Окаянный талант

– Причем тут биография, родословная?! Ты ведь не знаешь всего.

– Расскажи.

Маргарита некоторое время колебалась, но потом все-таки решилась.

– Из-за того, что я не хотела сойтись с Георгием, мама отравилась, – сказала она глухим, прерывистым голосом. – Ее едва спасли.

– Но ведь уже все позади! У женщин иногда бывают такие срывы. Женщины – народ чересчур эмоциональный. И потом, познакомь меня с ней, думаю, мы найдем общий язык. Я ведь тоже, если по большому счету, не из последних, не стою на паперти с протянутой рукой.

– Ты не понимаешь… Георгий у нее идея-фикс. Это она в свое время настояла, чтобы я вышла за него замуж. И теперь мама даже не может представить себе, что наша с Георгием семья окончательно развалится. Оно столько сил приложила, чтобы вернуть его…

– Элементарная история, сплошная проза… – Олег пожал плечами. – Мужик нагулялся, набегался, как кобель, теперь можно и к теплой гавани вернуться. Тем более, что тесть занял важный пост. А это значит, что дорога к сияющим вершинам власти для зятя открыта. Тебя используют, разве непонятно?

– Наверное… Но что-либо изменить я не могу. – В голосе Маргариты прозвучало отчаяние. – Можешь мне не поверить, но я люблю тебя. Люблю!

– Странная у тебя любовь…

– Да, странная. Как и вся жизнь. Но самое страшное другое: мама заявила, что если я пойду против ее воли, она покончит жизнь самоубийством. Доведет начатое до конца. И она сделает это! Она волевой человек и всегда держит свое слово.

– Пугает. И я не думаю, что отравление было таким уж страшным. Не обижайся, но проделки твоей мамаши попахивают шизофренией.

– Не смей так говорить о моей маме! Она добрая… хорошая. Мама желает мне только добра.

– Верю. Родители всегда желают своим детям добра… – Олег едва сдерживал себя; ему казалось, что еще секунда, и из его глаз брызнут слезы безысходности и отчаяния; а это для мужчины непозволительно. – Но зачем тебе портрет? Притом написанный моей рукой?

– Прости… Я не знала имя художника. Портрет – это не моя прихоть. Так захотел папа. А ты ведь один из лучших, о тебе все газеты пишут… Кто-то ему посоветовал. Папа сказал, что повесит мой портрет в своем кабинете рядом с портретом президента. Это у него такое хобби – иметь живописные изображения всех родственников едва не до седьмого колена.

– Хобби… – Олег мрачно улыбнулся. – Лучше бы он собирал марки или спичечные этикетки. А это хобби может выйти ему боком.

– Олег… Я понимаю, тебе больно. А мне, ты думаешь, легко? Но что, что можно сделать?!

– Ничего не нужно делать. От судьбы не сбежишь. Но попытаться можно… – Художник скрипнул зубами. – И нужно!

– Я не знаю, как мне быть… С одной стороны мне не хочется травмировать в очередной раз своих родителей, а с другой…

Слушать ее было невыносимо. По каплям копившаяся неприязнь к этому дому и его обитателям наконец переполнила сосуд терпения и пролилась, вызвав в Олеге взрыв неконтролируемых эмоций.

– А не пошли бы вы все!… – грубо прервал художник Маргариту, в сердцах пнул ногой мольберт, который оказался у него на пути, и выскочил из помещения.

– Олег, куда ты?! Погоди!

Но он уже не слушал. Почти бегом преодолев расстояние от оранжереи до «мерседеса» – машина, которая привезла его на госдачу, еще не уехала; наверное, водитель ждал распоряжений кого-то из домочадцев Маргариты – Олег быстро влез на заднее сидение и сказал:

– Погоняй!

– Простите, но…

– Заводи мотор и поехали!

– Слушаюсь…

Дикая ярость мутила разум. Олег ненавидел всех: и Георгия, и Маргариту, и ее родителей, и себя.

Он жаждал каких-то действий, но на ум приходило только одно – пойти в кабак и напиться там до свинского образа. Воздушные замки, которые он строил в мечтах весь последний год, в одно мгновение рассыпались в прах.

И он снова на мели. Нет, даже не на мели, а на камнях. Вокруг море, а в нем бушует шторм. Олег был словно в трансе. Перед ним в очередной раз предстала картина из его кошмарного сна.

Вот только помочь ему некому. Он лежит один на скалистом берегу, совершенно обессилевший, волны бьют его израненное тело, швыряют на острые камни, а вдалеке виднеется одинокая женская фигурка.

Это фея. Она не замечает капитана, потерпевшего кораблекрушение. Склонив задумчиво голову, фея уходит все дальше и дальше…

Глава 26

Иностранец позвонил на вторые сутки.

Все это время Олег безбожно пил. Едва протрезвившись, он снова спускался в бар или в ресторан гостиницы – дальше идти было лень, да и ноги не тянули – и глотал спиртное в огромных количествах. Ему хотелось умереть от водки, умереть во сне, внезапно, чтобы долго не мучиться.

Но в это утро художник проснулся с единой мыслью – надо уезжать. Прямо сейчас. Все остальное, в том числе и мысли о смерти, – глупости. Жизнь прекрасна, даже если в ней нет места настоящей любви.

И пошел этот Карла куда подальше…

Карл Францевич словно подслушал мысли Олега. Художник уже собрал свою дорожную сумку, когда раздался зуммер телефона. «Не буду подходить», – решил про себя Олег, и начал чистить туфли. Судя по их внешнему виду, по ним кто-то потоптался – скорее всего, слон.

Телефон звонил, не переставая. Его настырность выводила из себя. «А чтоб тебя!…» – выругался Олег, бросил сапожную щетку и поднял трубку.

– Здравствуйте, милейший Олег Ильич!

От слащавого голоса немца художника даже передернуло. Он хотел бросить трубку, но что-то его удержало от этого необдуманного шага.

– Наше вам, – ответил художник не очень приветливо.

– Как ваше драгоценное здоровье?

– Здоровье в порядке, спасибо зарядке, – ответил Олег штампованной фразой.

Иностранец его не понял.

– О-о, вы даже в спортзал ходите? Это хорошо, это правильно. Как у вас в России говорят – в здоровом теле, здоровый дух. Чтобы тело и душа были молоды.

– Именно так. Закаляюсь, как сталь, – мрачно ухмыльнулся художник.

– Простите за нескромный вопрос, но что там у вас случилось?

– Вы о чем? – прикинулся непонятливым Олег. – Лично у меня все в порядке.

– Речь идет о заказе. Заказчик нервничает, торопит. А вы не являетесь на свое рабочее место.

– Мы с заказчиком не сошлись характерами, – дерзко сказал художник.

– Этого не может быть. Никак не может. Заказчик очень воспитанный человек. Возможно, вас смущает то, что вам еще не выплатили аванс? Так за этим дело не станет. Сегодня вы деньги получите. Это уже мой вопрос.

– Деньги мне не нужны. Я не хочу иметь дела с этим человеком. И баста.

– Но позвольте, Олег Ильич, а как же наш уговор? Вы не можете подставить меня. Это, по меньшей мере, неэтично. Я не могу выглядеть перед заказчиком записным болтуном. Вы уже знаете, кто этот человек, и, наверное, понимаете, что с такими людьми шутки плохи.

– Я не буду писать портрет! Не хочу… не могу! Я устал. Я смертельно устал… от всего.

– Смертельно? Ну, это проясняет картину. Это, знаете ли, все ставит на свои места. Что ж, если смертельно… Интересная мысль… До свидания, Олег Ильич. И все же, я надеюсь, вы измените свое решение. Очень надеюсь.

С этим «очень надеюсь» иностранец и пропал из эфира. Что касается Олега, то он долго и бессмысленно таращился на телефонную трубку, словно продолжая мысленный диалог с Карлом Францевичем.

Прощальные слова иностранца почему-то неприятно поразили художника. Несмотря на любезный тон Карла Францевичах, в его последних фразах прозвучала скрытая угроза. Но Олег пока еще не понял, в чем она заключалась.

«Надо уезжать отсюда, – думал он, наполняясь решимостью. – Надо! Я не марионетка, которой можно управлять одним пальцем. Лучше существовать впроголодь, на копейки, и в полной безвестности, чем чувствовать себя лакеем, которым может помыкать кто угодно. Я мастер – и этим все сказано. Как-нибудь проживу и без высоких покровителей…»

Такси, которое он вызвал, не опоздало. Бросив сумку на заднее сидение, Олег сел рядом с водителем и сказал: