Бог сумерек

— Симон-маг, — усмехнулся Огарков.

— Абсолютно так, — кивнул тот серьезно, без улыбки. — Я спрятал его так, что ни одна душа не ведала о нем. А после вознесения своего я собирался огласить все то, что сказано там, — и тогда мир бы изменился враз, стал ясным, просветленным — вот, как этот, видите?! Этот мир таков, каким он был в начале сотворения — вы видите, он весь дышит юностью, свежестью! И я хотел, чтоб все вернулось, просияло, чтоб не стало времени, ни прошлого, ни будущего, стала вечность!..

Прервался. Дышал глубоко, ноздри его раздувались. Прошло несколько секунд, прежде чем он с собою совладал.

— Но я ошибся, — сказал он уже спокойно. — Ошибся здорово, и вот… ну, я уж говорил. Я ничего не знал, что было на Земле за эти годы. Но ничего и не забыл! И, воплотившись, принялся искать. И нашел, что свиток, мною спрятанный, не пропал! Правда, его отыскали; но отыскали люди, полные достоинства. Я знаю, что поначалу он хранился в Александрийской библиотеке, затем оказался в Константинополе. Византия пала, но его сумели переправить в Италию, а оттуда он попал в Германию. И там следы его теряются. Но! Его, но не премудрости Соломоновой. Свиток исчез, но появились три точные копии: рукописные книги в кожаном переплете. Кто переписал?.. Неведомо. Общепринятое мнение — доктор Фауст. В самом начале шестнадцатого века в Нюрнберге он оказался владельцем свитка… и далее достоверных сведений нет. Известно лишь, что свитка не стало, а эти три книги явились. Впрочем, две из них очень быстро тоже пропали. Когда, каким образом?., как случилось, что книга оказалась разорванной пополам?.. — этого и мне не удалось установить, но это и не суть важно. Важно, что она уцелела, и что одна ее половина — здесь, в городской библиотеке! И что я воплотился рядом с ней! Это, конечно, был мне знак, и я его понял правильно. Я стал искать пути к книге.

Он наклонил голову, приложил к губам указательный палец правой руки, и так прошелся раздумчиво туда-сюда, точно артист разговорного жанра перед завороженным залом.

— Да! — наконец очнулся он. — И очень скоро я столкнулся с трудностями. Я был удивлен этим сначала. Потом встревожился, а потом, честно скажу, несколько запаниковал. Видит око, да зуб неймет! Ничего не выходило у меня. Пришлось мне как следует поднапрячься… и тогда мне стало ясно, что самому мне книгу не достать. Не достать! Вы ведь и сами поняли — не правда ли? — что для непосвященного она ничего не представляет, а вот для тех, кто что-либо понимает… ну а я был, мягко говоря, не “что-либо”… Вот так. Словом, я вынужден был искать обходные пути.

И еще раз отличился эстрадным приемом: выпрямился, заложил обе руки в карманы, качнулся с пяток на носки.

— Но самое главное — мне никак не удавалось понять, где же вторая половина. Ваш дед, — отнесся он к Палычу, — был, безусловно, глубоко посвященный человек. Кстати, вы знаете, как к нему попала вторая половина?

Кореньков отрицательно помотал головой.

— Не знаете… Вот и я не знаю. И честно говоря, я, восхищаюсь им — как он сумел обставить все так. Он совершенно не случайно передал все вашему отцу, — с легким полупоклоном обратился тот к Федору Матвеевичу. — Почему? Это долго объяснять. Но я скажу вам так. Если бы вы, Лев Евгеньевич, вздумали проверить Матвея Петровича по вашей методике, на RQ, то были бы немало удивлены.

— Высокий RQ? — Огарков поднял брови.

— Разумеется. Чем выше, пользуясь вашей терминологией, RQ — тем мощнее вокруг человека специальная защита; проще говоря — тем труднее увидеть, раскрыть его действия. Карп Сидорович поступил абсолютно разумно. Он не мог предвидеть последствий, не мог знать о моем будущем воплощении — но он отлично предугадывал, что рано или поздно книга окажется у того, кто сможет ею воспользоваться. А до того ее надо сохранить, как можно надежнее. И наш деревенский ведун нашел самый надежный вариант.

Он засмеялся мягким, обволакивающим смехом.

— Я не берусь описывать вам, как я разыскивал эту половину… Честно говоря, до самых последних дней я так ничего и не знал. Я не знал о вашем отце, Федор Матвеевич, не знал ничего о вас. Но я повторюсь — я пощел иным путем. Я решил отыскать человека, который должен стать владельцем половины, а уж он-то стопроцентно вывел бы меня на книгу. Умение ждать — великая добродетель!,.

И вновь бархатисто рассмеялся.

— Естественно, я использовал ту же самую методику, что и вы, Лев Евгеньевич. Только мне было, согласитесь, попроще. Я могу увидеть больше, могу видеть то свечение, что окружает людей, могу видеть его издалека, в многомерном пространстве. И я видел это! Видел множество свечений, радугу, сияющий простор!.. Ну и понятно, чье сияние было сильнее всех, горело как маяк?..

Его взгляд нашел Палыча, глаза добродушно сощурились. Кореньков в ответ хмуро двинул углом рта, не сказал ничего. Молчание сделалось странным, и Огарков поспешил убрать его.

— Вопрос риторический, — заметил он.

— Да, — молвил тот. — Так я нашел вас, Александр Палыч. Вы в ту эпоху работали еще в НИИ. Помните это время?

Палыч пожал плечами так, что неясно было — помнит или нет.

— Помните, помните, — спокойно и уверенно молвил облекшийся в плоть. — Правда, вы и понятия не имели, что вас уже ведут. А я повел вас…

Пауза, почти незаметная, повисла между пятерыми. И Палыч ее уловил.

— …повел вас. Но! Но это ведь была одна половина дела. И половина книги, простите за неважный каламбур. А нужно было добраться и до другой, той, что в библиотеке… Ну, вот тут-то и объявился Смолянинов. — В этом “тут-то и объявился” просквозила легкая усмешка, которая сразу же разъяснилась: — Ясно, что объявился он не просто так. Я отслеживал всех, могущих мне помочь. И когда Смолянинов объявился в нашем городе…

У него были большие планы. Да только я об этих планах с самого начала знал больше, чем он. И о нем самом тоже. Будучи в Африке, он научился приемам Буду, после чего возомнил себя всесильным. Узнал, что здесь хранится часть книги, — м по скудости ума вообразил, что, овладев ею, станет еще всесильнее… Так вот он и прибыл к нам, решил сделать прикрытием охранную фирму, попутно сделать ее мощной боевой структурой, ну и так, шаг за шагом, подобраться и к библиотеке. Надо сказать, Буду в самом деле его кое-чему научило, он стал потихоньку подбирать себе команду, разыскивая людей, одаренных экстрасенсорными способностями. Естественно, я постарался попасться ему на глаза… ну а прочее было делом техники. Вскоре он без меня уже шагу не мог ступить, хотя и не хотел себе в том признаться, и злился. Злился, злился!..

Приподнято возбужденный, зашагал тот по косогору, круто развернулся, взрывая каблуками дерн.

— Да! Дело шло. Туго. Но он был упертый, как бык. Ломил напропалую, призывал все свои ничтожные силы — и что бы вы думали?.. Продвигался, по миллиметру, тупо, бестолково, но продвигался! Я хохотал над ним, над тупостью его, и незаметно направлял, как надо. И видел, как он расчищает дорогу — нам, настоящим посвященным.

Он широко шагнул навстречу людям, вскинул голову, дерзко и смело взглянул им в лица.

— Нам! Я не оговорился. Вы — посвященные, все! Вам тоже быть властителями миров! Я ведь не забывал вас, Александр Палыч, продолжал вести, и я видел, что развязка близка. Я помог оказаться вам в “Гекате” — вы об этом ни сном ни духом! Я, и никто другой, сделал так, что вы оказались в библиотеке! И у вас шаг за шагом сформировалось представление о том, что будущие события неизбежны. К этому времени, кстати, у меня уже отчетливо вырисовалась та самая линия на карте — я знал, что вторая половина где-то на ней… Но еще не знал, где именно! И еще не достали первую!..

Он вскинул руку — резко, уверенно, с вытянутым пальцем, как обвинитель на суде.

— И я форсировал события. Я нашел этого пижона, Белкина — вашего злосчастного коллегу, Лев Евгеньевич. Разумеется, сделал это так, что Смолянинов думал — сам нашел. Дело пошло быстрей. Но и опасней! Когда эти двое впервые оказались в том мире, они чуть не обделались — они, идиоты, и не предполагали, какова эта игра!.. Но пятиться было уже поздно. Или — вперед, или — смерть. И они вынуждены были идти вперед. И с каждым движением, с каждым этим шагом все отчетливее — как маяк из-за горизонта! — пульсировала, рвалась ко мне вторая половина книги. Вы, Александр Павлович — только вы — должны были выйти на нее. И я еще нажал.