Страница 47 из 53
А у Сергея - в ту же первую осень, пришел я - праздник! Торжественная линейка во дворе. Знамя развернуто.
Сергей перед ними - как командир. По стойке "смирно".
Трое ребят из строя вышли и в свои серебряные фанфары-горны - как выдадут, аж мурашки по коже!.. Лопаты, грабли, носилки, саженцы - все это заранее приготовлено. И закрутилось! Вроде и работа, и игра. Наперегонки, один лучше другого старается. И Сергей, конечно, со всеми. То покопает, то покажет, как лучше корни у саженца расправить, то пошутит с кем. Сначала я, помню, подумал: а зачем это директору? А пригляделся, ощутил атмосферу эту и понял: правильно. Если ты у ребят воспитываешь уважение к труду уважай труд и сам, поработай вместе. Недейственней любых слов получается. В перерыв ребята его облепили - как пчелы.
Подошел - спрашивает, слышу, паренька: "У тебя кто Друг?" - "Вон, говорит, Васька". - "Видишь, говорит, теперь у тебя еще друг прибавился. Тот самый кленок, который ты посадил. На всю жизнь - друг. Станешь большим, взрослым, придешь сюда, а он уже - дерево.
Чуть не до самого неба, руками не обхватишь. Ты тогда, знаешь, что сделай? - ухом к нему прижмись. И услышишь, как радуется он тебе. Шумит, спрашивает: как живешь, Володя? А ты ему по-дружески: "Да ничего, старик. Недавно, понимаешь, Героем Социалистического Труда стал!.."
Мы оба улыбаемся - нетрудно представить, как зарделся от удовольствия этот паренек, как восторженно загалдели ребята; Леонид Иванович потише, позадумчивей говорит:
- Про Сергея вот еще что надо сказать... Работал он, конечно, побольше других. Ночами читал. У него, кстати, превосходная библиотека была. Занят был - по маковку. И всегда находил время на обычное человеческое участие, внимание. Причем, не по обязанности - потому, дескать, что директор. Нет, совершенно естественно. По натуре своей. По какой-то врожденной душевной зоркости, что ли. Спросите Софью Маркеловну, Александру Петровну, любого, кто с ним работал, - каждому чем-то да помог... Про меня уж и толковать нечего: в долгу я перед ним. Потому, может, и рассказываю, что хоть толику пытаюсь вернуть. Наперед зная, что банкротом и останусь: слишком долг велик... Со мной ему побольше, чем с другими, повозиться пришлось. С первого дня - как приехал. А уж с третьего - вплотную: матушка у меня померла... Ждала, ждала, - десять лет. Дождалась, не успела порадоваться, и все...
Леонид Иванович машинально, на ощупь, срывает какой-то стебелек, пожевывает его - замена явно не равноценна, не дает потребной сейчас едкой горечи, - закуривает, сильно затягиваясь.
- Иной раз спрашиваю себя: что ж она за свои семьдесят лет видела? Опустившись на локоть, он сожалеюще качает головой: - Овдовела рано. Всю жизнь - мокрая тряпка да полы. В школах, в клубе - где придется.
Вытянула меня. Полегче стало - война. Похоронила внучка. Невестка из дому последнюю утеху свела - внучку.
Про меня ничего не знала: жив ли, нет ли. Письма лишь в последний год получать стала - когда я с посольством связался. Я на порог - она на пол, чуть подхватить успел. Сколько ж на старое сердце валить можно!.. Отдышалась и светится: "А я все одно знала, что объявишься. Никому не верила. Не может человек без веста пропасть". Просидели с ней весь день пошел к Сергею. Все вроде ничего - на крыльцо еще проводила.
Под утро вернулся - спит. Пронесло, думаю, - переволновалась. Мне бы ей шагу не давать ступить, - так она сама за мной, как за маленьким. На третьи сутки - с утра уж на работу собирался выходить, - сели ужинать, прямо за столом и - навзничь. Говорю, хотя бы несколько лет отдохнуть ей...
Не видел я его матери даже на фотографии, и все равно тихие слова о ней вызывают в душе отклик. Так уж почему-то ведется: самое дорогое ценишь потеряв его; только постарев, неизбежно, в той или иной степени столкнувшись со здоровым естественным эгоизмом собственных детей, начинаешь понимать, - вместе с нарастающим ощущением вины своей, - что она значила, для каждого из нас, мать. Прав Козин: не успевают отдохнуть наши матери, никогда не успевают. Поздно, чаще всего - слишком поздно догадываемся, что надо бы им отдохнуть, как вероятней всего опоздают догадаться об этом и наши дети...
- Так вот, о Сергее, - помолчав, продолжает Леонид Иванович, отклонился я... Не только участием помог - это уже само собой. Со всеми похоронами. Гроб у них в столярке сделали. Машина от них же. С могилкой...
В такой момент поважнее это любого участия. Для меня тогда - и подавно. Куда ни кинусь - никого не знаю.
После похорон и заночевал у меня. Понимал, как непросто: сразу - и один...
Опережая незаданный вопрос, который, конечно, я так бы и не задал, Козин, помолчав, спокойно, даже вроде бы скучновато говорит:
- Там же, на похоронах, и со своей бывшей супругой встретился... Пришла, поплакала... Спросил, почему дочь не привела - бабушка все-таки? Оказалось, на экскурсию куда-то там уехала. "Большая?" - спрашиваю.
"Большая, замуж скоро выходит". - "Получила ли мои письма?" - "Два, говорит, получила". - "Что ж, мол, матери не показала? Не сказала даже?" "Собиралась уже, говорит, уходить, ни к чему было - лишние разговоры. Ты же ей потом написал..." Предупредил: Юлю пришли. Или сам приду - хочешь не хочешь. Дочь... "Приходи, отвечает. Муж знает, что ты приехал". До этого еще тешил себя: что заплакала - по всему. Нет, вижу, - для приличия.
В скучноватом, очень уж спокойном голосе Козина пробивается горечь, не поддаваясь ей, он невозмутимо пожимает плечами.
- Что ж, - никаких претензий, как говорится. Ушла и ушла. Задело меня только, что муж у нее - дьяк. Никогда она набожностью не отличалась. Расчет в этом какой-то почудился. Хотя понимаю, что и дьяк - человек.
Может, и хороший... Обидно другое: дочь потерял. Вернулась из экскурсии - пошел к ним в гости. Звучит:
к жене и к дочери - в гости?.. Дьяк этот - мужчина довольно представительный. С тактом: удалился по своим церковным делам. Посидели, поговорили вежливо. И - все, понимаете! Жена - ладно, но дочь, дочь! Совсем чужая. Ни малейшего движения, порыва, ни смущения - ну, ничегб! Пришел - обнял, поцеловал. Уходил, не удержался - снова поцеловал. Простите за грубость: чужие с пьяных глаз искренней целуются!.. Свадьбу делали в институте, в Пензе. Приглашение передавали - не поехал.
Чего ж всякие кривотолки возбуждать, в неловкое положение ставить: невеста - при двух отцах сразу!.. Мать, безответная душа, - когда я уж в дороге был, - дом продала. Помочь спешила. Помогли мне: долг Альберту перечислили. А что осталось - на приданое отдал. Это - приняли, охотно... Тогда-то и понял: близкий человек у меня один - Сергей...
Солнце наконец настигает нас и тут - под ветлой; дальше пятиться некуда, остается одно - вперед, в воду.
По пути устанавливаем полнейшую тождественность желаний - есть хочется; решаем быстренько окунуться и прямиком в "Ласточку" - в ней, оказывается, Леонид Иванович постоянно и кормится. Зайдя по пояс, он останавливается и, словно заканчивая урок, подводит итоги всему нынче сказанному:
- Красивый он человек был. Не внешне. Внешне - не Аполлон. Коренастый, голова непропорционально большая. Ваш брат литератор, такие головы лошадиными зовет. Хотя у лошадей очень красивые головы - присмотритесь. Кстати уж, к коняге вообще бы попочтительней относиться надо. Можно сказать, на ней, на лошади, Россия в люди выехала. - Леонид Иванович усмехается. - Так что бог с ней, с внешностью... Внутренне, душой, красивый был. Цельный. Озаренный. Добрый, доверчивый - все вместе. Поэтому к нему и тянулись. Одинаково - и ребятня, и взрослые... Жил красиво и умер красиво. В воскресенье, только рассвело, вышел в сад свои яблони окапывать. Копнул разок - под той же яблоней и лег...
Вот - отмечаю я про себя - и дошел, своим ходом, рассказ об Орлове до конца - до того, чем заканчивается всякая жизнь. С той лишь разницей, что не о всякой жизни вспоминают так благодарно... Леонид Иванович мея?