Северная Аврора

Все стало ясно...

Стало ясно, что из города необходимо как можно скорее эвакуировать все, имеющее боевую ценность... Надо беречь силы для будущих боев.

Началась спешная эвакуация.

Зеньковичу, как члену президиума исполкома, вместе с Чесноковым, Базыкиным и другими товарищами пришлось спешно организовывать эвакуацию. Составлялись списки на грузы, на людей, которых необходимо было эвакуировать. Решения приходилось принимать буквально на ходу. В этом не прекращающемся ни на одну минуту круговороте дел хоть немного притуплялась та ноющая сердечная боль, которая с утра томила Зеньковича. Каждые четверть часа губвоенком осведомлялся у Чека, как идет розыск Викорста и Потапова. Но все усилия были напрасны. Изменники точно в воду канули.

В середине дня из Шенкурска пришла телеграмма за подписью Павлина Виноградова. В ней Павлин сообщал, что с белогвардейцами покончено и что в Шенкурске восстановлен полный порядок. Зенькович тут же отправил Павлину телеграмму с кратким изложением архангельских событий. После этого он поехал в Беломорский штаб, куда должны были явиться остающиеся в городе большевики.

На улицах суетливо гудели машины, тревожно звонил трамвай, кричали, обгоняя друг друга, извозчики. По тротуарам спешили озабоченные, хмурые люди. Не видно было ни одного улыбающегося лица, не слышно было ни смеха, ни громких разговоров.

У Соборной пристани стояло несколько двухпалубных больших пароходов. К ней непрерывно подъезжали пролетки, автомобили и ломовые телеги, наполненные вещами и грузами. Красноармейцы, цепью рассыпавшиеся возле пристани, проверяли пропуска.

Напряженная тишина прерывалась только криками возчиков и матросов, переносивших на пароходы ящики с казенным грузом: Пароходы уходили без гудков...

В Архангельском военкомате было непривычно тихо. Внизу, в комендантской, у дежурных писарей горел свет. У ворот и в подъезде, как всегда, стояли часовые.

Кабинет был полон народу. Со многими из находившихся тут Зенькович сегодня уже разговаривал. Других видел впервые. Все были сосредоточенны, угрюмы.

Адъютант Зеньковича и телеграфист военкомата Оленин сидели на корточках возле круглой печки и сжигали секретные документы.

За письменным столом, пристроившись возле настольной лампы, сидел Потылихин. Ворот его ситцевой рубашки был распахнут. Фуражка сползла на затылок. Покрасневшими от усталости глазами он просматривал только что составленное им воззвание Архангельского комитета партии. Утром оно должно было появиться в газете.

"Мировая гидра контрреволюции в лице Антанты, в лице английского и американского империализма, - говорилось в этом воззвании, - наносит архангельской организации тяжелый удар. Комитет партии вынужден уйти в подполье, дабы не быть распятым мировыми разбойниками. Товарищи!.. Революция в опасности! Наш долг - всеми силами и средствами спасать ее".

- Успеют ли дать в газету воззвание? - спросил Зенькович, подходя к письменному столу.

- Должны успеть, - отозвался Потылихин и, помолчав, добавил: - Я уже обо всем условился с наборщиками.

Стоявший рядом с Потылихиным Базыкин просмотрел листовку через его плечо и сказал:

- Вот здесь надо добавить, Максим Максимыч. - Он указал пальцем на место в листовке. - Тут надо сказать о стойкости... Никакой паники!

Потылихин подумал, качнул головой и быстро дописал несколько фраз.

Зенькович, прочитав листовку, молча вернул ее Потылихину.

Оглядев собравшихся, он спокойно и отчетливо проговорил;

- Товарищи, по решению партийной организации, мы остаемся здесь для подпольной работы...

- Явок нет, - раздался голос из группы людей, сидевших возле длинного стола.

- Будут... И явки, и техника, и документы... Все будет! - так же спокойно, только немного повысив голос, сказал Зенькович. - Воля, отвага, расчет, поддержка рабочего класса - вот что главное. Первая явка будет у Грекова, рабочего ремонтных мастерских. Потылихин его знает. Все мы должны разойтись по рабочим отрядам. Распределим силы. Я сегодня же ночью иду на левый берег. Надо прогнать к Вологде еще несколько оставшихся эшелонов. Это раз. Надо подготовить к бою левобережные красноармейские части и моряков, которые должны туда прийти. Это два. Тебе, Базыкин, поручается агитация на заводах и организация явок. Займись этим сейчас же. Ты пойдешь на Маймаксу, - сказал он, обращаясь к Чеснокову. - А мы с Потылихиным съездим сейчас в Соломбалу. В Соломбале рабочие вооружились?

- Вооружились, - ответил Потылихин.

- Вооружайтесь и вы, товарищи, - сказал Зенькович и, раскрыв сейф, выложил на стол два десятка револьверов. - Винтовки внизу, на складе. Все ясно?

- Все, - отвечали коммунисты.

К Зеньковичу подошли директор одного завода, двое слесарей и старичок, председатель фабричного комитета. Военком помнил их по собраниям городского партийного актива, особенно старичка, члена партии с 1903 года. Тут же, возле стола, стояло несколько человек с Маймаксы. Они были вооружены.

Пришли работники порта. Чесноков заговорил с ними, отдавая последние распоряжения. Все делалось без лишних слов, в напряженной, строгой тишине.

- Очевидно, завтра утром будет высажен десант, а сегодня ночью может вспыхнуть контрреволюционный мятеж, - сказал военком. - Надо показать врагу, что мы его не боимся и что на каждом клочке нашей северной земли его ожидает смерть. Завтра буржуазия выйдет навстречу интервентам с хлебом-солью, а мы встретим их выстрелами.

Говоря это, Зенькович взял из письменного стола две пачки патронов для нагана, аккуратно перевязанных веревочкой, и спрятал их в карман шинели, потом поднял лежавшую на полу винтовку. Он собирался спокойно, не торопясь, точно на время уезжал куда-то.

Потылихин с невольным восхищением следил за ним. Каждое движение военкома, выражение его глаз, тон, которым он разговаривал, - все было проникнуто непоколебимым спокойствием. Зенькович всегда выглядел аккуратным, подтянутым, решительным солдатом. Сейчас же лицо его казалось одухотворенным особой, внутренней силой. Оно приобрело ту суровую значительность, которая отличает человека, твердо решившего исполнить свой долг до конца.

Внимательно оглядев кабинет и всех товарищей, находившихся в нем, Зенькович все так же неторопливо надел шинель, фуражку и крикнул адъютанту в соседнюю комнату, чтобы тот вызвал пролетку.

- Ну, по отрядам!.. - на ходу сказал он Потылихину. - До свиданья, товарищи! Забудьте обо всем, кроме вашего революционного долга. Смело в бой!.. Скоро увидимся.

Спокойным, твердым шагом он вышел из кабинета. Потылихин последовал за ним.

Пролетка стояла у ворот. Накрапывал дождь. Кругом не было видно ни одного огонька. Только из полуподвального помещения, где все еще находились дежурные, проникал слабый свет и падал на землю двумя расплывчатыми прямоугольниками.

Неожиданно и бесшумно почти рядом с Зеньковичем возникла черная фигура. Потылихин сунул руку в карман за револьвером. Но Зенькович узнал в подошедшем боцмана Жемчужного.

- Я с "Гориславы". Хорошо, что застал... - с трудом переводя дыхание, сказал Жемчужный. - Матросы вынесли резолюцию - сражаться, бить интервентов, откуда бы они ни появились.

Зенькович молча пожал руку бородатому моряку, крепко встряхнув ее по своему обыкновению.

- На исходе ночи я побываю и у вас, товарищ Жемчужный, - сказал он, садясь в пролетку. - Передай своим, что сражаться придется.

Пролетка тронулась.

- В Соломбалу, - приказал кучеру военком.

Миновав грязный и скользкий глинистый спуск, Потылихин и Зенькович добрались до широко разлившейся Кузнечихи. Колеса пролетки и копыта лошади застучали по деревянному мосту.

Пахло болотом. Берега Кузнечихи были забиты лодками.

Проехав мост, пролетка поднялась на замощенную булыжником площадь. Сквозь листву белели купола большой церкви, обнесенной железной оградой.

Кучер-боец обернулся и, наклонившись к Зеньковичу, проговорил шепотом, будто боясь, что его услышат: