому что по натуре я вообще больше люблю слушать, чем говорить, люблю слушать людей, слушаю внимательно, и, кстати, папа утверждает, что это мне очень пригодится в жизни, что эта черта необходима для того, чтобы сделать карьеру), вероятно, это уже для меня девяносто процентов дела, мне почти не приходится учить уроки, я хорошо запоминаю, что говорят в школе учителя; да, вот так, я говорю, что все это мне не трудно, но тут явственно попахивает сделкой, а я не люблю сделок, особенно сделок со своими родителями. И еще, наверное, одна причина, почему папины нравоучения не очень-то хорошо мной усваиваются и как бы скользят по поверхности моего сознания (именно так я чувствую - скользят) - это то, что я пока никогда, .ни разу в жизни не сталкивался с трудностями, не бывал в по-настоящему трудных и сложных ситуациях, не выворачивался наизнанку, чтобы выйти из тяжелого положения, вырос на всем готовом... Думаю, что так. И потом папа постоянно давит на деловые, а чаще попросту на денежные отношения, на финансовые, так сказать, соображения. Может, он и прав, все-таки у него жизненный опыт больше моего, но это становится, откровенно скучно. Однако ничего не поделаешь - такой уж у меня папа... У него и друзья такие... И даже жены его друзей такие... Часто они приходят к нам в гости, папины друзья с женами, и весь вечер они только и говорят о том, кого куда назначили, кого куда передвинули, кого повысили, кого понизили, кого сняли с треском и дело передали в прокуратуру, кто на чье место пошел и сколько за это место отвалил, и жены их в курсе всех дел, говорят о том же плюс бриллианты и тряпки, а потом с мамой начинают перемывать косточки знакомым женам высокопоставленных таких-то и обсуждают последние модели платьев работы своих знаменитых в городе портних. А мужчины обычно между этими разговорами о перемещениях попутно успевают обделать между собой какое-нибудь дело (они без дела вообще не заходят друг к другу); папа обычно еще звонит по телефону и что-то с кем-то утрясает, а потом возвращается к столу, потирая руки, жмурится весело, а его приятель, дядя Рафик, в это время обязательно задает ему свой традиционный вопрос: