Страница 6 из 30
- Не говори этого - это неправда.
- Правда, вечная правда! Если бы они были ее подлое ничтожество, они не позволили бы подлости торжествовать над ними, они не страдали бы так, как теперь страдают, - они создали бы на земле рай, а они сделали из земли хуже ада и сами же плачутся... Придет время - и ты будешь плакаться...
- На кого?
- На себя.
- Как на себя?
- Так, на себя. Никто не должен плакаться на другого - каждый сам себе создает и рай и ад... Ты теперь что задумала? Зачем надела на себя эту ливрею смерти?
- Как ливрею смерти?
- Мундир-саван... Ведь эта ливрея для того надевается, чтоб другого уложить в саван или самому саваном прикрыться... Разве ножом счастье приобретается?..
- Я ножом хочу завоевать себе свободу, которой лишена всякая женщина.
- Ножом завоевать свободу!.. О, жалкие паразиты! Что ножом завоевывается, то ножом и отвоевывается. Пока люди будут считать убийство подвигом, до тех пор они будут оставаться рабами и будут вечно страдать и плакать, как вон плачут теперь... Будешь и ты плакать и, умирая, пожалеешь о своем молодом увлеченье.
- Ты - дух зла, сгинь от меня!
- Нет, я дух добра, потому что я знание: во мне спасенье человека и всего мира... Я, время, дам жалкому паразиту-человеку знание, но только не скоро он догадается взять его знамя в руки вместо ножа...
И летят они все дальше и дальше, неслышно рассекая воздух, опережая белые, тонко-прозрачные тучки. И земные предметы кажутся с высоты такими ничтожными, мелкими, жалкими, как ничтожна и жалка вся земля в страшной, непостижимой цепи мирозданья. Да, действительно, все это жалкие паразиты и притом безумные. Вон на обширной равнине копошатся они, двигаются рядами, останавливаются, что-то выкрикивают своими жалкими голосами... Это войска какие-то: виднеется вооружение, блестят стволы ружей, шишаки, кирасы, гладко отполированные пушки. Да, это - войска, это - ничтожные мошки, собравшиеся уничтожить друг друга, словно бы им надоела их жалкая жизнь, словно бы этой жизни отпущено им на сотни, тысячи лет. Шум особенно усиливается, когда к этим рядам мошек приближается какая-то серенькая, самая маленькая мошка в треугольной шляпе, верхом на коне.
- Что это такое там?
- Это бешеные мошки, - они совсем обезумели и хотят сами умереть или закусать всякого, кто попадется.
- Зачем?
- А затем, что, по глупости своей, они не могут видеть этой серенькой мошки, чтобы не прийти в бешенство от восторга, и тогда идут на смерть, как на пир, забывая себя, своих жен, детей.
- Кто ж эта серенькая мошка? кто он?
- Да тот, о котором ты постоянно думаешь, который и тебя сделал безумною... Это тот маленький человечек, которого назло глупому человечеству не доносила какая-то корсиканская баба и выкинула.
- Так это Наполеон?
- Да. Он тебя свел с ума. Ты была умненькая девочка, пока не начиталась и не наслышалась об нем от отца. А теперь и ты обезумела хочешь быть героиней, убивать бешеных мошек...
- Неправда! неправда! я ищу свободы...
И кажется ей, что это говорит не лебедь, называющий себя "Сатурном", "временем" и "знанием", а тот странный умный старичок, которого она видывала в Малороссии и которого называли "философом".
"Неужели это он говорит? Разве он умер и я умерла? Нет, мы сейчас охотились с Грековым и говорили о Наполеоне, о войне... Мы идем на Дон... Зачем же я лечу? Разве я птица? Или это сон?.. Нет, это не сон, - я сознаю, что я лечу над землей - выше лесов, выше тор, выше облаков... Да и что такое летать? Мысль моя всегда парила над землей - она такая же крылатая, как Сатурн... Но только она не всеведущая... Это и старичок философ говорил... Я не забуду его слов, его песен..."
Добре було нашим батькам на Украини жити, А тепера досталося панщину робити. Наступила черна хмара, наступила й сива - Не одбуде сын за батька, а батька за сына...
"Да, хорошо на Украине - и мне было там хорошо... А что он, которого я любила... Любила?.. А разве я и теперь не люблю его? Разве не для него я покинула свой дом, надела этот саван?.. Для свободы покинула? Для него покинула, чтоб свободною найти его... А он, Сатурн, говорит, что я от Наполеона обезумела... И Сатурн не все знает..."
"Но где же земля? Надо мною только небо, а подо мною - вода, вода, вода без границ, без очертаний..."
- Где мы? где земля?
- Земля под нами.
- А это что за вода?
- Это океан - это вода... Если этой водой всплеснуть вверх да по бокам, так весь род людской с его городами, храмами, дворцами и хижинами так же смоется с лица земли, как смывается водою пыль с запыленного лица.
И на поверхности этой безбрежной воды носится что-то маленькое, жалкое, едва видимое... Боже мой! это лодочка - это ничтожная щепка в океане... Как бросает ее с одного гребня валов на другой - так и зализывает водяными языками... На этой щепке кто-то сидит - несчастный!..
- Кто это в лодке, бедный?
- Это ты, безумная. Это ты пустилась в океан жизни на щепке...
Валы между тем становятся все сердитее и сердитее. Это какие-то страшные звери, чудовища с длинными белыми гривами. Они попеременно набрасываются на утлую лодочку - поднимут ее на гриву, потом сбросят в мутно-зеленую бездну, снова подхватывают на гребень и снова сбрасывают... Не устоять против них бедной ладье - их миллионы, и каждый стремится догнать бедную щепку, вскинуть на белую вершину свою и опять столкнуть вниз...
Но вот и щепки не видно - пропала бедная щепка!
"Утонула безумная!" - слышится голос в ропоте морских волн.
Нет, безумная не утонула еще - она летит над океаном вместе с стаей лебедей. Все ниже и ниже к воде спускаются птицы... "Безумная" чувствует уже на своем лице холод - это брызги волн долетают до нее... Все ниже и ниже - ноги касаются воды... Ох, страшно!.. Она погружается в океан... Лебеди плывут по волнам, плывут дальше, дальше, а она - тонет...
Она начинает кричать, но голос ее замирает в диком шуме волн.
- Папа! папа! спаси меня...
Этот странный крик разбудил Грекова, который, лежа -на траве и глядя на голубое небо, вздремнул. Приподнявшись на локте, он видит, что это стонет Дуров.
- Дуров! что с вами? - окликает он товарища.
- Спаси! спаси, папа! Я упала в море...
- Да вы бредите, что ли, Дуров?
Нет ответа. Слышится только невнятный стон. Греков встает и тихонько подходит к товарищу. Тот лежит на спине, голова закинута назад. Шевелятся только губы у сонного да грудь высоко подымается... Что за чудо! Греков себе не верит... Ему и прежде казалось, что у этого стройненького, перетянутого в рюмочку, женоподобного Дурова, при всей его тонине и жидковатости, грудь казалась очень высокою, соколиного; но теперь он положительно видел, что под чекменем вздымаются и опускаются женские груди. Форма груди совсем женская, и овал у талии, закругления к бедрам - совсем не мужские. Нет, это не Геркулес, а скорее Омфала, Венера...
Греков нагибается и тихонько дотрагивается до груди спящей и тотчас же отдергивает назад руку в величайшем смущении... "Это женщина..." Необъяснимое, смешанное чувство овладело молодым человеком - и чувство стыда, и чувство нежности, и глубокая радость... "Бедная!.."
- Дуров! а Дуров!
Он трогает спящую за плечо. Та с испугом открывает глаза и сначала никак не может прийти в себя.
- Что это? Что случилось?
- Ничего... Но вы очень стонали во сне, - я испугался за вас и разбудил, - говорил Греков, чувствуя, что он краснеет, и не смея взглянуть в глаза товарищу-девушке.
Покраснела и она; но тотчас же быстро вскочила на ноги и оправилась.
- Мне страшный сон привиделся - я тонула... - И она покраснела еще больше... Проклятая привычка!
- Да, вы очень стонали... Вы уснули слишком навзничь - это вредно... прилив крови...
- Ах, какой сон!.. Сначала мне казалось - я летаю, что я лебедь... Тут и Сатурн какой-то в виде лебедя, и вся земля под ногами, и Наполеон...