Страница 10 из 25
Долго мы пели. Песни, которые знали, почти все пропели. Особенно почему-то хорошо пелись те, которые начинались на "ой". "Ой, в поле могила", "Ой, я несчастный", "Ой, не свети, мисяченьку", "Ой, не шуми, луже", "Ой, одна я, одна", "Ой, в поле жито"...
Это "ой" мы рявкали так, будто нас кто-то в бок пинал. Хорошо пошла у нас также песня "Раскинулось море широко". Особенно получался куплет "Напрасно старушка ждёт сына домой". Трижды пели мы эту песню, и трижды, когда доходило до этого "напрасно", у меня начинало щемить в горле. Наконец мы совсем охрипли и прекратили пение. Мы лежали, обессиленные от голода и от песен, печальные от безнадёжных мыслей.
Я почему-то засунул руку в карман и вдруг нащупал там что-то твёрдое. Вытянул и даже ахнул: да это же конфета, которую я ещё вчера забыл съесть! Да к тому же мятная! Это же и пить меньше хотеться будет.
- Ява, - хриплю, - смотри! Ява глянул и вздохнул:
- Одна?
- Одна.
Конфета слежалась в кармане, растаяла, обёртка прилипла так, что и зубами не отдерёшь. В хорошие времена я бы её, наверное, просто выбросил. Но теперь это была такая ценность, что ой-ёй-ёй!
Я осторожно раскусил конфету пополам. Но неудачно: одна половинка вышла больше, вторая - меньше. А ещё кусать - только раскрошишь.
Я вздохнул и протянул Яве большую.
- Чего это? Давай мне ту.
- Нет, - говорю, - бери. Ты больше есть хочешь.
- Почему?
- Потому что, - говорю, - я хорошо позавтракал: яичницу ел, и колбасу, и молоко пил.
- А я! Я картошки целую тарелку, и мяса, и салат из огурцов и помидоров. Значит, ты голоднее, а не я. Бери.
- Нет. Я ещё съел пирог с яблоками вот такой и варенья блюдце. Бери ты.
- А я два пирога, и целый кувшин молока, и стакан сметаны, и творога полтарелки, и...
- А я ещё блинчики, и груши-гнилушки, и...
Наши завтраки всё увеличивались и увеличивались. Состязание в благородстве кончилось тем, что Ява с большей половины очень ловко откусил маленький кусочек, и таким образом порции сравнялись.
Мы старались сосать конфету как можно дольше, но через несколько минут во рту даже вкуса не осталось. Есть захотелось ещё сильнее. И есть и пить. Особенно пить.
Вскоре о голоде мы даже забыли. Нить, только пить!
Лишь теперь почувствовали мы себя по-настоящему несчастными. Еле шевелили мы пересохшими губами.
Солнце начинало садиться, приближался вечер.
Впереди была ночь. Доживём ли мы до утра?
- Прости меня, Павлуша, если что не так было, - неожиданно очень тихим и проникновенным голосом сказал Ява. И я понял, что это он прощается со мной.
- И ты прости, дорогой Ява, - сдавленно прохрипел я.
Всё расплылось у меня перед глазами от мысли о том, как глупо гибнут наши молодые, цветущие жизни. Мы отвернулись друг от друга и зашмыгали носами, роняя на пыльную землю горючие слезы в ожидании последнего часа. У меня занемела левая нога (должно быть, оттого, что я неудобно лежал). "О, уже одна нога отнимается! Значит, уже скоро!" - подумал я и ещё отчаяннее зашмыгал носом.
И вдруг совсем рядом кто-то громко сказал:
"Говорит Киев. Восемнадцать часов. Передаём последние известия".
Нас словно кто-то подбросил.
- Ява, - кричу, - это же радио в селе говорит! Мы спасены! А он:
- Павлуша, побежали, пока говорит! А то замолчит, опять заблудимся.
И мы рванули. Ох и рванули! В ушах зашумело.
Но не успели мы пробежать и нескольких шагов, как Ява обо что-то споткнулся и шлёпнулся на землю. Я с разгона - на него. Опомнились, сели, смотрим - а это наши портфели. Ну как в сказке прямо. Мы засмеялись глупым счастливым смехом.
Когда мы были уже в селе, Ява задумчиво сказал:
- Да, радио - это всё-таки вещь!..
- И кукуруза - тоже сила.
ГЛАВА VII. ИЩЕМ ОСТРОВ.
Теперь вы понимаете, что Ява был настоящим Робинзоном Кукурузо. Самой судьбой предназначено ему было носить это имя.
- Ты что же, прямо сегодня хочешь бежать на остров? - спросил я.
- Ишь какой ты шустрый! "Сегодня"! - недовольно сказал Кукурузо. - Надо же сначала найти, выбрать подходящий необитаемый остров, приготовиться, а тогда уже бежать.
- А что там выбирать? Высадился на какой угодно и живи.
- Тебе - конечно! А мне двадцать восемь лет два месяца и девятнадцать дней жить. Думаешь, легко?
- Да я разве что - можно и выбрать. Хоть сейчас. Поехали?
- Немного погодя. Через часок. Когда дед в сельмаг пойдёт.
- А что ты дома скажешь перед тем, как удрать? Они же волноваться будут. Всё село на ноги поставят. Поиски начнут. И милиционер товарищ Валигура, и все. Я себе представляю!
- Конечно же, я не скажу: "Дорогие родичи, я удираю от вас на необитаемый остров. Будьте здоровы. Пишите письма". Это же комедия. Никто же так на необитаемый остров не удирает. Матери и отцу вообще ничего не придётся говорить. Мать завтра в Киев на совещание передовиков едет. Неделю пробудет, не меньше. Отец на курсах в районе. Один дед будет дома. А деду я что-нибудь придумаю. Скажу, например, что к тётке Ганне в Пески пойду. Там же и Иришка сейчас гостит. Что-нибудь выдумаю. Чтобы панику заранее не поднимал.
- А потом что? Когда мать приедет и когда узнают, что ты пропал?
- А мне что - пусть ищут. Лишь бы не нашли. Гуньку тоже ведь помнишь, три дня искали, а потом перестали. И ничего. Теперь редко кто и вспоминает. Так и меня... - И тут голос у Кукурузо задрожал. Наверное, мысль о том, что его забудут, была всё-таки горька ему. И он поспешил перевести разговор на другое: - Главное, остров хороший найти надо. Чтоб и место рыбное было, и дичь чтобы...
- А ты и ружьё брать будешь?
- А как же. У Робинзона было даже несколько ружей. Но ничего, я и с одной своей берданкой не пропаду. Ты же знаешь мою берданку? Бьёт как сумасшедшая. Лучше дедового зауэра.
Это, положим, Кукурузо преувеличивал. Да я не стал спорить: хлопец на двадцать восемь лет на необитаемый остров удирает, пусть потешится. В прошлом году дед подарил ему на день рождения берданку и начал брать с собой на охоту - приучать. Кукурузо очень гордился и своей одностволкой, и тем, что ходил на настоящую, взрослую охоту. Я завидовал ему и тоже мечтал о ружье.
В сенях послышался кашель, скрипнула дверь, и во двор вышел дед Варава. Метнул на нас сердитый взгляд и сказал:
- Я в сельмаг на минутку. Смотрите мне, не безобразничайте тут!
- Да мы ничего. Вот только на речку, может, сходим выкупаемся. Жара ведь такая, - просительным тоном сказал Кукурузо.
- Уроки, уроки учить надо, а не купаться. Двоечник! - буркнул дед и, кряхтя, переступил через перелаз. Я с сомнением взглянул на Кукурузо.
- Ничего, пойдём, - тихо сказал он. - Я знаю эту "минуточку". Встретятся возле сельмага с дедом Саливоном и часа три проговорят, не меньше. Помоги мне дорезать свёклу, и пойдём.
Вдвоём мы быстро дорезали свёклу, задали свинье корм и пошли. Хотя ничего странного и не было в том, что мы едем на лодке в плавни (сколько раз ездили и рыбу ловить и просто кататься), но сейчас мы пробирались к речке тайком, всё время оглядываясь. И ни одной хорошей лодкой не воспользовались. Хотя все они были привязаны у берега и нам не возбранялось брать их - тут и моего отца лодка была, у деда Варавы целых три (челнок-"довбанка" и две плоскодонки). Мы разделись и переплыли на другую сторону, на песчаный островок, где за большим кустом краснотала лежала изношенная, как старая туфля, ничья плоскодонка, из которой мы думали сделать, но так и не сделали подводную лодку. Впрочем, перед самым экзаменом, как вы помните, мы её зашпаклевали, просмолили, и она хоть и пропускала воду, но не тонула: если не забывать вычерпывать, плыть можно. Тут же, под лодкой, лежало длинное потрескавшееся весло, которое мы ещё тогда "одолжили" у деда Варавы. Он и не заметил - у него в сарае вёсел с десяток валяется: и короткие - для челнока, и длинные - для плоскодонок. У нас знаете как на плоскодонках ездят? Стоя. Стоишь на корме (или же на носу) и то с одной стороны, то с другой подгребаешь. Потому и весло длинное. Так грести - уметь надо! Если не умеешь, можешь - кувырк! - и корми раков. Ну, мы с Кукурузо с малолетства умели, нам не страшно.