Страница 10 из 16
Вскоре Елизавета забрала драгоценные камни, кресты золотые, золотые монеты царской чеканки и тайком покинула "коммунарок". Осиротевшие монашки растащили все сколько-нибудь ценное и разбрелись кто куда, словно мыши по норам попрятались, шепотком предсказывая скорое падение Советской власти, стращали стариков и женщин приходом антихриста.
Постепенно старые монашки поумирали, молодые вышли замуж, обзавелись детишками и занялись крестьянским трудом.
Елизавета же направилась к центру России. Переходя от села к селу, не скрывала своего монашеского звания, читала по покойникам, осторожно проповедовала слово божие. Никто ее не обижал, разве иногда мальчишки кричали вслед "галка-цыганка", да что с них спросишь?
И так добралась Елизавета до подмосковного села Завидова. Понравился ей дом Федора Козодерова с лавкой в одной половине и сам хозяин - молодой, бойкий, краснорожий. Попросилась на ночлег-стрельнув не без лукавства черными глазами. Приютил странницу Федор и жене своей приказал, чтобы обходилась с монашкой вежливо и почтительно. Елизавете нетрудно было обольстить простодушную Матрену кроткими речами, запугать вечными муками на том свете, усыпить^ ее недоверие медоточивыми речами, а самой приворожить Федора-мужика жадного и на деньги, и на бабьи ласки. Так и жили втроем.
Матрена пикнуть не смела. Федор был заворожен не только чарами многоопытной в любовных делах монашки, но и ее золотишком. Пошло оно на расширение коммерции Козодерова. Стал он скупать большими партиями скот и успешно торговать мясом на городском рынке. Червонцы укладывались в сундучке Федора под контролем Елизаветы.
Начало сплошной коллективизации Козодеров встретил буйно: пьяный куражился и задирал сельских активистов, пока не был основательно избит своим бывшим батраком. И тут Лизка подсказала:
- Бежать надо, Федор! Ликвидируют как класс.
К тому идет, по газетам судя. Я уже подобрала местечко, где укрыться. Деньги прихвати, а все добро оставь Матрене.
- Чтобы я бросил св-ое кровное добро, чтобы Матрене оставил? Все равно коммунисты заберут...
Разговор этот, на свою беду, подслушала Матрена. Ее давно уже мучила ревность, она с трудом сдерживалась, чтобы не выцарапать глаза бесстыднице в монашеском одеянии. А тут случай помог убедиться в заговоре против нее.
Распахнув двери в горницу, где в обнимку сидели Федор с Лизаветой, Матрена бросилась на странницу.
- Властям донесу, о чем задумал со своей!.. - кричала разъяренная женщина. - Обо всем расскажу!
Федор носком сапога ударил жену в висок. Матрена стихла, а он в ярости продолжал наносить ей удары по голове.
- Будет, Федька, убьешь, - сказала Елизавета, когда Матрена уже не дышала.
Труп жены Федор бросил в подполье и засыпал землей.
А ночью запылала усадьба Козодерова. Сгорел дом и все надворные постройки, сгорела и скотина, которую не успели выпустить.
Теперь Федька Козодеров постарел и мало был похож на того ухаря-купца. После бегства из Завидова он жил у Елизаветы в Куйме и никому на глаза не показывался: ежели поймают, помилования ждать нечего, сам обрек себя на небытие. Днем в подполье, ночью в избе у Елизаветы. В самое глубокое ночное время вылезал во двор и взахлеб вдыхал чистый воздух. Такое житье поначалу даже нравилось: сыт, в тепле, в безделье и в безопасности. Только поначалу.
Для здорового мужика безделье утомительно, да и надежды на скорое освобождение убывали по мере роста силы и могущества Советского государства.
Елизавета не только видела это своими глазами, странствуя по деревням и ближайшим городам, но и по газетам, которые внимательно читала.
Федор принялся за строительство надежного подземного убежища.
В боковой стенке Подполья прорыл траншею длиною около метра и такого же диаметра. Потом началось строительство убежища. Днем Федор копал землю, ночью выносил ее на огород. За год работы неторопливой, а поэтому и необременительной, была устроена подземная "келья". Получилась небольшая, но вполне просторная для одного комната с маленькой печуркой, с вытяжной трубой для вентиляции. Печурка топилась только в сильные морозы, ее дымоход был вделан в печную трубу. В одной стенке выкопал нишу для постели, в другой - вроде шкафчика для посуды и всякой мелочи. Лаз в подземелье закрывался ставнем, обмазанным землей.
Первый год нелегального бытия был для Федора годом усердного учения. Ежедневно монашка натаскивала его по "священному писанию", разучивала с ним молитвы, знакомила с религиозными обрядами.
Она учила его правилам поведения среди верующих: поза, мимика, дикция все отрабатывалось до мелочей. И из Федьки Козодерова постепенно вырабатывался благообразный старец, добрый пастырь, мудрый проповедник.
Когда отец Федор был более или менее подготовлен для той аудитории, какую представляли "истинно православные", он стал в сопровождении сестры Елизаветы ночами выходить сначала в ближайшие, а потом и в дальние деревни для душеспасительных бесед с сектантами, для укрепления в них истинной веры и твердости.
С каждым годом все дальше от Куймы совершал он паломничество. С наступлением теплых дней, одетый под сезонника, направлялся он на юг. Маршруты были давно освоены Елизаветой. Останавливался у своих-они и накормят, и с собой дадут. Где поездом, где на попутной машине, а где пешком добирался до Кавказских гор. В небольшой малодоступной долине Бзыбского хребта есть маленькое поселение, все жители которого "истинно православные". Многие из них прибежали сюда в тревожные дни коллективизации, не дожидаясь раскулачивания и высылки на север. Они сумели на благодатной земле наладить доходные хозяйства. Благо, никому до них дела не было: ни налогов, ни поставок. Сюда каждое лето стекалось до десятка старших наставников сектантов. Они помогали хозяевам обрабатывать землю и пасти в горах стада коз и овец. Собираясь на беседы, судили и рядили - что называется, делились опытом подпольного существования, договаривались о связях друг с другом.
Осенью Федор Козодеров возвращался к Елизавете загорелый, веселый. И снова наступал медовый месяц.
Вот уже два года отец Федор никуда не выходит, никуда нс ездит: война.
"Прощай, уходи, позабудь!" Куда, от чего уходить? Кого позабыть? В хмельной голове невеселые мысли.
Позабыть! Да разве забудешь то времечко, когда деньги сыпались в сундук, словно листья в осеннюю пору в саду: успевай загребать! Разве можно забыть годы, прожитые в душном подземелье, в постоянном страхе? Ничего не позабуду, за все спрошу с коммунистов, только бы дождаться освободителей!
- Лизавета, представитель не сулит ничего нового?
- Не сулит. С тобой повидаться хочет. Надо обсудить, какую помощь мы ему окажем. Дело у него опа-асное, - протянула Елизавета.
- Лизка, а что, ежели большевики немцев прогонят? Как тогда? Окончательная крышка нам?
- Тебе, Федька, петля.
- А тебе?
- А что мне? Как была, так и буду. Я ведь никого не убивала. Богу молиться не запрещено.
Такого стерпеть старец не может. Рука его проворно хватает Лизку за косы и давай полоскать.
В пьяном бес волен.
- Перестань! - тоненько верещит старица, а сама вцепилась обеими руками в сивую бороду.
- Ты сбила меня с пути... Лучше бы мне... в ссылку топать. На севере тоже люди живут, а ты гноишь меня заживо в земле.
Голова Елизаветы мотается то влево, то вправо, то вверх, то вниз. С таким же проворством вслед за бородой во все стороны ходит и Федькина голова. Руки у обоих заняты - пинаются ногами.
- Закричу, - шепчет Лизка, а сама изловчилась и ударила ниже пояса. Федька скорчился на полу, завыл. И все шепотом. Не дай бог кто услышит-вот тогда уж наверняка крышка.
Оба притихли и осовело смотрят друг на друга. Не то чтобы стыдно, а неблаголепно как-то получилось.
И всегда так: думают поговорить душевно, как бывало в первые годы сожительства, а теперь как выпьют, так в ссору. Надоели друг дружке до крайности, а куда денешься?