Северная Аврора

В окна бил дождь. От его нудной, мелкой дроби по стеклам невозможно было уснуть. Шурочка встала, зажгла керосиновую лампу, заслонив ее книгой, чтобы свет не падал на спящих детей.

На душе у Шурочки было тревожно.

В городе все выглядит внешне по-старому. Те же патрули. Так же водят арестованных. Так же голодают рабочие на Маймаксе и в Соломбале. Впрочем, голод стал сейчас еще сильнее: на лесопильных заводах нет никакой работы.

Газеты кричат о каком-то национальном ополчении, очередной выдумке Айронсайда и Миллера. Но никто не хочет идти в это ополчение. По городу идут слухи о массовой забастовке в порту.

Вместо грузчиков в порт набирают праздношатающихся, соблазняют пайками безработных. Но бастующие перехватывают их. Несколько рабочих пикетов арестовано.

Говорят о дерзком до безумия массовом побеге каторжан с Мудьюга. Поймана лишь часть, остальные скрылись неизвестно куда.

Шурочка уже давно не видела никого из своих. Это страшнее всего...

Вдруг кто-то постучал в наружные двери.

Шура вскочила. Стук повторился. "Неужели опять арест?" - в страхе подумала она и выбежала в сени.

- Кто там?

- Я, Шура... Скорее открывай! - ответил возбужденный голос Потылихина.

Потылихин ввалился в комнату, принеся с собой запахи моря, дождя, ветра. Одежда на нем была мокрая, хоть выжми.

- Ты?.. Пришел ко мне? - с удивлением спросила Щура.

- И даже без конспирации, - весело ответил Потылихин. - Сегодня уж такая ночь, Шура. Не знаю, что будет завтра... А сегодня пришел!

- Что случилось?

- Шурка! Удирают!.. Интервенты бегут! - закричал Максим Максимович на всю комнату.

Шура села на койку. Что-то подступило ей к горлу. Она чуть не разрыдалась, но пересилила себя.

- Пойдем! Ты должна посмотреть. Свершилось, Шурик! - восклицал Потылихин. - Ну, одевайся. Пошли!

- Ты к Чеснокову заходил?

- Нет. Он в Соломбале.

Шура и Потылихин выбежали на набережную. Возле пристаней видны были шеренги солдат. При свете фонарей казалось, что они медленно, как вши, ползут по корабельным трапам.

Суда отчаливали одно за другим.

Никто их не провожал, даже белогвардейцы. В порту пылали склады с военным имуществом. Все, что "союзники" не смогли взять, было ими подожжено. Горели английские и американские аэропланы, горела мука, горел облитый бензином сахар. Горело солдатское обмундирование. Что нельзя было поджечь, утопили в Двине: орудия, снаряды, сотни машин. И уже по одному этому Миллер понял, что все обещания Айронсайда оказались пустой фразой.

Он поехал в союзный штаб с протестом.

- Вы, правы, генерал, - выслушав его, сказал Айронсайд, - но дело зашло слишком далеко. Поздно! Мы не намерены снабжать большевиков вооружением и продовольствием. До свидания. Увидимся в Лондоне.

На Маймаксе заполыхали заводы. Солдаты штабной команды, еще остававшейся в Архангельске, никому не разрешили даже приблизиться к пожарищу...

Площадь возле пристаней была запружена телегами, экипажами и машинами. Сотни солдат тащили сундуки, чемоданы, кофры. С телег снимали шкафы, столы, рояли, посуду, ковры, лампы. Солдат в стальном шлеме тащил на плече кадку с большим фикусом, стоявшим в кабинете Айронсайда. Вслед за ним бежал другой солдат, пряча под полой шинели клетку со снегирями.

У пристани стоял пароход для старшего офицерского состава и дипломатического корпуса. Здесь среди солдатских шеренг двигался тонкий, дрожащий поток шляп, котелков, зонтиков. При свете корабельных прожекторон сверкали золотые жгуты и гербы на фуражках.

Ларри, стоя у трапа, кричал на солдат, грузивших в трюм штабные ящики.

Прошел маленький японец в золотых очках, прошли французы, скандинавы, англичане, американцы - наместники Френсиса и Линдлея, - прошли их секретари, клерки, слуги. Все они суетились, толкали друг друга, кричали, спешили. С одним американским экспортером случилась истерика: он забыл деньги в гостинице...

Потылихин и Шурочка стояли под деревянным навесом пакгауза, среди штабелей дров. Тут же было еще несколько прохожих. Многие в городе еще не знали о случившемся.

Жгучая ненависть к удиравшим палачам и радость, все захлестывающая радость освобождения, переполняли сердце Шурочки.

- Вот уж действительно бегут, как воры, под покровом темной осенней ночи, - сказал в темноте чей-то окающий глухой голос. - Бандиты и есть... Все залили кровью, все ограбили! И драла!

- Бродяги! Ахнуть бы мину под них... - прогудел другой голос, низкий бас.

- А те, кто в креслах по Лондонам да Нью-Йоркам сидят, цигарки раскуривают! Заправил этих, сволочей-империалистов, вот кого надо в первую очередь к ответу... Кто начал бойню? Они... Они по горло в крови. На суд потомства! На пролетарский суд истории всех этих Черчиллей!

Рядом с Шурочкой стояли молодые рабочие парни.

- Идет, гадина! - с ненавистью сказал один из из них. - Гляди, гляди! Ох, скотина! Как только его земля держит, сукина сына, палача!

В свете прожектора Шура разглядела Айронсайда. Его сопровождали штабные офицеры. Айронсайд вступил на трап, пугливо озираясь, и зашагал так быстро, словно боялся, что его сейчас ударят в спину...

Забыв о всякой осторожности, Шурочка выкрикнула на всю площадь сильным, негодующим голосом:

- Бу-удьте вы прокляты, убийцы!

Толпа вздрогнула. Солдаты загалдели, кто-то побежал, заметался прожектор. Схватив Шуру за руку, Потылихин бросился в проход между штабелями. Они выскочили в темный переулок и скрылись.

Засвистели караулы. Проскакал конный пикет. Но в другом конце площади, за Гагаринским сквером, опять кто-то крикнул:

- Будьте вы прокляты, убийцы!

...Огромное дрожащее зарево нависло над Архангельском. В разных концах города пылали пожары. Оставшаяся в городе группа союзной контрразведки под страхом смертной казни запрещала тушить их.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

С 27 сентября в Архангельске было введено осадное положение. Подполковник Ларри остался при Миллере, Миллер же удерживался в Архангельске только благодаря общей обстановке того времени. Потерпев решительное поражение на Севере, Вильсон и Черчилль сделали ставку на Деникина. Снабдив его армию всем, вплоть до офицеров-советников, они двинули ее против советской власти. В октябре Деникин занял Украину, взял Орел и уже подходил к Туле.

Владимир Ильич Ленин выдвинул лозунг: "Все на борьбу с Деникиным!". Товарищ Сталин выехал на Южный фронт.

В дни этих решающих сражений Антанта, чтобы помочь Деникину, бросила на Петроград корпус Юденича. Он подошел к самому городу. Шестая армия должна была отдать много сил на помощь Петрограду. Поэтому на Севере опять наступило временное затишье.

Но как только по гениальному плану товарища Сталина Деникин был разбит, Юденич выброшен в Эстонию, а остатки колчаковцев уничтожены, Северному фронту была поставлена задача перейти в наступление и уничтожить миллеровские банды.

Партия, ЦК, Москва обеспечили войска Северного фронта всем необходимым. На Север пошли эшелоны с людьми, орудиями, боеприпасами, теплым обмундированием. На фронте появились бронепоезда. Началась подготовка к будущим решающим боям.

Рабочие Архангельска, понятно, не могли знать об этом. Но они знали, что советская власть помнит о них, и с нетерпением ждали Красную Армию. Они мерили, что час освобождения близок, и эта вера давала им силы преодолевать голод, холод и болезни, свирепствовавшие в городе.

В одну из метельных январских ночей у Чеснокова в Соломбале в мезонине деревянного домика, стоявшего неподалеку от канала, собрались большевики.

Окно было закрыто одеялом. Сидели при свечке. С Двины, потряхивая ветхую крышу, дул резкий ветер.

Чесноков передал товарищам сводку, полученную от Политотдела Шестой армии. Сведения были радостные:

- Еще месяц, товарищи, не больше. Шестая армия скоро закончит переформирование... И тогда...

Чесноков был, как всегда, спокоен. За последнее время он сильно исхудал от цинги, у него болели ноги, он ходил с палкой.