Страница 39 из 49
- Как, вы еще не отправились? Да вы же не успеете, сударь, Анна Францевна будут гневаться. Что это с вами?
- Пардон, - застигнутый врасплох, засуетился секретный агент, - сейчас отправлюсь. Значит, чего мне там распорядиться?
- Фу, боже милостивый, да вы в своем ли уме? Да ведь вам же объяснили!.. Да что же это такое! Вам и денег дали... Ну, торопитесь же...
Михаила Ивановича обуял бес, он тоже засуетился, смеясь и поражаясь в душе, тоже задергался.
- Ступайте, - зашептал молодой человек, - значит, велите всем встать вдоль забора, за ограду не заходить ни в коем случае, как в храм понесут, дадите знак... Ступайте, ступайте же!..
- А деньги? - спросил Шипов.
- Вам же дали деньги, - еще пуще заторопился молодой человек, - дали же...
Немолодой господин с интересом прислушивался к разговору.
- Нет, нет, не дали, - усмехнулся Шипов. - Они у вас в кулачке-с.
- Где? Где? В каком кулачке?
- А выньте ручку из пазухи...
Молодой человек густо покраснел и вытянул руку. В кулаке действительно были зажаты бумажки.
- Ну вот-с, - сказал Шипов и взял деньги. Господин покачал головой укоризненно.
- Фу, - рассердился молодой человек, - совсем забегался! Но чтобы все как следует, слышите?.. И без всяких там сокращений. Чтобы полностью: Амадей Васильевич Гирос, действительный статский советник... И никаких сокращений...
Шипов побледнел, услыхав фамилию компаньона. Так, значит, это не случайное совпадение имен! И это не безумная фантазия смерти! Значит, была тайна в компаньоне, от которой он бегал, ровно заяц? Чего ему было нужно? Меж Тулой и Москвой чего он искал? Действительный статский советник... А чего нам всем надо? Чего мы все ищем?.. Это ж надо такому случиться, чтобы действительный статский советник - этот прощелыга, Ама-деюшка этот, пустозвон этот, заяц трусливый, друг дорогой, сопящий за стеной в своей светелке, крадущийся по скрипучей лестнице, пьющий с графом кофей!.. Вот и твоя кошка нашлася!..
- Амадеюшка! - простонал он и, не стесняясь, заплакал.
Немолодой господин погладил его по плечу с участьем.
Едва переставляя ноги, Михаил Иванович все же обогнал процессию, зашел с другой стороны и глянул на гроб. Здесь цветов почему-то совсем не было. В посеребренном гробу лежал старый человек с редкими русыми волосами надо лбом, широколицый, с розовыми щеками, словно разоспался. Нос у покойного был маленький и луковкой.
"Слава богу!" - подумал Михаил Иванович и даже подмигнул покойнику. Чужие - бог с ними, своих жалко.
Из первого экипажа, из-за опущенных шторок, послышался тихий плач.
Знакомое, почти родное имя вновь донеслось до слуха секретного агента, и он снова глянул на почившего. Нет, нет, сомнений не было. Не тот, не тот!
Михаил Иванович облегченно вздохнул, отошел в сторону и торопливо пересчитал мятые бумажки. Денег было сорок пять рублей. Судьба снова смилостивилась над ним. Сюртук из коричневого альпага повис, словно видение, в воздухе, шевеля крыльями рукавов. Уют, тепло и сытость представились на мгновение. С легким сердцем пустился он к Никитским воротам, но тут снова возникла перед ним сутулая спина частного пристава, гуляющего по бульвару.
"Караулит!" - догадался Шипов и забежал в первый же двор. Там, на пустынном этом дворе, он нашел сарай с выломанной дверью, скользнул внутрь и пристроился на останках какой-то телеги. "Это что такое! И до Матре-ши не добраться... Вот беда. Нет, нет, отсидеться у нее, да и лететь в Петербург, падать князю в ножки: ваше сиятельство, наговор! Я всем сердцем, Ваше сиятельство) Да вы велите проверить... А чего проверять? Чего там, в Ясной-то? Чего?.. Граф Толстой там... А чего у графа-то? Чего я ему должен? Али он чего должен?.. Ах, ты господи, в Петербург надо. Подальше от частного пристава, подальше!.."
Изнывая от страха и голода, просидел он так, покуда спасительная темнота не опустилась на город, и тогда он вышел из своего укрытия и с упрямством безумца заскользил вдоль домов снова к Никитским воротам.
Наконец он осторожно постучал в темное Матренино окно. Никто не ответил ему. Он постучал снова и вздрогнул. За воротами в полночной тишине слышались чьи-то медленные шаги - топ-топ, топ-топ. Может быть, сам частный пристав прогуливался там, терпеливо ожидая появления злополучного секретного агента.
Вдруг что-то белое, расплывчатое прильнуло из комнаты к оконному стеклу, и голос Матрены ахнул:
- Батюшка, да неужто вы?!
- Матреша, - с радостным отчаянием зашептал Михаил Иванович, открывай скорее... Вернулся я...
Едва раздался его голос, шаги за воротами участились, приблизились.
- Да открывай же! - крикнул Шипов и тут же услыхал из комнаты глухие голоса, один - Матренин, другой - мужской, незнакомый.
Матрена. Они мои благодетели... Так что уж вы не гневайтесь.
Мужчина. Ну, Матрена!.. Ну, гляди, Матрена!..
Матрена. У нас с вами уговор был... Поживее соби-райтеся.
Мужчина. Пожалеешь... Ох, пожалеешь, смотри. Где жилетка моя? Я этого не люблю.
Матрена. Вот ваша жилетка... У нас с вами уговор был.
Михаил Иванович вслушивался в эту горячую ночную перебранку, и непонятные чувства одолевали его, и какая-то неясная боль возникала в нем, и ему чудилось, что он стоит посреди двора, а дом с темным окошком во-он где.
Мужчина. Свечу бы зажгла... Ну, погоди, Матрена...
Матрена. У нас с вами уговор был. - И прильнула к окну. - Сейчас, сейчас, скоро уж...
"Эх, Матреша, - подумал он с горечью, - как же это ты?" Но тут же омахнул слезу с души и сжал сухие губы поплотнее. За что было корить? Был и у него с нею неписаный уговор, чтобы все налегке, чтобы все весело, словно водяной жучок с пузырями на лапках бежит по воде, а пяточки-то сухие. Было. Мы вас не трогаем, и вы нас не трожьте... Было? Верно, было. И счастья от этого не прибавлялось, но было. Покой был. А нынче? Чего ж ты плачешь нынче, галицкий почетный муж? Вон как она для тебя старается, или тебе сего мало?.. Воду на тебя не льет, дурным голосом не прогоняет, не клянет тебя в окошко...
Мужчина. Ну, Матрена, гляди...
Матрена. А чего глядеть? У нас с вами уговор был. - И снова в окно: Да сейчас же, сейчас...
Двор расширился еще больше. Дом почти исчез. Печаль охватила Шилова. Шаги за воротами отдавались, как в колодце. Михаил Иванович отступил от окна на шаг, потом еще на шаг, затем повернулся и кинулся к воротам, прямо на частного пристава... За воротами никого не было, под дальним фонарем дремал извозчик, и едва Шипов уселся, он зачмокал, занукал, и лошадка тронулась. Прощай, Матрена!
Ранним июньским утром из здания Николаевского вокзала, что в Петербурге, вышел галицкий почетный гражданин и расправил плечи. Небо над площадью было голубое, раннее солнце окрасило крыши домов, люди только подымались со своего ложа и еще не принимались за дела, было тихо, пустынно и благостно.
Первое живое существо, которое возникло перед Шиповым, была рябая курица. У самого вокзального порога она рылась в навозе деловито и самозабвенно. После всего пережитого Михаилом Ивановичем она показалась ему чудом, явившимся, чтобы успокоить и намекнуть на надежду. Она была одна на громадной пустынной площади, и глухой свисток чугунки не пугал ее. Как славно она работала, ранняя труженица; как немного ей было нужно, чтобы радоваться жизни самой и быть случайным утешением для других. Что-то от мирной деревенской тишины, от утреннего деревенского солнца, от свежей травы и дюроха первых, наливающихся колосков, от сохнущих на заборе крынок и прохладных сеней было в ее гребешке и в каждом движении. Ну, трудись же, трудись, рябая деревенская дурочка, образина ты эдакая, хохлаточка, трудись одна на широкой булыжной петербургской площади, покуда тебя не испугали да не выгнали.
Солнце поднялось над крышами и коснулось рябенькой головки. Шипов глядел на нее и не мог оторваться. А город постепенно проснулся. Секретный агент махнул хохлатке рукой, будто старой своей подружке, и шагнул в столицу. Но тут же, едва он миновал это рябенькое деревенское чудо, все изменилось вокруг и благостность и уют исчезли. Что-то такое вдруг будто надломилось с тонким хрустом, и перед Шиповым выросли высоченные каменные великаны и преградили ему путь. Потянулись дешевые ваньки, но синие, красные и зеленые поддевки на извозчиках были почище и построже, чем у их московских собратьев; замелькали пролетки и экипажи пошикарнее, и кучера в блестящих цилиндрах глядели мимо секретного агента куда-то вдаль; зашагали гвардейские офицеры, поблескивая своим добром и пугая недоступностью; даже торговцы пирожками кричали не во всю грудь, не от горла, не с прибаутками, как в Москве, а вполголоса, достойно, будто читали молитву; вдоль Невского засияли дворцы, радостные, мрачные и холодные, подобные неприступным крепостям, и черный, аккуратный, прохладный поток чиновного люда побежал мимо них, обтекая их и шлифуя.