Страница 41 из 45
Ее лицо... Но кто не зрел картины
Раскаянья преступной Магдалины?
102
И кто бы смел изобразить в словах,
Что дышит жизнью в красках Гвидо-Рени?
Гляжу на дивный холст: душа в очах,
420
И мысль одна в душе, - и на колени
Готов упасть, и непонятный страх,
Как струны лютни, потрясает жилы;
И слышишь близость чудной тайной силы,
Которой в мире верует лишь тот,
Кто как в гробу в душе своей живет,
Кто терпит все упреки, все печали,
Чтоб гением глупцы его назвали.
И долго молча плакала она.
Рассыпавшись на кругленькие плечи,
Ее власы бежали, как волна.
Лишь иногда отрывистые речи,
Отзыв того, чем грудь была полна,
Блуждали на губах ее; но звуки
Яснее были слов... И голос муки
Мой Саша понял, как язык родной;
К себе на грудь привлек ее рукой
И не щадил ни нежностей, ни ласки,
Чтоб поскорей добраться до развязки.
101
Он говорил: "К чему печаль твоя?
Ты молода, любима, - где ж страданье.
В твоих глазах - мой мир, вся жизнь моя,
И рай земной в одном твоем лобзанье...
Быть может, злобу хитрую тая,
Какой-нибудь... Но нет! И кто же смеет
Тебя обидеть? Мой отец дряхлеет,
Француз давно не годен никуда...
Ну, полно! слезы прочь, и ляг сюда!"
Мавруша, крепко Сашу обнимая,
Так отвечала, медленно вздыхая:
105
"Послушайте, я здесь в последний раз.
Пренебрегла опасность, наказанье,
Стыд, совесть - все, чтоб только видеть вас,
Поцеловать вам руки на прощанье
И выманить слезу из ваших глаз.
Не отвергайте бедную, - довольно
Уж я терплю, - но что же?..
Сердце вольно.. Иван Ильич проведал от людей
Завистливых... Все Ванька ваш, злодей,- .
Через него я гибну... Все готово!
Молю!.. о, киньте мне хоть взгляд, хоть слово!
106
Для вашего отца впервые я
Забыла стыд, - где у рабы защита?
Грозил он ссылкой, бог ему судья!
Прошла неделя, - бедная забыта...
А все любить другого ей нельзя.
Вчера меня обидными словами
Он разбранил... Но что же перед вами?
Раба? игрушка!.. Точно: день, два, три
Мила, а там? - пожалуй, хоть умри!.
Тут началнся слезы, восклицанья,
Но Саша их оставил без вниманья,
107
"Ax, барин, барин! Вижу я, понять
Не хочешь ты тоски моей сердечной!..
Прощай, - тебя мне больше не видать,
Зато уж помнить буду вечно, вечно...
Виновны оба, мне ж должно страдать.
Но, так и быть, целуй меня в грудь, в очи,
Целуй, где хочешь, для последней ночи!..
Чем свет меня в кибитке увезут
На дальний хутор, где Маврушу ждут
Страданья и мужик с косматой бородою...
А ты? - вздохнешь и слюбишься с другою! >.
108
Она заплакала. Так или нет
Изгнанница младая говорила,
Я утверждать не смею; двух, трех лет
422
Достаточна губительная сила,
Чтобы святейших слов загладить след.
А тот, кто рассказал мне повесть эту,
Его уж нет... Но что за нужда свету?
Не веры я ищу, - я не пророк,
Хоть и стремлюсь душою на Восток,
Где свиньи и вино так ныне редки
И где, как пишут, жили наши предки!
109
Она замолкла, но не Саша: он
Кипел против отца негодованьем:
"Злодей! тиран!"-и тысячу имен,
Таких же милых, с истинным вниманьем,
Он расточал ему. Но счастья сон,
Как ни бранись, умчался невозвратно
Уже готов был юноша развратный
В последний раз на ложе пуховом
Вкусить восторг, в забытии немом
Уж и она, пылая в расслабленье
Раскинулась, как вдруг - о, провиденье!
110
Удар ногою с треском растворил
Стеклянной двери обе половины,
И ночника луч бледный озарил
Живой скелет вошедшего мужчины.
Казалось, в страхе с ложа он вскочил, --
Растрепан, босиком, в одной рубашке,
Вошел и строго обратился к Сашке:
"Eh bien, monsieur, que vois-je?"-"Ah, c'esf
vous!" "Pourquoi ce bruit? Que fait'es-vous done?"
"Je f ...>!" ) И, молвив так (пускай простит мне муза),
Одним тузом он выгнал вон француза.
"Ну, сударь, что я вижу?"-сАх, это вы!"
"Что это за шум? Что вы делаете?"
"Я 3...>Ь (франц)
ш
И вслед за ним, как лань кавказских гор,
Из комнаты пустилася бедняжка,
Не распростись, но кинув нежный взор,
Закрыв лицо руками... Долго Сашка
Не мог унять волненье сердца. "Вздор,
Шептал он,-вздор: любовь не жизнь!" Но утре.
Подернув тучки блеском перламутра,
Уж начало заглядывать в окно,
Как милый гость, ожиданный давно,
А на дворе, унылый и докучный,
Раздался колокольчик однозвучный,
112
К окну с волненьем Сашка подбежал:
Разгонных тройка у крыльца большого.
Вот сел ямщик и вожжи подобрал;
Вот чей-то голос: "Что же, все готово?"
"Готово". Вот садится... Он узнал:
Она!.. В чепце, платком окутав шею,
С обычною улыбкою своею,
Ему кивнула тихо головой
И спряталась в кибитку.
Бич лихой Взвился. "Пошел!"...
Колесы застучали." И вмиг...
Но что нам до чужой печали?
113
Давно ль?.. Но детство Саши протекло.,
Я рассказал, что знать вам было нужно..,
Он стал с отцом браниться: не могло
И быть иначе, - нежностью наружной
Обманывать он почитал за зло,
За низость, - но правдивой мести знаки
Он не щадил (хотя б дошло до драки)
И потому родитель, рассчитав,
Что укрощать не стоит этот нрав,
Сынка, рыдая, как мы все умеем,
Послал в Москву с французом и лакеем,
424
ш
И там проказник был препоручен
Старухе тетке самых строгих правил.
Свет утверждал, что резвый Купидон
Ее краснеть ни разу не заставил.
Она была одна из тех княжен,
Которые, страшась святого брака,
Не смеют дать решительного знака
И потому в сомненье ждут да ждут,
Покуда их на вист не позовут,
Потом остаток жизни, как умеют,
За картами клевещут и желтеют.
115
Но иногда какой-нибудь лакей,
Усердный, честный, верный, осторожный,
Имея вход к владычице своей
Во всякий час, с покорностью возможной,
В уютной спальне заменяет ей
Служанку, то есть греет одеяло,
Подушки, руки, ноги... Разве мало
Под мраком ночи делается дел,
Которых знать и черт бы не хотел,
И если бы хоть раз он был свидетель,
Как сладко спит седая добродетель.
Шалун был отдан в модный пансион,
Где много приобрел прекрасных правил.
Сначала пристрастился к книгам он,
Но скоро их с презрением оставил.
Он увидал, что дружба, как поклон
Двусмысленная вещь; что добрый малый
Товарищ скучный, тягостный и вялый;
Чуть умный - и забавней и сносней,
Чем тысяча услужливых друзей.
И потому (считая только явных)
Он нажил в месяц сто врагов забавных.
425
И снимок их, как памятник святой,
На двух листах, раскрашенный отлично,
Носил всегда он в книжке записной,
Обернутой атласом, как прилично,
С стальным замком и розовой каймой,
Любил он заговоры злобы тайной
Расстроить словом, будто бы случайно;
Любил врагов внезапно удивлять,
На крик и брань - насмешкой отвечать,
Иль, притворись рассеянным невеждой,
Ласкать их долго тщетною надеждой.
118
Из пансиона скоро вышел он,
Наскуча все твердить азы да буки,
И, наконец, в студенты посвящен,
Вступил надменно в светлый храм науки.
Святое место! помню я, как сон,
Твои кафедры, залы, коридоры,
Твоих сынов заносчивые споры: