Северная Аврора

На заборах и стенах домов по приказанию Чайковского расклеивались бюллетени о том, -что сформировано Верховное управление Северной области. Одновременно с этим население извещалось, что "во имя спасения губернские, уездные и волостные совдепы с их исполкомами и комиссарами упраздняются", "во имя спасения члены губернских, уездных и волостных исполкомов и их комиссары арестуются".

Около трех часов дня на Двине показался крейсер "Аттентив" и остановился на виду у всего города.

На набережной толпились купеческие дочки, дочери царских чиновников, одетые по-праздничному. Их папаши, бывшие купцы, торговцы и промышленники, белые офицеры, притаившиеся монархисты - все выползли сейчас на улицу.

От иностранных судов отваливали катера и шлюпки.

На набережной, так же как и на Троицком проспекте, разгуливала только буржуазия. Рабочих совсем не было видно, точно все они исчезли из города.

Войска интервентов маршировали по Соборной площади. Последними шли батальоны шотландцев в клетчатых юбочках выше колен. Представители новой власти в сюртуках и визитках вышли навстречу с приветствиями и вынесли хлеб-соль. Простые люди: ремесленники, женщины в платках, стоявшие на тротуарах, - глядя на эту процессию,, угрюмо молчали.

Проезжая в коляске по городу, генерал Пуль заметил, что на некоторых домах среди царских, трехцветных, флагов виднеются и красные. Он вздернул брови:

- Что это?

- Это распоряжение господина Чайковского, - улыбаясь, ответил адъютант. - Я уже узнавал... Он хочет показать рабочим, что новая власть имеет социалистические тенденции.

- Пусть немедленно уберет эти красные тряпки! Дурак! - сердито сказал генерал.

Таков был его первый приказ.

На окраинах города гремели револьверные выстрелы. Стоило только интервентам вступить на берег, тотчас возникли самосуды и расправы. Вскоре по городу уже ходили иностранные патрули: французские офицеры в круглых кепи и солдаты в пилотках, американцы и англичане в фуражках с большими гербами, шотландцы в плоских беретах с помпонами.

Когда один из иностранных патрулей добрался до Маймаксы, он попал под огонь рабочего отряда. Английские гидропланы тотчас же стали сбрасывать на Май-максу бомбы. Крейсер "Аттентив" переменил позицию и, почти вплотную подойдя к левому берегу Двины, открыл огонь по станционным постройкам и железнодорожному полотну. Обстрелу подвергся район около десяти верст, от пристани и станции Архангельск до станции Исакогорка. Часть снарядов ложилась на железнодорожный поселок. Там погибали люди и вспыхивали пожары.

Потылихин был ранен при столкновении с англичанами у Маймаксы.

Доктор Маринкин с трудом достал извозчика к почти через весь город привез своего приятеля к себе. По счастливой случайности ни один патруль не остановил их экипажа. Дома он сделал Максиму Максимовичу операцию. Рана была не опасная: осколок попал в мякоть плеча.

Бинты уже крепко стягивали Потылихину руку, обильные капли пота выступили у него на висках.

- Дня через два зайдете ко мне... - Доктор из конспиративных соображений не советовал Потылихину обращаться в больницу. - Не очень больно?

- Не страшнее, чем вырвать зуб, - ответил Потылихин.

Кончив перевязку, Маринкин снял халат, вымыл руки и, расправив усы, сел в кресло.

- Ну, до свадьбы заживет... Да, дела! - пробормотал он, усмехаясь. - С военной точки зрения, наша стрельба по крейсеру была ни к чему. Будто мальчишки из рогатки... Но в этом есть большой нравственный смысл. Пусть чувствуют, как мы их встречаем. Это действительно не хлеб-соль, а пули... Я рад, что участвовал в этом деле. И вы молодец, Максим Максимович! Благодаря вам люди держались хорошо.

- Благодаря мне? - Потылихин покачал головой. - Нет... Люди держались хорошо, потому что сердце у них горит против классового врага. Именно так, а не иначе.

Он встал и, уже направляясь к двери, спросил:

- Значит, вы остаетесь? Не предпринимаете никаких мер?

- Куда мне скрываться?.. - Доктор беспечно махнул рукой. - Коллеги по госпиталю категорически обещают отстоять меня. Никакой политической деятельностью я не занимался. Уверен, что все кончится благополучно. И мое легальное положение будет весьма полезно.

На этом они расстались.

Потылихин вышел за ворота.

Из переулка послышались голоса. Впереди группы пленных красноармейцев шагал кривоногий белогвардейский поручик в кубанке с белой повязкой. Он нес подмышкой что-то красное, очевидно, кусок знамени. За ним, со всех сторон окружив пленных, шагали американские и английские солдаты с сигаретками в зубах. Они переговаривались и громко хохотали.

"Каждому из вас я всадил бы пулю! Особенно поручику!"- с ненавистью подумал Потылихин.

Опустив голову, он пошел к лесопильным заводам, расположенным вдоль правобережья. Здесь, вдалеке от своей квартиры на Маймаксе, Потылихин надеялся временно поселиться у брата, который работал конторщиком на одном из заводов.

Теперь, когда возбуждение первых часов прошло, Потылихин едва двигался, чувствуя слабость и жар во всем теле. От сырого, влажного леса, наваленного на биржах как попало, от сушилен, под крышами которых штабелями были наложены недавно нарезанные доски, веяло терпким и кружившим голову запахом.

Левый двинский берег пылал. Горели станционные здания, зажженные снарядами с английского крейсера. Время от времени оттуда доносились глухие удары взрывов и выстрелы. Там еще дрался Зенькович. С двумя отрядами, красноармейским и морским, он отражал нападение на Исакогорку.

- Вологда? - будто в телефонную трубку, кричал Зенькович над мерно постукивающим телеграфным аппаратом. - Я еще дерусь. Буду драться до тех пор, пока хватит сил. Я Зенькович... Я Зенькович... Вологда! Вологда!.. Вы слышите меня? Эвакуацию военных грузов успел закончить. Только что отправил два состава! Отвечайте! Вологда!

Тоненькая ленточка телеграфа остановилась. Молодой боец-телеграфист наклонился к аппарату, постучал по передатчику и с отчаянием посмотрел на Зеньковича.

- В чем дело, Оленин? - нетерпеливо спросил Зенькович.

- Приема нет. Линия прервана, товарищ военком... Перерезал кто-нибудь... - хриплым от бессонницы и усталости голосом ответил телеграфист...

В помещение телеграфа вошел человек в клетчатом пиджаке и в шароварах с лампасами. Он остановился на пороге, как бы осматриваясь. В распахнувшуюся дверь неожиданно ворвалось татаканье ручных пулеметов. "Откуда они взялись? - с недоумением подумал комиссар. - Неужели кто-нибудь прорвался?" Стреляли невдалеке от конторы. Дверь в телеграфную опять захлопнулась. Неизвестный скрылся.

- Кто это? - спросил военком телеграфиста.

- Ларский, здешний конторщик, - ответил Оленин, подымаясь и с трудом разгибая спину.

Пулеметная стрельба усилилась.

- Пойдем на улицу, что-то неладно, - сказал Зенькович, снимая с плеча винтовку. За окном раздался крик. Зенькович выглянул. "Конторщик" бил рукояткой револьвера молодого стрелочника, окруженного людьми, одетыми в красноармейскую форму.

- Что там такое? - крикнул Зенькович, выбегая из помещения телеграфа.

- Назад! - скомандовал ему невесть откуда появившийся тонкий, хлыстообразный офицер. - Руки вверх!

Несколько офицеров, переодетых в красноармейскую форму, протолкались в помещение станции. По их возгласам Зенькович сразу же понял все. "Ах, мерзавцы!" - подумал он, выхватывая из кобуры пистолет. Но человек в клетчатом пиджаке и с лампасами на штанах, стоявший за спиной у Зеньковича, выстрелил ему в затылок.

- Оленин... - успел прохрипеть комиссар, точно призывая на помощь.

В следующее мгновенье белые офицеры выволокли мертвое тело комиссара на низкую деревянную платформу.

- Топить его!.. - кричал один из офицеров. - В Двину!

Они с яростью топтали сапогами мертвого Зеньковича, били его каблуками по лицу.

Не помня себя, Оленин выхватил у кого-то винтовку и, размахивая ею, точно дубиной, кинулся на одного из офицеров. Сбив его с ног ударом приклада, он бросился на Ларского. Тот отскочил и побежал по путям. Несколько раз он стрелял в телеграфиста из револьвера, но не попадал. Оленин догонял его. Остальные офицеры не стреляли, опасаясь убить вместе с Олениным и Ларского. Кто-то распорядился перерезать Оленину дорогу. Оленин уже догнал Ларского, замахнулся прикладом, но споткнулся и упал. Несколько дюжих молодцов тотчас накалились на него. Он рвался у них из рук и кричал: