Страница 5 из 95
Капитан молча оглядел его и, выслушав рапорт рулевого, что более подходящего человека, то есть моряка по профессии, во всем городе сыскать невозможно, обратился к Франте:
- Ладно. Вы знакомы с нашим пассажиром, его превосходительством пашой Абдуллой? У Франты затряслись коленки.
- Нет,- пролепетал он. Капитан испытующе глянул ему в лицо:
- Странно, а он хочет с вами говорить; вы найдете его в первой каюте на корме. После заявите в камбуз, что вы новый юнга. Кругом марш!
Отлично зная своего друга, Франта не без опаски догадывался, что встреча с ним не станет одной из тех приятных минут, о каких с улыбкой растроганности вспоминают долгие годы; и он не ошибся. Ошеломленный тем, что капитан Ванделаар знает, что мсье Кукан и паша Абдулла одно и то же лицо, он постучал - не имея понятия, что в высших кругах принято не стучать, а скрестись в дверь,- в каюту Петра и вошел.
Петр, в роскошном наряде из белой сребротканой парчи, с тюрбаном на голове, а на ногах с прелестными туфлями из мягкой белой кожи с загнутыми вверх носками, сидел в кожаном кресле - с первого взгляда не было заметно, что кресло привинчено к полу,- и опаленное солнцем лицо его было твердым, грозным и холодным.
- Паша Ибрагим,- заговорил Петр по-турецки,- надеюсь, вы объясните мне удовлетворительным образом свое присутствие на этом корабле.
На это Франта, вскипев здоровой яростью, ответил на жаргоне пражских улиц, краткой и ударной фразой, которая, если ее переложить на современный язык, прозвучала бы примерно так:
- Ты что, псих ненормальный?!
Это подействовало. Не то чтобы при сладостных звуках родной речи Петр смягчился или хотя бы уменьшил градус своего холода, но он сделал то, чего не сделал бы, если б пожелал и впредь держаться высшим турецким сановником: он резко встал и заорал тоже по-чешски:
- Генерал Ибрагим, еще раз спрашиваю вас со всей настоятельностью: что вы здесь делаете и как сюда попали?!
Благодетельный гнев все еще бушевал в груди Франты.
- Слышь, Петр, ты эти штучки брось и не ори на меня, я, знаешь, из тихой семьи! Нешто по мне не видно - я просто вышел прогуляться, ну и догулялся случайно до Родоса, а как услыхал, что ты сидишь на этой шаланде в мягком кресле, так и двинул к тебе с дипломатическим визитом!
- Генерал, прошу говорить серьезно и по делу, не то велю заковать вас в цепи,- промолвил Петр, усаживаясь снова.
- Валяй, валяй! - вскричал Франта.- Сделай милость, посади на цепь единственного человека, который еще держит твою руку! И выкинь ты из головы этого генерала. Я такой же генерал, как ты первый визирь, Ученость Его Величества.
У Петра сжалось сердце. Он чувствовал, будто падает в пропасть, глубину которой не в силах угадать.
- Первым визирем меня назначил султан,- сказал он по видимости твердо,- и никто не лишал меня этого звания. Значит, я все еще первый визирь.
- Говно ты,- возразил Франта.- Потому как, чтоб тебе быть султановым визирем, надо, чтоб султан был жив. А он теперь валяется кверху пузом на свалке среди дохлых псов, и хоронить его запрещено, а принц Мустафа, который его убил, сел на его место. Петр, оба мы попали в переплет, ты даже еще хуже, чем я, потому что никто так не сидит в печенках у Мустафы, как твое превосходительство, и чем больше твоих сторонников отправил он на тот свет, тем больше ты давишь ему на печень. Он, правда, получил кучу донесений, что ты умер, но он им не верит, и все ждет, трясется, что ты где-нибудь объявишься,- и, как видно, он прав. Ей-богу, до чего же умно ты поступил, что нарядился в эту визирскую роскошь, которую еще полчаса назад я на тебе не видел! Попробуй только вылезь в этом маскараде на палубу: ручаюсь, недолго ты подышишь воздухом, потому как только тебя увидят караульные на башнях, так и начнут сажать по нам из всех стволов и отправят нас на дно, как уже случилось в Mpaмopнoм море со многими кораблями, о которых только словечко обронили, будто они везут твое превосходительство. Нет, Петр, все полетело в тартарары, проиграл ты по всем пунктам, и я с тобой, и ничего нам не остается, как уносить ноги, пока есть еще капелька времени, не то лопнем мы с тобой оба, как два желудя на костре.
Петр, серый лицом, стал соображать, как же теперь поступить, чтобы не изменить ни принципам разума, т достоинству, ни долгу человека, на плечи которого легла судьба всего человечества. Он не сразу отозвался на тираду Франты вопросом - откуда все это ему известно, по слухам или по личному опыту? Франта осторожно ответил, что по личному опыту он знает только, что его под вымышленным предлогом услали в Смирну, а обо всем остальном он получил достоверные сведения по дороге из Смирны; тогда Петр с неприятным спокойствием в тоне заявил:
- Другими словами, ты подобрал бабские сплетни, изменил своему знамени и дезертировал. И хочешь, чтобы и я, на основании бабских сплетен, повел себя так же гнусно, рванул в бега и нарушил слово, данное султану, что я вернусь, как только исполню свою миссию? Нет, парень, плохо ты меня знаешь!
- Да говорю же тебе, мул ты этакий, султан мертв! - разозлился Франта.
- Это ты говоришь,- возразил Петр.- Да если б он и вправду был мертв в Стамбуле у меня жена.
- Она тоже мертва, и домишко ваш тю-тю, с землей его сровняли, и тестя твоего посадили на кол!
- Это ты говоришь,- повторил Петр.- Нет, Франта, я не стану тебя наказывать - я сам виноват. Не надо было доверять тебе задачи, до которых ты не дорос. Они оказались тебе тем более не по плечу, когда меня не было рядом.- Петр говорил тоном доброго властителя, прощающего проступок подчиненного.- Ты сказал, что ты единственный, кто еще стоит на моей стороне. Очень печально, если б это оказалось правдой. К счастью, это не так, на моей стороне - султан и моя жена.
- Мертвы! Оба мертвы! - заорал Франта.- Ты что, не понимаешь по-чешски?!
- Оставим это. Капитан взял тебя юнгой?
- Да, подрядился я сдуру юнгой на эту паршивую посудину, хотя она и топает в Стамбул,- ответил Франта.- И с чего, по-твоему, я это сделал, коли с таким же успехом мог наняться вон на тот красавец-корабль, который бросил якорь рядом с нами и, между прочим, держит курс на запад? С того, что хотел предостеречь тебя, дубина ты и олух, да, хотел тебя предупредить, жизнью за тебя рискнул, пошел к тебе, хотя в Стамбуле меня не ждет ничего иного, кроме посадки на кол! А ты никак не желаешь в это поверить!
- Конечно, не желаю. А поскольку я знаю, что ты поступил так из лучших чувств, то еще я не желаю, чтоб ты из-за меня потерпел хоть малейший ущерб. Если ты боишься вернуться в Стамбул, попрошу капитана отпустить тебя и не препятствовать твоему переходу на "Венецию".
Франта затрепетал от счастья и надежды.
- Так ту посудину "Венецией" зовут? - тихо спросил он.
- Ну да.
- А если капитан меня не отпустит?
- Я ему заплачу.
- А сам что будешь делать?
- Продолжать путь.
- В Стамбул?
- Конечно. Я не исключаю возможности беспорядков там, но они, без сомнения, не так ужасны, как ты слышал. Я сам не раз убеждался, до какого абсурда разрастается молва. И мысль о том, будто, достигнув моих ушей, молва может навести на меня страх и я поспешу навострить лыжи,- мне просто смешна.
Франта согласился с тем, что Петр прав и не может поступить иначе, поскольку у него, Франты, не такой уж авторитет, чтобы его предостережение прозвучало убедительно: мало говорить правду, нужна еще солидность, внушающая уважение, чтобы правда звучала правдиво; а у него, сына побродяжки, которая допилась до смерти дрянной водкой, этой солидности нет. Еще он попытался возразить, что молва и сплетни тут ни при чем, ведь он, Франта, разговаривал с людьми, которые сами были в Стамбуле и своими глазами видели эту бойню, но возражения его звучали бледно и неубедительно; они не сумели даже одолеть возрастающего нетерпения Петра и скуку, какие в деятельном человеке вызывает эканье-меканье и переливание из пустого в порожнее. Франта сдался.