Великий санный путь

Во время этих странствий, в которых его сопровождают несколько эскимосов, Расмуссен находит следы кочевых племен, никому доселе неизвестных, зимует среди них, делая бесценные записи.

Каждый охотник, каждая женщина слагает собственные песни - их не вправе петь никто другой. Расмуссен стремился поэтому услышать песни из уст каждого, уговаривал песенников, чтобы они вспомнили все, что им довелось услышать или увидеть.

Однажды из сплошной пелены метели навстречу ему вынырнула сказочная упряжка - пятнадцать великолепных белоснежных собак легко, как перышко, везли невиданные нарты семиметровой длины, на которых восседали пятеро закутанных в меха мужчин.

Знаменитый шаман Ауа, неиссякаемый источник таинственных, нигде не зафиксированных знаний, прослышав про Расмуссена, выехал вместе со своей свитой искать его на пустынных просторах, чтобы пригласить к себе и посвятить в сокровенные тайны своего искусства. Разве мог Расмуссен не поддаться соблазну провести несколько незабываемых месяцев в его просторном иглу, увешанном обрядовыми масками, амулетами, наполненном звучной дробью шаманского бубна и голосами вызванных на землю духов?

Так пополнялась коллекция легенд, сказаний и песен и углублялись знания, которым со смертью стариков суждено было безвозвратно исчезнуть. Молодому поколению жизнь приносила множество новых впечатлений и на воспоминания о прошлом не оставалось уже места.

Во время своих продолжительных странствий исследователь встречал также в тундре племена эскимосов-оленеводов, которые никогда не видели моря, не слышали о нем, не знали ничего о тюленях, моржах или китах. Еще удивительнее, что в их примитивных ярангах не горели денно и нощно светильники, наполненные жиром забитых зверей, как это принято у других эскимосских племен. Единственной экономической основой быта этих людей стал великий полярный странник - карибу. Неотступно следуя за оленями, весной и осенью кочующими огромными стадами по проложенным в течение столетий тропам с севера на юг и обратно в поисках мха и лишайников, они изготовляли себе одежду из их шкур, покрывали ими яранги, питались их мясом, а из костей мастерили охотничье снаряжение и домашнюю утварь. Случались, однако, периоды, когда карибу по неизвестным причинам меняли маршруты своих миграций. Это бывали тяжелые годы. Не хватало пищи, изнашивалась обувь, рвалась в клочья одежда и не было шкур, чтобы сшить новую, донимал мороз. Обнаглевшие волки воровали исхудавших, похожих на скелеты собак и нападали на людей, умиравших от голода и холода.

Следуя за собачьей упряжкой по просторам Арктики, Расмуссен посещал разные племена. И у каждого были свои обычаи и верования. Они носили разную одежду, пользовались разным охотничьим оружием, по-разному охотились, но всех их, от Чукотки до Гренландии, объединял общий язык. С каждым встреченным им эскимосом он мог легко изъясняться.

"Все мы происходим от одной семьи!" - утверждал он. Ученые внимательно прислушивались к его словам.

Время от времени исследователь отправлялся на другие континенты, возвращаясь к жизни, от которой добровольно отрекся. "Стоя на последнем этаже небоскреба в Нью-Йорке, я мечтаю о собачьей упряжке", - писал он. В столицах европейских стран, в Соединенных Штатах Америки Расмуссен неутомимо читал лекции, иллюстрируя их уникальными снимками, демонстрировал фильмы, публиковал статьи, издавал книги. Всячески пытался пробудить интерес этнографов, археологов, чтобы обратить внимание цивилизованного мира на древнюю культуру своих предков. "Она не имеет равных себе", - с гордостью повторял исследователь.

И вновь возвращался к себе на Крайний Север. Снова организовывал одну экспедицию за другой.

"Нет на севере Арктики эскимоса, с которым я не ходил бы на охоту, нет ребенка, имени которого я не знал бы", - говорил он, радуясь, что в зрелом возрасте ему посчастливилось вести жизнь, о которой он мечтал смолоду.

По возвращении из Седьмой экспедиции Туле в 1933 году Кнуд Расмуссен отошел в страну теней, о которой столько рассказывали ему эскимосские охотники. Он безвременно скончался после тяжелой болезни, вызванной отравлением мясными консервами.

Однако двадцать пять лет арктических странствий не пропали даром. В двенадцати объемистых томах Расмуссен отобразил неповторимую картину борьбы с природой последних на нашей планете людей каменного века [14], оставив после себя уникальный труд, которого никто, кроме него, не мог бы, пожалуй, осуществить.

Эскимосы обожали своего Кунунгуаква - маленького Кнуда, как они называли его. Разве он не был одним из них? Кому еще они рассказали бы больше, чем ему? Никто не умел так слушать, как он, охотиться, как он, съедать столько сырого мяса и никто их так хорошо не понимал, как он. Вспоминая счастливые дни своей молодости, они охотно рассказывали о том, что знали сами, что слышали от родителей. Вспоминали давно позабытые сказания, слагали для него новые. Так, страница за страницей, возникала никогда никем не записывавшаяся летопись истории эскимосов [15].

Расмуссен воскрешал героев старинных легенд, скрупулезно фиксировал множество отмирающих обычаев и верований, заботливо зарисовывал или запечатлевал на фотопленке украшения на одежде, резьбу на костяных рукоятках ножей и гарпунов, резьбу по камню, отмечал различия в конструкциях каяков и нарт в разных районах, записывал и терпеливо переводил на датский язык эскимосские песни. Лишь благодаря ему мир узнал, как живут, как страдают и радуются, как выражают свою тоску эти первобытные люди, обитающие близ Северного полюса.

Он торопился, понимая, что время против него, что старые шаманы и охотники один за другим умирают, а вместе с ними уходит в небытие и бесценный материал для исследований. Он опасался, что эскимосскую культуру вскоре сотрет, сметет без следа с лица Земли "цивилизация эмалированных тазов", как он с горечью говорил.

Во время своей последней Седьмой экспедиции Туле Расмуссен писал:

"Я от всего сердца возблагодарил судьбу, позволившую мне родиться, когда полярные экспедиции на санях с собачьей упряжкой еще не считаются отжившими свой век" [16].

Гордость "пожирателя сырого мяса"

Гренландского охотника всегда уязвляло прозвище "эскимос", означавшее на наречии индейцев Лабрадора "тот, кто пожирает сырое мясо". Однако оно распространилось повсеместно и бытует по сей день. Но беда тому, кто в разговоре с гренландцем - а именно так вот уже около полувека называют себя жители острова - упомянет слово "эскимос". В лучшем случае это сочтут бестактностью, в худшем - оскорблением.

Извечный странник, эскимос-гренландец всегда отличался гордостью. Той же гордостью, которая некогда заставляла голубых всадников в сердце Сахары - туарегов закрывать свои лица, скрывая полученные в сражениях раны, чтобы ни в ком не возбуждать жалости. Гордость жителя пустыни - ее властелина и одновременно невольника.

Повседневная борьба с враждебным миром, окружавшим гренландского охотника, борьба в одиночку с мертвой пустыней, с холодом и голодом воспитала в нем чувство огромной ответственности за каждый свой шаг. Он понимал, что может рассчитывать только на самого себя, на собственное мужество и расторопность, что он сам вершит свою судьбу и судьбы своих близких, решает вопрос их жизни и смерти. Эта ежедневная, чуть ли не ежечасная нелегкая борьба и все то, что он делал, внушали ему не только чувство собственного достоинства. Гордясь своим происхождением, он называл себя "иннук", или "иннуит", что означает "настоящий человек" [17].

К являвшимся на его родину непрошеным пришельцам, которые чаще всего оказывались беспомощными в трудных условиях Арктики, он относился как к существам неполноценным. Но будучи по натуре доброжелательным, не питал к ним никакой ненависти и обращался с ними скорее с пренебрежительной снисходительностью. Название "каблуна", "краслуна" (в зависимости от наречия племени), данное этим пришельцам, означает "собачий сын". Прозвище ироническое и презрительное. Наивысшей похвалой в устах эскимоса являются слова, которые после многих лет совместных зимовок, странствий и охоты услышал адмирал Пири от старого гренландского охотника: "Ты почти так же отважен, как мы, ты - иннук". Это изречение мигом облетело весь поселок, передаваемое из уст в уста с глубоким уважением.