Тропинка в жизнь

одна комнатная, а другая дворняжка сторожевая, у одной шикарное житье, а у другой жизнь собачья.

- "Жужу, на задних лапках я служу", - читает Егор Акимович и спрашивает: - Ажгибков, как ты это понимаешь?

Великорослый Ажгибков из детского приюта отвечает:

- Любая собака служит, ежели обученная.

- Дурак, а что скажешь про Барбоса?

- Лает, и все, необученный потому что.

Постепенно под наводящими вопросами учителя мы подходим к истине, что богатые бездельники живут сытно и в тепле, а работники голодают и холодают. Урок Егор Акимович заканчивает такими словами:

- Знаете ли вы, как живут купцы и чиновники?

Да где вам знать! Кто трудится и пот проливает, тот и голодает, а кто-то пользуется всеми благами, созданными их трудом. Вот об этом и говорит в своей басне Иван Андреевич Крылов.

Запало мне в душу чтение Егором Акимовичем рассказа Тургенева "Певцы". Заключительные строки о перекличке мальчишеских голосов по поводу того, что Антропку тятя высечь хочет, Егор Акимович с таким проникновением продекламировал, что мы замерли, раскрыв рты, будто сами были в окрестностях Колотовки и будто нас звал мальчишеский голос.

Забегая вперед, скажу, что Егор Акимович в семнадцатом году, еще при Временном правительстве, объявил себя большевиком. Чиновничья и учительская публика сочли это за очередное чудачество, но, когда Ершов стал выступать на многочисленных в то время митингах против кадетов, либералов, эсеров, его стали травить. Только без толку. Он не обращал на эту травлю никакого внимания. Умер Егор Акимович в девятнадцатом году в один месяц с Ираидой Николаевной. Хоронили его без попов, впервые в. нашем городе; хоронили с красными флагами и с духовым оркестром пожарной команды. За гробом шло очень много народу, верующего и неверующего. Симпатии к Егору Акимовичу накапливались постепенно и только в день похорон проявились в полную меру.

ВЫСШЕЕ НАЧАЛЬНОЕ

Двухклассное окончено. Надо как-то продолжать образование. В городе кроме духовного есть высшее начальное (иначе городское) училище с четырьмя классами-что-то вроде нынешней восьмилетки. Сторожем училища был наш дальний родственник Петр Матвеевич Карбинский. Он и поспособствовал моему поступлению на бесплатное обучение.

После приемных экзаменов инспектор училища Иван Макарович Боголюбов сказал мне:

- По закону божию, по истории и географии, по русской словесности мы тебя приняли бы в четвертый класс, а по математике и по физике только во второй.

Так и стал я второклассником. Учебные программы в этих заведениях не совпадали: в высшем начальном больше внимания уделялось предметам математическим, естествознанию, физике, чем закону божию.

Были уроки по черчению, рисованию, обязательные занятия гимнастикой. Учиться здесь было куда интереснее.

Для учеников была введена форма: гимнастерка серая, брюки навыпуск, тужурка с медными пуговицами. Половина учеников формы не носила: купить не на что. В форме щеголяли сыновья обеспеченных родителей.

У Петра Матвеевича квартирантами были Алешка Новожилов, Петька Окулов, и я к ним присоединился.

Все трое из разных волостей. Те двое старше меня, учились в третьем классе - предпоследнем.

Уроки окончились. Ученики разбегаются по своим домам и по квартирам, а мы в свою сторожку, пожуем хлеба с солью-и на улицу. Побегаем, поиграем во дворе или пошатаемся по городу-и за работу: дрова носить и печки топить в классах. Ужинали и вообще кормились каждый своим, отдельно: свой хлеб, картошка, чаще всего печеная, кипяток с крошечным кусочком сахара. Очень редко у кого-нибудь из нас появлялся рыбник из соленой сайды, и тогда съедали его вместе, втроем. После ужина учили уроки за грубо сколоченным столом при свете керосиновой семилинейной лампы. Спали на полатях. В сильные морозы и на полатях было холодно, старались согреться, теснее прижимаясь друг к другу.

Жили не тужили, весело жили, смеялись по всякому поводу и без повода, возились до драки, врали без совести о своих домашних достатках. Алешка хорошо рисовал картинки вроде "На могилку матери" с кладбищенскими крестиками, с березками очень белоствольными и очень зелеными, плакучими. Петька любил петь деревенские частушки, особенно похабные, а знал он их множество. На мою долю выпадало рассказывать сказки, которых я наслушался от нашего деревенского старика Саши Бирюкова.

Как жаль, что я не записывал тогда эти сказки!

Бывало, разведет Саша на целый вечер одну сказку, в которой смешные и безнравственные похождения попов с попадьями, монахов с монашками складно переплетаются с мужицкой хитростью, барской жестокостью, злодейством озорных разбойников, ужасами и мертвецами. И всегда мужик берет верх над господами и попами своей хитростью, ловкостью и силой.

Мужики слушают с разинутыми ртами, дружно хохочут в смешных местах и замирают в страшных...

Рядом со школой на квартире у вдовы чиновницы жили мой одноклассник Светиков и первокурсник Гасюнас - ученик первого класса. Хозяйка-старушка кормила их мясными супами да щами наваристыми, котлетами, рыбой жареной, оладьями. Спали они на отдельных кроватях, на мягких постелях с простынями. Я к ним часто ходил, ко мне привязался Гасюнас - сын лесничего из дальней волости, литовец по национальности.

Гасюнас ходил в полной школьной форме.

- Завидую я тебе, Ваня, у тебя нет воротника стоячего, а он так трет шею!

Нашел чему завидовать. Ходил я в стоптанных сапожонках, в штанах какого-то немыслимого покроя и цвета, купленных у старьевщика, в ситцевой рубахе, подпоясанной форменным ремнем с бляхой.

В субботу мы - постояльцы Петра Матвеевича - отпрашиваемся у инспектора училища Ивана Макаровича домой, чтобы принести еду на следующую неделю.

Субботний вечер и целый воскресный день дома. Мать веселая, улыбается и смотрит на свое дитятко ласковыми глазами, такими, что и высказать невозможно.

Отец, по натуре не очень веселый человек, и тот шутит, рассказывая разные случаи из своей пастушеской, нищенской, батрацкой биографии, рассказывает так, словно подсмеивается над кем-то.

- Теперь что! Живем как люди, хлеб есть, корова на дворе, вот только покуда молока нету, а Пеструха отелится, и молоко будет. На огороде, слава богу, наросло капусты, картошки,' брюквы - на всю зиму хватит. Ну и в работниках тоже не худо жилось. Бывало, у купца Петелина жил. Зимой все время вприпляску.

Сапоги худые, а мороз не мороз - ты на улице: то по дрова, то за сеном, то назем возишь. Тосковать некогда. Пока назем из хлева мечешь, сапоги промокнут.

До поля две версты, бежишь и приплясываешь. Приедешь на поле, назем сбросишь, согреешься и обратно: четыре поездки за день от темна до темна. Кончишь работу, лошадь уберешь-и на кухню. Разуться бы, а сапоги будто железные, не сгибаются, Портянки к ногам примерзли. Кухарка горячей водой отливает-оттаивает, стащит сапоги и ноги снегом натрет. Потом накормит щами мясными, жирными, щи так и расходятся по всем жилам. Разве худо?

- Она накормит и согреет, знаю я ее, бесстыжую, - злится почему-то мама.

Утром приходит Дарья Воеводина и приносит крынку молока.

- Иванушко, напиши ты, Христа ради, нашим ребятам. От Мишки недавно получили письмо, жив-здоров, а от Кольки давно нет весточки, жив ли? Ведь в окопах страдает.

Пишу тому и другому бесчисленные низкие поклоны от всей родни, далекой и близкой. Пишу на память - родственники все известны, не первый раз пишу. А вот что дальше, не знаем ни я, ни Дарья.

Общими усилиями наскребли новости: красно-пестрая корова отелилась, принесла бычка, сено все с пожен вывезли, все живы-здоровы, того и тебе желаем. Дальше уж я от себя добавлял, что зима нынче стоит морозная, снегу выпало много, ветра сильные дуют, девки на беседы по-прежнему собираются у Катюхи. Но девкам невесело: мужиков всех на войну угнали, только негодные к службе да подростки и ходят на беседы.

Когда я прочитал Дарье письмо, она расплакалась: