Быть главным на ярмарке

Пикуль Валентин

Быть главным на ярмарке

Пикуль Валентин

Быть главным на ярмарке

Прочитывая переписку Максима Горького с молодою женою, я встретил его письмо в Самару из Нижнего Новгорода, где губернаторствовал Николай Михайлович Баранов: "Он - премилый, вежливый и очень разговорчивый; беседовали мы часа полтора. И все они (губернаторы) очень любезны с представителями печати, что вполне естественно. Они наделали массу промахов и ерунды и побаиваются газет. Несмотря на их крупное значение - все они довольно-таки мелкие люди и скоро надоедают."

Это было сказано о Баранове летом 1896 года, когда Горький описывал чудеса Нижегородской ярмарки для газеты "Одесские новости". Мне давно хотелось рассказать об этом человеке, а отзыв о нем нашего великого писателя лишь заставил вспомнить забытое, но очень громкое дело, после которого имя Н. М. Баранова прогремело на всю Россию.

Шла война за освобождение болгар от турецкого господства. Николай Михайлович в возрасте 33 лет стал командиром пассажирского парохода "Веста", на который посадили военную команду, а палубу оснастили пушчонками. В июле 1877 года "Веста" случайно нарвалась на грозный броненосец османов "Фетхи-Буленд". Это случилось неподалеку от Кюстенджи, нынешнего порта Констанца. Понятно, броненосцу пароходик опасен в той же степени, в какой опасен мышонок, оказавшийся под пятою слона. Николай Михайлович распорядился:

- Погибаем, но не сдаемся. полный вперед!

Мощная махина султана пять часов гналась за ним, обкладывая его чушками могучих снарядов. На "Весте" все разрушалось и пылало: мертвецы вповалку лежали среди раненых, но пароход геройски сражался, и наконец Баранов принял решение:

- Осталось последнее: свалиться с противником на абордаж! Где бессильны пушки, там спор решат ружья, ножи и зубы.

Но именно в этот момент русские комендоры удачно влепили во врага снаряд, броненосец загорелся, и, сильно дымя, "слон" побежал прочь от "мышонка". После боя Баранов рапортовал: "Как честный человек, могу сказать одно, что, кроме меня, исполнявшего офицерский долг, остальные заслуживают удивления их геройству". В ответе командования флотом было начертано: "Честь русского имени и честь нашего флота поддержана вполне. Неприятель, имевший мощную броню, сильную артиллерию, превосходство в машинах, был вынужден постыдно бежать от слабого парохода. сильного только геройством командира, офицеров и его команды!" Из пламени войны Баранов вынес орден св. Георгия 4-й степени и эполеты капитана 1-го ранга, грудь его украсил золотой жгут флигель-адъютантского аксельбанта. Весь мир ему улыбался.

Казалось, его ожидала скорая карьера адмирала!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Трудно писать о человеке, образ которого двойствен. Мы слишком привыкли видеть героя обязательно положительным. Наивны требования редакторов, чтобы автор делил свои персонажи на хороших и отрицательных. Как быть, если в замечательном человеке находишь гадостные черты и, напротив, дурной человек вдруг оказывается способен на свершение благородных поступков? Я раскрыл XII том "Архива М. Горького", где встретил такую сентенцию: "Человек без недостатков совершенно непонятен, даже больше - неприятен; уродлив, он просто нелеп". Максим Горький понимал, что нельзя красить своих героев только дежурными красками - черной или белой.

После войны Баранов наслаждался славою, и вдруг в печати появилась злая статья Зиновия Рожественского (будущего "героя" Цусимы), обвинявшего Баранова в том, что его реляция о бое с "Фетхи-Булендом" чересчур эффектна, но зато далека от истины. Николай Михайлович, оскорбленный этим выпадом, потребовал суда чести, и суд решил, что результаты сражения с броненосцем преувеличены, а каперангу Баранову лучше всего побыть в отставке, подальше от флота.

Баранов, пылая праведным гневом, взялся писать хлесткие статьи, обличая высшее командование флота в глупости. А генерал-адмиралом флота империи в ту пору был великий князь Константин Николаевич, которому тоже досталось от критика. Однажды они встретились, и генерал-адмирал соизволил орать:

- Такие статьи, каковы ваши пасквили, может сочинять только негодяй и подлец, но никак не офицер русского флота! Вы начали карьеру с начальника Морского музея и лейтенанта, а закончите ее адмиралом на бирже, для слива фановых нечистот в водах "Маркизовой лужи". Тоже мне, Белинский нашелся!

На это Баранов с поклоном отвечал:

- Ваше высочество, на оскорбления я не отвечаю только шансонеткам из "Минерашек" или членам царствующего дома Романовых, прощая им любую глупость.

Его спасла "бархатная диктатура" Лорис-Меликова, который опального каперанга переиначил в полковники. Вчерашний герой занял пост ковенского губернатора. Казалось, чего еще желать бывшему командиру парохода, поскандалившему с высоким начальством? Но Баранов терпеливо выжидал перемен.

- Не знаю, что будет, - говорил он, - но что-нибудь случится, и тогда я снова разведу пары в остывших котлах.

1 марта 1881 года народовольцы взорвали Александра II бомбой, а новый царь Александр III вызвал Баранова в столицу:

- Мне нужны энергичные, бравые люди, обожающие риск! Я с семьей укроюсь в Гатчине, а вам вручаю градоначальство в столице, дабы в Санкт-Петербурге вы навели порядок.

"Гатчинский затворник" дал ему большую волю, но Баранов не знал, что ему с этой волей делать. В обществе судачили: мол, такого царя еще не бывало, чтобы сидел взаперти.

- Это Баранов его застращал! Теперь царь занял комнатенки с такими низкими потолками, что все время бьется головой в потолок, получая шишки, а царица даже не знает, где в замке сыскать место, чтобы поставить пианино. Вот и дожили!

Конечно, не Баранов загнал царя на антресоли Гатчинского замка, где со времен наполеоновских войн сваливали трухлявую мебель, - император сам выискал себе нору, чтобы прятаться от народовольцев. Но Баранов тоже был немало растерян, совершая выверты, именуемые в газетах "буффонадами". Поймав человека, упорно не желавшего называть себя, он выставлял его напоказ, словно шимпанзе в клетке, предлагая прохожим угадать его имя; угадавший сразу получал десять рублей, при этом гарнизонный оркестр исполнял бравурный "Марш Черномора" из оперы Глинки. В дневнике очевидца записано: "Какой-то мужик на Невском показывал кулак, его схватили, думая, что он угрожает начальству. Одну даму тоже забрали, ибо она махала платком, как бы сигналя. При обыске у нее обнаружили сразу четыре колоды карт. Оказалось, это гадалка."

Баранов жаловался, что служить ему трудно:

- Нелегко наводить в столице должное благочиние. Стоило мне опечатать кабаки, как повадились шляться по аптекам, где сосут всякую отраву. Генерал Петя Черевин, лично ответственный за жизнь царя, с утра пьян хуже сапожника. "Где ты успел нализаться?" - спросил государь, увидев Петю лежащим на лужайке Гатчинского парка. "Везде, ваше императорское величество", - был честный ответ честного человека.

Наконец Баранов решил обратиться к "обществу".

- Для борьбы с крамолою, - утверждал он, - надобно объединить благомыслящие элементы столицы, дабы эти ячейки послужили для создания будущего народного. парламента.

Только он это сказал, как на бирже сразу возникла паника, вызванная резким падением курса рубля. Министр финансов Абаза кричал, что стране угрожает экономический кризис:

- Прав Салтыков-Щедрин, писавший: "Это еще ничего, что в Европе за наш рубль дают один полтинник, будет хуже, если за наш рубль станут давать в морду!" Все у нас в России уже бывало, вот только парламентом нас еще не пугали.

Преисполненный энергии, Баранов сплачивал в тесные ряды домовладельцев, обучая их строгостям паспортного режима, а квартирантов призывал сплотиться под знаменем "домовых советов" для слежения за порядком. При градоначальстве возник особый "Совет 25-ти", в котором сам Баранов и председательствовал. На собраниях обсуждали вопрос о политическом воспитании швейцаров, о повышении морального облика дворников, вполне свободно дискутировали о секрете квартирных замков, еще не разгаданных взломщиками. Теперь из канцелярии Баранова выходили резолюции, подписанные двояко, и выглядели они так:

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.