Страница 20 из 28
...по сине-сливовому оконному стеклу, догоняя друг друга, бегут, торопятся дождевые капли, превращаясь в ртутные ручейки... Артур протянул ладонь и потрогал упругую, прохладную кожу оконного стекла. Послышался какой-то шум, он обернулся и увидел, что стоит босиком, по щиколотку в раскисшей земле, вокруг покачивают густыми ночными кронами высокие кустарники, а позади серебрится узкая мощеная дорога, за нею - высокий, густо-черный лес.
Повернувшись обратно к окну, Артур попытался рассмотреть, что же там, за этим сине-сливовым стеклом. Безбожно мерзли ноги, дождь тёк за шиворот рубашки, но он всё вглядывался в сумрак, почти вплотную приблизившись к окну. Внезапно там, в глубине заоконного пространства, возникло отдаленное тусклое свечение. Оно приближалось, вскоре уже можно было различить три свечных огонька. Они выхватывали из темноты фрагменты интерьера и приближались к Артуру, неподвижно замершему среди дождя и кустарника.
Свет становился все ближе, уже можно было различить литой подсвечник, руку, держащую его, длинный бархатный лиловый халат... у самого окна, рука медленно поднялась, осветив длинные черные, беспорядочно разбросанные по плечам волосы и лицо... Артура. Глядя на самого себя, стоящего с подсвечником в руке по ту сторону оконной рамы, Артур поднял руку и приложил ладонь к стеклу. Человек в малиновом халате медленно коснулся указательным пальцем места, где была рука Артура, провел раз, другой, расправил ладонь и Артур увидел, что на ней нет линий, она гладкая и ровная, как чистый лист бумаги. Артур непроизвольно сделал шаг назад, оступился и полетел куда-то вниз. Не успел перевести дух, как упал на стог свежескошенного сена.
Пару минут просто лежал, успокаивая колотье в груди, смотрел на высокое синее небо с редкими пушинками облаков, птичьими точками и далеким солнцем, задумавшимся в момент то ли заката, то ли восхода.
Когда сердце немного угомонилось, Артур съехал со стога, обтер травою грязные ноги и огляделся. Луг с аккуратными холмиками стогов, сизые полоски тумана, безмолвная лесная опушка и тропинка, вьющаяся в туман. Озираясь по сторонам, Артур вдохнул чистый, наполненный травяным духом воздух, провел рукой по волосам, откидывая их со лба, и пошел вперед по тропинке. Тишина... ни звука, ни птичьего вскрика, лишь едва слышный шелест собственных шагов, да гулкий сердца стук...
Туман сгущался, он был теплым, как парное молоко, и Артуру стало вдруг тоскливо и жаль, что никогда он не бывал в деревнях. Все его знакомство с сельской местностью ограничивалось выездами на шашлыки в ближайшие подмосковные леса. Здесь же чувствовался такой покой, такая свобода, хотелось лежать навзничь на траве, покусывая какую-нибудь былинку, и слушать, как из земли, через тебя, струится неведомая глубинная сила.
Сквозь молочный туман проступили смутные очертания какой-то постройки, и Артур ускорил шаг. Это оказалась небольшая белая церквушка с высоким полукруглым входом. Дверей, равно как и стекла в окнах почему-то не оказалось. Остановившись на пороге, Артур заглянул в прохладный полумрак. Сквозь истлевший дощатый пол бурно росла трава, впереди виднелись остатки алтаря. Артур шагнул внутрь, мельком заметив небольшой тусклый колокол, висевший на железном пруте, вбитом в вершину дверного проема. На стенах ещё виднелись остатки росписи, над головой и ближе к алтарю она сохранилась гораздо лучше, можно было увидеть одежду и, кое-где нимбы святых. В самом алтаре высилось темное, почти черное деревянное распятие. Артур подошел ближе, разрушенное пространство за распятием терялось во мраке и Артура вдруг охватило языческое любопытство, желание посмотреть, а что же там, в бывшем недоступном ранее простым прихожанам месте. Хоть там и явно уже ничего путного не осталось, все равно хотелось прикоснуться к невидимой священной тайне, наверняка все ещё витающей в церковных стенах.
Обогнув алтарь, он шагнул за линию солнечного света и под босыми ногами зашуршали острые камешки и деревяшки. Шаг за шагом, опасаясь наступить на что-нибудь острое, Артур шел вперед, дожидаясь, пока глаза привыкнут к непривычной после света темноте.
- Сюда нельзя, сын мой.
Артур едва не подпрыгнул от неожиданности, сердце ухнуло на дно желудка и там заколотилось, требуя выпустить его на свободу.
- Извините, - получилось хрипло и тихо, - я не знал, что тут кто-то есть.
Темнота сгущалась, приобретая осязаемую плоть, некто шел навстречу Артуру, он же отступал обратно к алтарю. Выйдя на свет, прищурился, вглядываясь во мрак. Некто приближался, это оказался высокий монах в черной рясе, со скуфьей на голове и деревянным крестом на деревянной цепи на груди.
- Простите ещё раз, - Артур отступил ещё на шаг назад, - просто церковь такая разрушенная, ну я и подумал, что... в общем, извините.
- Ничего страшного, - он мягко улыбнулся и Артур, как следует, рассмотрел его лицо. Тонкие, иконописные черты с гладкой золотистой кожей, с глубокими прозрачными озерцами глаз и, будто нарисованными, бровями. Из-под скуфьи вились густые длинные кудри то ли белые, то ли седые, что было странно при таком молодом, не сказать - юном лице.
- Батюшка, - откашлялся Артур, думая, перекреститься или не надо, - а вы грехи отпустить мне можете?
- Я могу только выслушать, но не отпустить.
- Почему?
- Я монах затворник, не имею права отпускать грехи, но ты можешь покаяться перед Господом. Давно ли ты исповедовался?
- Ой, и не помню, в детстве, кажется... даже не знаю, с чего начинать...
- Начни с чего посчитаешь нужным, помни, нет такого греха, который бы не простил Господь.
- Ну-у-у... - Артур переступил с ноги на ногу, чувствуя, как стопы покалывает трава, - что первое на ум приходит - прелюбодеяния мои бесконечные, пьянство, чревоугодие,... что там еще?
Он замолчал, чувствуя себя нерадивым школьником, позабывшим весь урок, понимая, что не то говорит и не с того начал. Монах терпеливо ждал, глядя на Артура голубыми озерцами.
- Мне очень паршиво, батюшка, - выдохнул Артур, - жизнь моя бесцельна и бесполезна, никого я не люблю, никто меня не любит, пью, сплю с женщинами и пытаюсь быть благодарным Олегу за то, что он возится со мной всю жизнь. А я ведь ничего, ничего не чувствую, порой страшно становится, ловлю себя на мысли, что мне так просто удобно, удобно жить, используя ближних, и Олега тоже использую, потому что так... так привык... и он мне позволяет это делать, уж не знаю, из каких побуждений, возможно из какого-то чувства долга... Я потерял уже все ориентиры, все цели, ничего не осталось ни во мне самом, ни вокруг меня. Живу и не знаю зачем. Посоветуйте что-нибудь, батюшка, хоть какой-нибудь совет дайте...
- Ты не веришь в то, что Олег может просто любить тебя, из-за того, что сам, как ты думаешь, никогда не испытывал подобного чувства ни к кому?
- Возможно... да, скорее всего так и есть. Я сам никогда никого не любил, и уверен, что не способен на такое чувство, вот и думаю, что и остальные не способны на это. Мне так стыдно перед Олегом, столько лет я вел себя капризным пацаном, от которого он просто обязан все сносить. Порой я просто не понимал, почему, как, каким образом можно просто любить человека, ни за что-то, а просто так, вот и не верил Олегу, все время испытывал его терпение, будто хотел довести его до ручки и увидеть, как он меня пошлет куда подальше.
- И тогда бы ты уверился, что все его поступки в отношении тебя продиктованы лишь долгом, а не любовью?
- Да, да, вот именно! Теперь мне кажется, что я всех и каждого мерил по своим меркам, никому не доверял, думая, что все люди, в той или иной степени, соприкасавшиеся со мной, чувствуют так же как я. Получается, я загнал сам себя в болото из-за того, что никого не любил и никому не позволял себя любить?
- А что тебе подсказывает твое сердце?
- Что я не знаю, что мне делать. Не могу же я приказать себя полюбить кого-нибудь! Просто включить в себе любовь, как лампочку и все разом изменить! Посоветуйте же мне что-нибудь!