Страница 45 из 49
Михаил Иванович подумал, что усадьба хороша, просторна, хотя и поменьше, чем у князя. В прихожей на грубой вешалке висел белый картуз и рядом суковатая палка с загнутым концом. Тянуло свежим дымком (види
мо, растапливали печь), палеными перьями и еще чем-то. По деревянной лестнице, придерживая саблю, сбежал длинноногий пристав Кобеляцкий, бледный, с горящим взором.
- Где вы там? - крикнул Шипову. - Вас ищут!
Михаил Иванович, не шибко спеша, поднялся по лестнице и пошел на голоса. В проходной комнатке лопоухий жандарм вывалил из сундука пухлые альбомы и позеленевшие подсвечники; книги с распахнутыми страницами лежали там и сям в беспорядке, подобно убитым птицам. Жандарм уронил подсвечник, и глухой бронзовый звон разнесся по дому, и опять игла на мгновение впилась Шипову в сердце.
- Ты чего это, прощелыга, раскидался! - крикнул он жандарму. - Вот я тебе...
- Виноват, - сказал жандарм, но подсвечника не поднял.
В большой комнате за овальным столом сидел полковник Дурново, торопливо листая множество книг и тетрадей, сваленных на столе в большую кучу. Маленькая рука в белой перчатке порхала перед его носом, дирижируя какому-то невидимому оркестру, глаза вспыхивали из-под густых ресниц, две маленькие ножки в новых сапогах, не достигая пола, болтались в воздухе и терлись одна о другую. Бледная старушка в ночном чепце, прижимая к глазам платок, полулежала на диване. Возле нее сидела плачущая Дуняша. Вокруг сновали жандармы. Сонные понятые сидели кто где. Становой пристав Кобеляцкий шарил в шкафу, стоя на коленях.
Дуняша. Дозвольте выйти, дяденька...
Кобеляцкий. Я ведь тебя учил: их высокоблагородие господин полковник, а не дяденька.
Дуняша. Пустите к их сиятельству, у них же дети...
Дурново. Мне очень неприятно, но графиня должна явиться тоже. (Кобеляцкому.) Пригласите ее сиятельство... Сожалею.
Шипов. Вот он я.
Дурново (Карасеву). Что это мне подсовывают какие-то романы и письма! Где типография?
Кобеляцкий (возвращается). Графиня сейчас выйдут.
Дурновр. Где этот Шипов? Где типография?
Шипов. Вот он я.
Дурново. Где это вас носит? Где же типография? Не вижу.
Шипов (безразлично). Тама...
Дурново. Где это тама?
Шипов. Эвон...
Дурново. Что за эвон? Вы не кивайте на все стороны, а ведите меня...
Михаил Иванович усмехнулся в душе и медленно пошел вокруг стола. Полковник и становой двинулись следом. Они спустились по лестнице, обошли прихожую" раздражаясь от запахов, идущих из кухни, снова взошли по лестнице, прошли через залу, мимо плачущей Дуняши и старушки в ночном чепце, зашли в темную комнату, крикнули принести свечи. Наконец их принесли, и все озарилось: кровать, комод, два кресла, столик на кривых ножках.
Дурново. Здесь?
Шипов. Кажись, здесь.
Кобеляцкий. Ваше высокоблагородие, я вот о чем думаю: а не злая ли шутка всё это? Ну где здесь?.. Конечно, граф человек вреднющий, от него можно всего ждать, но уж типография...
Дурново (с досадой). Что вы мне со своими сомнениями... (Шипову.) Ну где же? Где?..
Шипов. Была вроде бы здесь.
Кобеляцкий. Странно.
Шипов. Может, перенесли?
Дурново. Позвольте! Вы же доносили, что в подвале...
Шипов. И верно...
Дурново. Какой вздор! (Жандарму.) Отправляйтесь и переверните все подвалы. Чтобы у меня была типография вот здесь! - и полковник показал свою маленькую ладонь.
- А после этого можно и вистик устроить, - сказал пристав Кобеляцкий.
Жандарм как угорелый бросился исполнять приказание. Михаил Иванович увидел, как его, Шилова, в наручниках увозят из Ясной Поляны.
В это время в залу вошла графиня Мария Николаевна, еще молодая, невысокая, несколько располневшая, с крупным ртом и пронзительными глазами.
- Господин полковник, - сказала она решительно, - поверьте, что брат найдет способ наказать вас. Вы ворвались в чужой мирный дом и ведете себя здесь как завоеватель. Я напишу письмо государю.
- Ваше сиятельство, - нахмурился полковник, - прошу вас посидеть на диване, покуда мы не закончим обыск. - Он жестом пригласил к столу Кобеляцкого, Ка-расева и Шилова. - Я не виноват, что здесь занимались недозволенной деятельностью. Я выполняю свой долг.
Кобеляцкий. Ваше сиятельство, Мария Николаевна, да будет вам, ей-богу... Все обойдется.
Полковник. Вы, господин пристав, большой добряк. Вы не должны быть снисходительным к заговорщикам!
Мария Николаевна. Это я заговорщица?! Вы просто безумны, вот и все. Вы оскорбляете меня, весь дом и вообще все вокруг...
При этих словах графиня Мария Николаевна с гневом отворотилась. Дуняша исчезла. Михаил Иванович глядел исподтишка на Марию Николаевну с восхищением и тревогой (Куды Матрене-то!..), знакомая игла прошила сердце.
Тетушка (Марии Николаевне). Я все-таки в толк не возьму, чего им надобно, Маша. Вы узнайте, чего им надобно. Чего им надобно от Леона и ото всех нас...
Полковник (Кобеляцкому). Попросите их не переговариваться.
Кобеляцкий. Татьяна Александровна, Мария Николаевна, их высокоблагородие не считает возможным...
Мария Николаевна. О чем вы спрашиваете? Вы разве не видите, что это переодетые разбойники?
Те туш к а. Когда я услыхала, что кареты въезжают, я решила, что это Леон... А оказывается..
Мария Николаевна. Это грабеж, и они за это ответят.
Шипов (Карасеву). Когда я жил на доходы с этого имения...
Карасев. Ну, поехали... Граф что, делился с вами?
Шипов. А как же.
Карасев. Это на него не похоже...
В это время ввалились жандармы и доложили, что типографии нигде нет.
Тетушка. Господа, может, вы позволите нам с Машенькой удалиться?
"Эх Марья Николаевна, Машенька, - подумал Шипов, - казните меня, голубушка! Да кабы я знал!., бесь дом переворотили, разбойники! А какой дом был..." - и он туманным взором оглядел залу, подвергшуюся нападению.
Полковник несколько поостыл или взял себя в руки.
- Ну, - сказал он Шилову тихо, - где же ваша типография?
- Лямур... - сказал Михаил Иванович.
- В каком смысле?
- Аншанте совсем... Может, в пруду утопили...
- Это может быть, ваше высокоблагородие, - сказал Карасев. - У них пруд большой-с. Вполне.
- А подвалы? - спросил полковник. - Как же с подвалами будем?
- Дозвольте, я гляну, - предложил Шипов. - Я мигом.
- Ну ладно, - согласился Дурново. - Гляньте, гляньте...
- А после можно и повистовать, - сказал Кобеляц-кий.
Михаил Иванович увидел, как его в наручниках увозят из Ясной Поляны, ринулся прочь из залы, скатился с лестницы и оказался на дворе. Не теряя времени, он забежал за ближайшие кусты и упал в прохладную траву. Утро занялось вовсю. Пели птицы. Солнце готово было выкатиться из-за деревьев, чувствовалось, что оно краснеет, набухает, наливается; слышно было, как приходят в себя травинки после глухой ночи, как берутся за дело кузнечики, мухи, жуки, шурша, гудя, звеня и потрескивая в чистом воздухе, наслаждаясь своей свободой, не завидуя людям, копошащимся в чужом доме, в духоте, при свечах, с бесовскими ужимками и ухищрениями, переполненными коварными замыслами и любовью подавлять других.
Он лежал в траве. Над ним медленно проплывали розовые утренние облака. Граф Лев Николаевич Толстой в серой дорожной рубахе сидел на траве рядом. Грубая палка с загнутым концом лежала у него на коленях.
- А я, ваше сиятельство, к вам бечь собрался, - сказал Шипов. - Дай, думаю, добегу, где граф кумыс пьет, расскажу, что да как... Я все рассуждаю, в ножки бы упасть, прощения у вас просить, да ведь вы не простите...
- Отчего же нет? - засмеялся граф и погладил Михаила Ивановича по голове. - Чудно мне, ей-богу. Разве ты виноват?
- Не, не виноват, - откликнулся Михаил Иванович с благодарностью. Рази ж это вина? Вы меня, ваше сиятельство, хоть на вилы подденьте, а по-другому я не мог, пущай хоть совсем мезальянс полный, а по-другому не мог.