Северная Аврора

Вдоль путей горели костры. Возле них, не выпуская из рук оружия, кучками сидели красноармейцы и матросы.

У костров пели:

Мундир английский,

Погон французский,

Табак японский,

Правитель Омский.

Мундир сносился,

Погон свалился,

Табак скурился,

Правитель смылся.

"Правитель Омский" недавно был расстрелян в Иркутске.

Штабной поезд стоял за бронепоездами.

Выйдя из вагона, Фролов и Гринева пошли по дорожке, тянувшейся вдоль путей. Анна Николаевна только что приехала из Вологды.

С волнением говорила она о речи Ленина на VII съезде Советов:

- Если бы ты видел, Павел Игнатьевич, какая поднялась буря, когда Ильич сказал: желал бы я посмотреть, как эти господа, Вильсон и прочие, осуществят свои новые мечты... Попробуйте, господа!.. Столько уверенности было в этом: "Попробуйте, господа!".

Лицо комиссара пошло морщинками, в глазах появились лукавые искры.

- Ильич скажет! А товарищ Сталин был?

- Нет. Он находился тогда в Конной армии. Руководил военными действиями на юге. Ведь разгром Деникина был осуществлен по плану товарища Сталина. А план был гениальный! Недавно Сталин приезжал в Москву, на заседание Совнаркома. Но опять уехал. Гонит деникинцев прямо в Черное море, - добавила она. - Пора и нам столкнуть беляков в Белое. Давно пора!

- Столкнем! - откликнулся Фролов.

- А мерзавца Семенковского, - сказала Гринева, - с позором "выкатили" из штаба. Он вместе с главкомом остался не у дел.

- Туда им и дорога, - удовлетворенно проговорил Фролов.

Любка спала в сарае, по своей привычке зарывшись с головой в сено. Сквозь щели в дощатой стене проникал голубой свет месяца. От сена пахло терпко и пряно, как от преющих листьев в осеннем лесу.

Проснувшись, Любка долго лежала с открытыми глазами и слушала, как в дальнем поле истошно выли волки. Она думала о старике Тихоне: "Где же он? Где мой батька?" В сарай вошел Андрей.

- Не спишь, Любаша? - спросил он.

- Нет! Залезай сюда... - улыбаясь, ответила Любка. - Да дверь-то закрывай. Не лето.

Андрей подошел к двери. Кругом голубели снега. На высокой, крутой горе, издали казавшейся неприступной, виднелось темное село Усть-Мехреньга.

Над землей пылали Большая Медведица и Полярная звезда. Глядя на небо, Андрей вспомнил Северную Аврору, слова Николая Платоновича о прекрасном будущем, стонущий вой беломорской метели, окрики караульных... В памяти его сами собой возникли слова "Мудьюжанки", которую он пел вместе с Базыкиным.

Захлопнув дверь сарая, Андрей подсел к Любке.

- Хочешь, Любаша, - тихо сказал он, - я спою тебе песню, которую мы пели на Мудыоге?

- Спой, - так же тихо ответила Любка.

И Андрей запел негромким, хрипловатым голосом, видя себя снова на Мудыоге, рядом с Базыкиным, Егоровым, Маринкиным, Жемчужным:

"О чем, товарищ, думаешь, поникнувши челом,

Какая дума черная и тяжкая, о чем?"

"Ты хочешь знать, что думаю? Изволь, мой друг, скажу.

О лучших днях, минувших днях я горестно тужу!

Я вспомнил дни счастливые, как реял красный флаг,

Рабочий был правителем, крестьянин и батрак.

Но враг пришел, стоит палач, решетка у окна.

На острове, на северном Мудыогская тюрьма...

Явилися "союзники" под ручку с богачом,

Свобода в грязь затоптана под ихним каблуком.

Царят вильсоны, Черчилли, в работе штык - приклад...

Скажи теперь, что делать нам? Что делать, друг и брат?"

"Что делать? Дело ясное, не поддавайся, брат,

Не сгинет революция, навек ее набат,

Придет пора, друг милый мой, восстание начнем

И с палачами Родины расчет произведем!

Не вешай, друг мой, голову! Былые дни придут,

И наши зори алые тюрьму эту сожгут,

Растопит наша ненависть мудьюгские снега.

К оружию, к оружию, к оружию, друзья!.."

Некоторое время они сидели молча. "Теперь все это далеко... Все позади", - подумал Андрей.

- Хорошая песня, - задумчиво сказала Любка. - А пулеметы перетащили? вдруг спросила она уже другим, деловитым тоном.

- Перетащили, - ответил Андрей. - Скоро начнем. Я за тобой пришел.

Любка выбралась из сена, отряхнулась и стала переобуваться.

- Сейчас смотрели с Валерием карту, - сказал Андрей. - Емецкое, Сия, Холмогоры... и Архангельск... Заветный Архангельск!..

Когда они вышли из сарая, в ночное небо врезалась ракета, издали похожая на звезду.

- Ну, Дзарахохов начал, - торопливо сказал Андрей. - Сигнализирует! Пошли скорее, Любаша.

Бронепоезда мчались вперед. В пятнадцати верстах позади них двигался штабной поезд бригады.

Первым, открывая путь, мчался "Красный моряк". Гремела броня. Вздрагивали бронеплощадки, зажимая между собой бронированный паровоз. В головной батарее Жилин беседовал с артиллеристами. Драницын, сидя на пустом снарядном ящике, писал письмо -Леле, оставшейся в Шенкурске из-за внезапно открывшегося легочного процесса:

"...Обидно, что тебя нет с нами, но со здоровьем шутить нельзя. Знаешь, Леля, никогда в жизни я не переживал такого боевого подъема, как нынче. Впервые на бронепоездах! Специально выпросился, чтобы на практике посмотреть, что это такое. Прекрасно работают во взаимодействии с пехотой и конницей. Жаль только, что ограничены рельсами... Вчера на одном из перегонов видел Фролова. Он просил передать тебе самый нежный привет. Архангельск! Если бы ты знала, родная моя, как много для меня в этом слове! Я вспоминаю, каким я был два года назад, когда Фролов взял меня в свой отряд "Железной защиты"... Тогда многие, в том числе и сам Фролов, посматривали на меня косо. А теперь все зовут "товарищ Драницын"... Да, родная, пути господни, как говорили до 1917 года, неисповедимы. Я знаю только одно: сердце каждого из нас полно гордости тем, что одержана большая, серьезная победа, что пресловутым "четырнадцати державам" мы утерли нос, что... Этих "что" невероятно много, потом допишу. Будут ли еще бои? Сомневаюсь. Не только этого жалкого Миллера, у которого все трещит по швам, но и самого мощного врага мы сейчас стерли бы с лица земли. С таким натиском идет воодушевленная победами армия Ленина- Сталина... Я хочу, чтобы ты готовилась к отъезду в Архангельск. Мы займем его на днях. Пропагандисты там потребуются сразу же, а их очень мало!.."

Бронепоезд замедлил ход и остановился. Драницын посмотрел на Жилина и, увидев его обеспокоенные глаза, вскочил:

- Что такое?

Моряк пожал плечами и молча спрыгнул на полотно железной дороги. Драницын последовал за ним.

По сумрачному небу слоились густые тучи. И хотя шел только третий час, было так темно, что Драницын не мог понять, что чернеет впереди, преграждая поезду путь.

Наблюдатель, оторвавшись от бинокля, крикнул:

- Да это народ, товарищи! С красными флагами! Бойцы повыскакивали с бронеплощадок. Открылись люки в башнях.

- Нас встречают, - сказал Жилин Драницыну, взявшему бинокль.

На лице чернобородого моряка появилась улыбка.

- Построиться, товарищи! - крикнул он строже, чем обычно. Отрапортуем, как полагается, его величеству народу.

По железнодорожному полотну и просто по снежному полю торопливо шли мужчины, женщины, дети, старики. В толпе крестьян, спешивших к бронепоезду, слышались возгласы. Впереди опрометью неслись мальчишки. По зимнику, проложенному вдоль полотна, катились розвальни. В некоторые из них вместо лошадей были впряжены олени. Чем ближе толпа подходила к бронепоезду, тем сильнее овладевало ею чувство восторга.

Впереди всех бежал крестьянин в коричневом армяке с длинными рукавами, которые он все время на бегу подбирал. За ним спешила молодуха в тулупе и серых валенках! "Ура-а!.." - кричали мальчишки. Точно наперегонки, бежали девушки и парни. Опережая всех, выскочил мужичонка в ушастой шапке, в лаптях, с кнутом в руке. Из-под шубенок и ватных кофт пестрели ситцевые разноцветные юбки женщин.

- Родимые... Желанные... Пришли!