Страница 19 из 95
Однажды, когда он сидел, уставившись в пространство, и до одури размышлял о последних делах человеческих, находя в этом какое-то сумрачное наслаждение, к нему подошел сам кастелян и, помолчав, смущенно потоптавшись на месте, задал следующий неожиданный вопрос:
- Мсье де Кукан... Мсье де Кукан, простите мою смелость... я знаю, вам тут хорошо живется, и надеюсь, вы всем довольны, но все-таки... для такого молодого человека, как вы... вечно торчать на одном месте - что за жизнь! Короче: не хотите ли смыться?
- Пардон? - не понял Петр.
- Я хочу сказать - удрать,- поправился кастелян.- Исчезнуть, бежать, одним словом - смыться...
У Петра сильно заколотилось сердце, потому что он знал - кастелян человек порядочный, непьющий и не бросающий слова на ветер.
- Хотеть-то я хочу,- ответил он.- Да как?
- О, это, ваша милость, предоставьте мне. Один богатый вельможа во что бы то ни стало желает освободить вас и за ценой не постоит. Все очень просто. Вам достаточно переодеться моряком, и я выпущу вас под видом мужа одной из моих дочерей. Мы сделаем это после наступления темноты; начальник стражи, правда, знает, что сейчас в крепости нет ни одного из моих зятьев, но это не важно; он готов закрыть даже и не один, а оба глаза.
- Кто же этот богатый вельможа, который желает видеть меня на свободе?
- Этого, ваша милость, я и сам не знаю,- ответил кастелян.- Я не разговаривал с ним лично, он присылал ко мне своего поверенного. Ах, мсье де Кукан, заклинаю вас: не раздумывайте, воспользуйтесь случаем, который никогда больше не повторится! Вырвитесь на простор из этих стен, пускай увешанных драгоценными гобеленами, но все же, как ни верти,- тюремных стен! Вы молоды, здоровы, сильны: радуйтесь же жизни, сладостью которой можно пользоваться только на свободе! Расправьте крылья после четырех лет, что вы провели словно медведь в клетке!
Так говорил кастелян, горячо и возвышенно - до того возвышенно, горячо и долго, что у Петра, привыкшего к самым невероятным коварным подвохам, уже стало просыпаться подозрение. Поэтому он осторожно ответил:
- Я ценю свободу, однако в равной мере ценю порядочность и лояльность. И я не хотел бы получить свободу ценой вашего несчастья, господин кастелян, ибо вы всегда были со мной любезны и честны. Я не сомневаюсь, что ответственность за мой побег ляжет на вас, и это повлечет за собой, мягко говоря, немалые для вас неприятности.
Услышав такие слова, кастелян застонал и, отвечая, отбросил уже всякую возвышенную риторику, какой до сих пор расцвечивал свои уговоры.
- С этим не считайтесь, плюньте на это, мсье де Кукан! Будьте уверены, я знаю что делаю: ваш побег принесет мне столько, что я наконец-то смогу осуществить давнюю мечту - послать к черту кастелянство, завести, с дочерьми и внуками, собственное хозяйство и до гробовой доски заниматься разведением артишоков в крупных масштабах, тогда как здесь я вынужден довольствоваться крошечным клочком, и обеспечить себе бессмертную славу, бросив на мировой рынок сорт, который я создал, более прекрасный и сочный, чем "Le gros vert de Laon", и вкуснее "Le camus de Bre-tagne" - сорт, который получил название в честь своего создателя: "Le chatelain d' If" [ "Большой зеленый лаонский", "Бретонский малый", "Ифский кастелян" (фр.).]. Вам ни о чем не надобно заботиться, мсье де Кукан, все тщательно и как следует обдумано и обговорено, теперь все зависит только от вас, от вашего "да", от вашего спасительного, вашего желанного "да"!
Доводы рассудка, приведенные кастеляном, рассеяли подозрительность Петра, и он-таки вымолвил это "желанное да". В тот же вечер, одетый в платье моряка, которое было на нем в момент ареста, нацепив пояс с цехинами, тоже бывший на нем тогда, и провожаемый приглушенными рыданиями русоволосых сестер и громким ревом младенцев,- как недавно шевалье де ля Прэри,- Петр вместе с кастеляном прошел через шестеро окованных железом ворот, по двум подъемным мостам и под четырьмя опускающимися решетками, мимо караульных, которые все притворялись, будто его не видят, для чего закрыли оба глаза. Напрасно Петр пытался сообразить, сколько же пришлось потратить денег его неведомому благодетелю, чтобы подкупить всех этих людей; он жаждал узнать, кто этот благодетель и почему ему так важно, чтобы Петр Кукань выбрался на свободу: сам ли король, вынужденный вследствие надзора со стороны матери и ревнивого фаворита действовать нелегально, или патер Жозеф - сам бедняк, зато член могущественного ордена, или Ришелье - а то, не исключено, быть может, кто-нибудь из турецких сановников, знающих, что единственный человек, способный вернуть Турции угасшую славу,- он, паша Абдулла. Итак, жажда узнать, кому он обязан спасением - если побег удастся,- охватила его подобно лихорадке, и чем больше он размышлял над этим, чем усиленнее старался догадаться, тем более разгорались его нетерпение и любопытство.
Наконец кастелян и Петр достигли потайной дверцы, так называемой потерны, которой завершалась оборонительная система крепости; за ней был уже только обрывистый скалистый берег, окаймленный ленивой морской пеной. Они спустились по крутому серпантину к короткому дощатому причалу, у которого покачивалась на волнах лодчонка с единственным гребцом. Петр сел в нее, и гребец налег на весла.
- Куда вы меня везете? - спросил Петр, когда лодка удалилась на такое расстояние, что замок Иф, белый, облитый лунным светом, предстал во всей своей чудовищно тяжкой, угрюмой громоздкости.
- Господин увидит,- ответил гребец.
- А к кому вы меня везете? Кому вы служите? - не отставал Петр.
- Господин увидит.
Лодка шла по дуге, направляясь к западной оконечности пустынного островка Помег, наиболее удаленной от марсельской гавани. На мысу, среди скал, горел, яркий в темноте, маленький костер. Гребец подвел лодку к берегу.
- Господин пойдет к костру один,- проговорил он неповоротливым, тяжелым французским языком.
- А костер зачем? - осведомился Петр.
- Греться и видеть. Холодно и темно,- был лаконичный ответ.
Петр вышел на берег и под скрипучие крики ночных птиц медленно двинулся на огонек.
- Есть тут кто? - крикнул он.
Вместо ответа из темноты вынырнул рослый человек и, воздев обе руки, пал на колени - только ухнуло. Пораженный Петр увидел знакомое лицо - лицо капитана Эмилио Морселли, смуглое, когда-то красивое, а теперь обезображенное огромными бородавками, похожими на жирные брызги грязи: одна сидела на левой, другая на правой щеке, третья на лбу, четвертая на подбородке, а пятая, самая крупная и уродливая,- на кончике носа. И руки его, воздетые к Петру, были усеяны бородавками.
- Ах, дотторе, смилуйтесь надо мной! - жалобно вскричал капитан Эмилио.- Видите, я освободил вас, все свои Деньги швырнул в глотку бессовестного вымогателя, вашего кастеляна, но я ни о чем не жалею, только избавьте меня от бородавок, которые вы наслали на меня в справедливом гневе! Каждое слово вашего заклятия исполнилось, бородавки выросли у меня во всех тех местах, что вы назвали, и на подошвах выскочили, так что мне теперь трудно ходить! Вы единственный человек на свете, который может помочь мне; сделайте же так, дотторе, сделайте так!
Разочарованный, униженный и горько оскорбленный тем, что освободителем его оказался не король Фракции, не отец Жозеф, не Ришелье или кто-нибудь из турецких сановников, а бандитский капитан Эмилпо Морселли и что причиной его освобождения была не слава Франции или Турции, а бородавки,- Петр произнес отстраняющим и враждебным тоном:
- Почему же ты, мерзавец, решился освободить меня только четыре года спустя?
- Потому что ваше заклятие исполнилось не сразу, а постепенно,- глотая слезы, ответил бандит.- А я, сознаюсь смиренно и с сокрушением, настолько поддался страсти жадности, что совершенно утратил liber arbitria [свободное суждение (лат.).], поэтому я тогда только решился на горестную трату с тем, чтобы протянуть вам руку помощи, когда исполнилось ваше последнее и самое страшное проклятие, то есть когда у меня начали отниматься пальцы за то, что я прикоснулся к деньгам, выданным в вознаграждение за вас. Ах, дотторе, будьте же милосердны, сделайте меня снова здоровым!