Смерть Анфертьева

- Как же тебя таможенники пропустили?

- Они спрашивают, что это, дескать, такое у вас, молодой человек, под мышкой? Боковой меч, говорю, осколок средневековья. Они в хохот. А я уже в общем зале. Представляете, пройдет десять, двадцать, сто лет, и все эти годы меч будет висеть на почетном месте, и мои внуки скажут: "Этот меч наш дед привез в прошлом веке из Испании!" Как, звучит?

- Нет, Вовушка, ты молодец! - воскликнул Вадим Кузьмич. - Честно говорю завидую. Я бы не решился. - Он подержал меч на весу, подышал на лезвие, смахнул набежавшее облачко. Взяв меч в правую руку, Вадим Кузьмич повернулся к зеркалу и принял воинственную позу: - Хорош, да?

- Никогда не видела ничего более несовместимого, - холодно заметила Наталья Михайловна.

- Да? - вскинул брови Вадим Кузьмич. - Полагаю, дорогая, ты ошибаешься.

- Ничуть, дорогой! - весело ответила Наталья Михайловна.

- Ошибаешься!

Вадим Кузьмич приблизился к зеркалу так близко, что эфес глухо ударился о стекло, и пристально посмотрел себе в глаза. Он увидел усталость человека который вот-вот готов сдаться, которого убивает не работа, а ее бесполезность. Он мог любить ее, отда ваться без остатка, мог сгорать на работе, но это ничего не меняло в его жизни. "Что ж, дорогой товарищ, все идет к тому, что тебе придется принимать решение, - сказал себе Анфертьев. - Да, ты кое-чем рискуешь... Но надо же за что-то и уважать себя... Мужайтесь, гражданин Анфертьев".

- Пошли, Вовушка, водку пить, - сказал Вадим Кузьмич. Не взглянув больше на меч, он отставил его к вешалке, прошел в комнату. Впервые за весь вечер промелькнуло в нем что-то новое, жесткое, и Вовушка успевший бросить на друга стыдливый взгляд, поспешно отвернулся. Но через минуту видел в глазах Вадима Кузьмича лишь радость встречи и нетерпение - пора наконец начать застолье.

Вряд ли стоит подробно говорить о том, что они пили, в каком порядке, чем закусывали. Содержимое стола, накрытого Анфертьевым, мы знаем: бутылка водки, свекольный салат, жареная картошка, полкило колбасы по два рубля двадцать копеек и банка сайры в качестве холодной закуски и украшения, призванного показать уважение к гостью. Да, и бутылка диковинного портвейна в мятой бутылке - Наталья Михайловна поставила ее возле себя, предупредив, что будет пить исключительно испанское зелье. Это, дескать, утешит ее и позволит приобщиться к прекрасной стране, в которую одни ездят, а другие лишь мечтают об этом. Вовушка виновато улыбнулся, будто от него зависело, поедет ли Наталья Михайловна на Пиренейский полуостров или останется дома заниматься постирушкой. В несильном свете торшера на груди ее тускло переливались зерна агата. В каждом камешке мерцала красноватая загадка, и казалось, огоньки не стоят на месте, они то собираются по нескольку в одном камне, то вдруг покидают его, оставляя пустым и холодным, то затевают гонку по ожерелью, сверкая обжигающими взгляд искрами.

Наталья Михайловна заставила Вовушку подробно Рассказать о его встречах, открытиях и потрясениях. И как раз в тот момент, когда он, покинув гостеприимную Севилью, сквозь оливковые рощи, по солнечному шоссе, мимо замков и рекламных быков отправился по Андалузским горам в Гранаду, из маленькой комнаты вышла Танька и молча протянула Вовушке изображение русского леса, исполненное в испанских красках.

- Ой! - со счастливой улыбкой воскликнул опьяневший Вовушка. - Как здорово! Это же надо! А почему у лешего волосы стали дыбом?

- Это не леший, это пень. Леший вот сидит, в сторонке. А это кикимора болотная. Она пришла к лешему в гости, им очень грустно, потому что у них нет детей, а идет дождь, и никто их не жалеет, - с опасливой доверчивостью пояснила Танька, боясь, что Вовушка чего-то не поймет или, еще хуже, поднимет на смех. Но тот сам запечалился, проникшись невеселой судьбой лешего. Склонив голову, с минуту рассматривал повлажневшими глазами цветные разводы.

- Спасибо. Мне очень нравится. Только почему у лешего нет детей?

- У него были дети, - не задумываясь, ответила Танька, - но они баловались, он их отшлепал, они убежали в лес и заблудились.

- И леший никогда их больше не видел?

- Нет, -Танька покачала головой.

- Это очень грустно. Мне его жалко.

- Мне тоже. Поэтому я нарисовала ему кикимору болотную. Они вместе будут жить. А однажды он встретит в лесу своих детей, но не узнает их, потому что они станут большими и даже старыми лешими.

- Боже, какой ужас! - Вовушка схватился руками за голову и непритворно застонал. - Нет, я больше не могу слушать про этого бедолагу!

После этого Таньку увели спать, уложили дружными усилиями, и она заснула у всех на глазах, зажав в руке яркую коробку с фломастерами и пообещав уже заплетающимся языком нарисовать Вовушке картинку повеселее.

Остатки питья и закуски перенесли на кухню, чтобы освежить обстановку и не будить Таньку. И некоторое время, наверное не меньше часа, просидели молча. Вообще-то и Вовушка, и Анфертьевы произносили слова, обменивались житейским опытом, который усвоили из газет, телевизионных передач, из анекдотов, расхожих историй и испытали на собственной шкуре, на шкурах своих близких. Но эти разговоры не затрагивали важного, что заставляло бы их настаивать на своем, бледнеть и злиться, повышать голос и употреблять рискованные слова. Случаи, которыми они потешали друг друга, можно было объединить в некую развлекательную программу вечера, когда все благодушно выслушивают благозвучные благоглупости, зная, что главное впереди.

Наконец Вовушка, отодвинув рюмку, тарелку, вилку, освободив на столе пятачок и поставив на него локоток, посмотрел Вадиму Кузьмичу в глаза и спросил смущенно:

- Ну, хорошо, Вадим, а все-таки... чем живешь?

- Чем живу... - Анфертьев потер ладонями лицо, вздохнул.

- Фотографией он живет! - неожиданно резко выкрикнула Наталья Михайловна, будто давно ждала этого вопроса. - Снимает передовиков, новаторов, рационализаторов, инициаторов, победителей соцсоревнования, снимает токарей, у которых на верстаке стоит флажок, причем насобачился снимать так, что видны и флажок, и станок, и счастливая физиономия, и совершенно потрясающая болванка. И все в одном кадре, представляешь?! Я правильно понимаю? - Наталья Михайловна обернулась к мужу.

- Почти, - отчужденно ответил Вадим Кузьмич. - Не считая того, что токари не работают за верстаками.

- Ну, такая ошибка простительна. Сути не меняет. Так вот, помимо этих сугубо производственных сюжетов, Вадим Кузьмич последнее время смело берется за освоение новых тем - фотографирует похороны директорской бабушки, вступление в пионеры дочки главного инженера, свадьбу сына технолога, прибавление семейства у секретарши, а они за это здороваются с ним и даже улыбаются при встрече, если, разумеется, замечают его. А недавно какой-то двадцать пятый заместитель начальника гаража пожелал сняться для паспорта, а заводскому электрику пришла блестящая мысль оформить стенд по технике безопасности... Я ничего не путаю, Вадим?

- Нет, дорогая, ты ничего не путаешь. Только забыла упомянуть, что мне частенько приходится фотографировать заводские свалки, бракованные болванки для витрины "Не проходите мимо". Среди моих клиентов - заводские пьяницы, мне поручено делать их портреты в злачных местах. Наутро, протрезвев, они приносят мне бутылки, трешки, пятерки и просят не вывешивать их мятые мордасы у проходной. И я беру все, что они мне дают, и снимки, естественно, отдаю не "Комсомольскому прожектору", а им самим на память о прекрасно проведенном вечере. Делаю я это не только ради трояков - не нравится мне, когда расклеивают изображения пьяных людей в общественных местах. Если ты имел в виду это, спрашивая, чем я живу, то ответ таков, - Вадим Кузьмич твердо посмотрел Вовушке в глаза.

- А дальше? Что дальше? - Вовушка попытался понять - издевается ли тот над Натальей Михайловной, над ним, Вовушкой, или же над самим собой.

- Дальнейшее состоит из повторения вышеперечисленного, - Вадим Кузьмич вскинул голову, словно подставляя лицо под пощечины.