Страница 25 из 26
Государь был милостив к народу.
Не терпел чиновных дураков.
Дал крестьянам землю и свободу
и за это... приобрел врагов.
Как в пасьянс раскладывают карты,
так убийцы разложили дни,
и на самой первой дате марта
жирный крест поставили они.
И когда, как юноша-мечтатель,
день входил в подтаявший пейзаж,
свой снаряд швырнул бомбометатель
в золоченый царский экипаж.
Взрыв был страшен! Но, молитвам внемля,
в первый раз успел вмешаться Бог.
А лишь только царь сошел на землю
тут и бомба новая у ног...
О, Россия! Хоть не мы б, так внуки
смыли эту тяжкую вину
за царя, что пал, раскинув руки,
на свою неверную страну.
Век двадцатый всем нам слезы вытер,
всем нам души высушил дотла.
Но лишь март - и снова вспомнит Питер,
как рыдали те колокола.
Шесть недель не уставали длиться
панихиды по церквам Руси...
Неужель - всё это повторится?
Боже мой, помилуй и спаси!
Расставаясь тогда на небольшом провинциальном вокзальчике, Николай Александрович вручил мне свою визитку и чуть ли не государевым тоном приказал звонить, если к тому вдруг появится какая-нибудь житейская нужда.
И вот, отыскав теперь эту самую визитку, я набрал номер его московского телефона, и через полминуты услышал в трубке все тот же заикающийся от торопливости голос.
- А-а, да-да, помню! Как же не помнить, старик, такие вещи не забываются! Да. Ты как сейчас? Всё в порядке? Что? Ушел из газеты? Напрасно, старик, напрасно. Газета - это орудие борьбы... Что? Хочешь издавать свой собственный журнал? Вот это было бы здорово! Это то, что надо. Давай, приезжай завтра, потолкуем. Чем-нибудь, конечно, помогу, это уж как водится! Мы же с тобой друзья, старик, как же иначе?..
Он объяснил мне, как его разыскать и, условившись о времени встречи, я положил трубку. Давно, ещё до моего переезда в Москву, у меня родилась и так никуда за эти годы и не исчезла голубая мечта - создать свой журнал. Причем, это должен был быть не просто литературный журнал, но в буквальном смысле слова законодатель литературной моды - такой, который бы перечеркивал присуждение всех "Триумфов" и "Букеров" и опубликование в котором приносило бы автору гарантированные тиражи и славу. Это должен был быть такой журнал, отрицательная рецензия в котором разоряла бы издательства, издавшие книгу, вызвавшую эту рецензию, тогда как один небольшой положительный отклик на произведение неизвестного автора обеспечивал бы ему издательские договоры и широкую известность. И завтра я шел к Галкину, чтобы попросить у него денег на "раскрутку" своего издания уж если их ему куда и швырять, то лучше, думаю, дать на мой журнал, чем ударять бессмысленными автопробегами по бездорожью и разгильдяйству...
Найдя описанный им по телефону шестиэтажный дом неподалеку от метро "Краснопресненская", я вошел в указанный подъезд и поднялся на второй этаж. Уже протянув руку к звонку, я вдруг увидел, что дверь в квартиру Галкина не заперта и с опаской потянул её на себя. Отвратительно скрипнув, она отворилась, и я оказался перед входом в квартиру.
- Николай Александрович! - делая осторожный шаг через порог, громко позвал я. - Ты дома?
- Входи, входи, дверь открыта! - послышался из глубины квартиры знакомый голос Галкина, и я уже без опаски вошел в прихожую.
Прямо передо мной было установлено большое зеркало в металлической оправе, рядом - широкая вешалка для одежды и небольшая, покрытая черной кожей, скамеечка под ней. Пол был устлан дорогими ковровыми дорожками и, присев на краешек этой скамейки, я снял свои запыленные туфли и пошел туда, откуда перед этим слышал голос Галкина.
Миновав длинный коридор, я вошел в соседнюю комнату и на мгновение оторопел. Прямо посреди неё в форме буквы "Т" помещался огромный канцелярский стол, и во главе этого стола восседал, проводя какое-то совещание, сам Николай Александрович, а перед ним с напряженным вниманием сидели человек шесть похожих одновременно и на Чубайса, и на Немцова джентльменов. Это была не жилая квартира, как я думал, идя сюда на встречу, а некий домашний офис, в котором шла работа, и при моем появлении все сидевшие за столом повернули головы и принялись разглядывать вошедшего.
Чувствуя страшную неловкость, я как дурак стоял перед ними, не зная, куда деть свои разутые до носков ноги.
- Познакомьтесь, - представил меня присутствующим Галкин. Замечательный поэт, журналист. Мы с ним участвовали вместе в автопробеге, публика встречала его на "ура". Прочитай своё стихотворение о покушении на царя Александра, - предложил он.
- Сейчас? - смутился я, поджимая пальцы в носках и думая только о том, как поскорее отсюда убраться. - Нет-нет, я не готов. И вообще я на минутку, посмотреть, как ты тут... устроился. Так что не буду вам мешать.
- Но ты хотел поговорить о журнале? - и, повернувшись к своим коллегам, пояснил: - Он оставил газету "Всенародная кафедра" и хочет создавать свой журнал. Литературный.
- Гиблое дело, - тут же констатировал один из его собеседников, больше похожий на Чубайса.
- Деньги на ветер, - поддержал другой, вроде бы больше смахивающий на Немцова.
- Но это будет не просто литературный журнал, а журнал литературной моды. Он будет возносить вверх неизвестных гениев и свергать устоявшиеся авторитеты, а главное - он будет диктовать издателям, кого издавать, а кого нет. Я уверен, что...
- С литературоцентризмом в России сегодня покончено. Для издательского бизнеса достаточно Пелевина, Акунина и парочки переводных авторов. Зачем же опять поворачивать внимание страны к слову писателей, уступая литературе ту роль, ради захвата которой и была затеяна вся перестройка? - подвел итог разговору третий.
- Я тоже думаю, что с организацией литературного журнала нужно пока немного подождать, - подал наконец голос и Галкин. - Такие акции надо проводить монаршьим указом, чтобы сразу стала видна роль государя в восстановлении державного отношения к культуре. А сегодня это несколько преждевременно. Сегодня перед нами стоят гораздо более неотложные задачи, нужно, к примеру, провести всероссийскую конференцию по теме общинного жизнеустроения, слёт юных монархистов, так что... Ты же умный человек, понимаешь...
Надев в прихожей свои одиноко стоящие под зеркалом пыльные туфли, я прикрыл за собой дверь квартиры-офиса и почти опрометью выскочил из подъезда. Надо же, блин, так купиться на слова идиота! Поможет он, как же. Держи карман шире! Посмеялся, как над пацаном, шизик хренов.
Я долго шел по улицам без всякой цели, покуда не почувствовал, что устал и хочу есть. Покрутив по сторонам головой, увидел поблизости торговку горячими хот-догами и, не долго думая, купил себе торчащую из булочки сосиску. Отойдя в сторону от людского потока, я аккуратно, чтобы не накапать на себя кетчупом и горчицей, съел хот-дог, затем купил в одном из киосков бутылочку разрекламированной по всем каналам телевидения "меринды" ("Жизнь хороша - если пьешь не спеша!"), а в другом - "Независимую газету" и, отыскав на бульваре незанятую скамейку, присел отдохнуть.
Прихлебывая из бутылки приятный шипучий напиток, я развернул газету и сразу же уткнулся взглядом в результаты предвыборного рейтинга претендентов. И оторопел не меньше, чем час назад, когда вдруг оказался в носках посреди приемной Галкина. Потому что первым в списке стояла фамилия Чибиса - за него были готовы отдать свои голоса уже 37 процентов избирателей.
Не удивительно, что вечером того же дня он позвонил мне домой персонально. Мол, извините, произошла ошибка, мои имиджмейкеры и политологи ни хрена толком не промоделировали - надо было с самого начала использовать тему осуждения поспешного реформирования страны, тогда бы картина рейтинга уже давно была бы близка к сегодняшней. Слава Богу, что ваша невольная, но без преувеличения судьбоносная опечатка в интервью помогла вовремя просечь ситуацию, и в оставшиеся до выборов дни ещё можно внести коррективы в предвыборную программу или, по крайней мере, в тексты телевизионных выступлений. Их, правда, и осталось всего ничего, так как в ближайшее воскресенье уже состоится голосование, но как показывает опыт, в том числе и с опечаткой, иногда для решающей победы и всего-то и требуется сказать два или три слова.