Страница 12 из 74
Это ведь совсем не легко - готовить людей к большому испытанию, провожать в полет, а самому оставаться на земле с мотористами, техниками, инженерами, ждать, думать, не подведут ли моторы, не заклинятся ли бомбосбрасвгватели.
Потом он будет проверять подготовку технического состава к приему самолетов, побывает на огневых точках вокруг аэродрома, будет ловить по радио сообщения из Москвы о положении на фронтах. И будет часто смотреть на часы. Вот они приближаются к цели... Вот истребители-перехватчики с черными крестами режут небо пулеметными очередями... Вот летчики прорываются через огонь... Вниз, на голову врага, летят бомбы... И снова взгляд на часы. Он не уйдет с аэродрома, пока последний дальний бомбардировщик не вернется на базу. Если же в бою погибнет экипаж, он, комиссар, посланец партии и сын партии, соберет коммунистов, соберет весь полк и обязательно найдет единственно нужные в такие минуты слова...
Последние секунды перед стартом. Оганезов подошел к машине Преображенского.
- Сверим часы.
- Сверим, комиссар.
Часы комиссара показывают то же, что и часы командира. Вот только полковник с виду спокойнее.
- Не волнуйся, комиссар.
- Хочу не волноваться, да не могу.
- А ты "моги", Гриша, - улыбается Преображенский. - И вот еще что. Мы прилетим голодные, как черти. Попроси сделать добрый завтрак. И не беспокойся о нас. Все будет хорошо. Бывай!
Преображенский прослушивает моторы. На малых оборотах. На больших. Сердце самолета - двигатели - в порядке.
Теперь переговорное устройство. Штурману:
- Как меня слышите?
- Нормально, - отвечает Хохлов.
- Кротенко, как меня слышите?
- Хорошо, товарищ командир.
- Я тоже хорошо, - говорит Рудаков.
Преображенский отодвигает стекло боковой секции, оглядывает поле. На старт выруливают однополчане - один за другим.
Пора. Яркая ракета прорезает балтийское небо.
Теперь на взлет. Это не просто при большой бомбовой нагрузке и максимальной заправке горючим, но командир уверен в мастерстве летчиков. На взлет!
Белый флажок в руке матроса-стартера бьется на ветру. Тяжело груженные бомбардировщики начинают разбег. Сегодня разбег очень велик. Преображенский смотрит на землю, убегающую из-под колес. Все дальше старт, все ближе граница поля, за которой начинаются хутора. Оставалось не больше 200 метров до конца поля, когда Преображенскому удалось оторвать машину от земли. Бомбардировщик летит медленно-медленно. Нужна большая точность пилотирования, чтобы удержать самолет в необходимом режиме. Но вот убраны шасси, командир следит за тем, как взлетают остальные.
Все в порядке. Все самолеты, выделенные для первого налета на Берлин, в воздухе. Заходящее солнце медью отливает на крыльях бомбардировщиков, которые летят навстречу ночи.
В бортжурнале появляется первая запись: "Взлет - 21.00". Именно это время назначил генерал Жаворонков для вылета.
Чем выше, тем холоднее. Уже совсем не жарко в меховых комбинезонах и унтах, и не хочется вынимать руки из теплых рукавиц. А предстоит забраться еще выше. На высоте 4500 метров надели кислородные маски...
Чем дальше от базы, тем лучше погода. Прав оказался синоптик ВВС Каспин.
Взгляд на часы: скоро берег. Преображенский-весь внимание. Именно по береговой черте можно уточнить время выхода на Штеттин.
Лишь на мгновение мелькнул сквозь облачность изрез берега, но уже ясно, что курс правильный.
- Слева Штеттин. - Штурман Хохлов объявляет это так обыденно, что Преображенский не удерживается от вопроса:
- Ты уверен?
- Точно.
- Ну здорово, если так... Впереди замелькали огни!
- Гавань, - узнает Преображенский. - Полный порядок!
Штеттин узнал и Ефремов.
Но что это? Вспыхнули лучи мощных прожекторов. На Штеттинском аэродроме включили стартовый свет.
Значит, обнаружили, и надо ждать боя с ночными истребителями. Внизу взлетали и садились самолеты, и балтийцы едва сдерживали желание нажать кнопки бомбосбрасывателей. Нет, на этот раз бомбы предназначались не Штеттину. Но почему молчат зенитки, если бомбардировщики обнаружены?
В чем дело? Видно, гитлеровцы приняли советские самолеты за свои. Быть может, это произошло потому, что фашистские зенитчики были уверены в полном уничтожении советской авиации, о чем они читали в своих газетах...
Оставалось каких-нибудь тридцать минут до Берлина. Высота, на которой шли бомбардировщики, достигла 7 тысяч метров. Вторая, черная, линия рядом с красной линией маршрута, намеченного на Кагуле, приближалась к концу...
Преображенский взглянул на землю и чуть не вскрикнул. Уж не галлюцинация ли? Такое случается ночью от сильного нервного перенапряжения: самолет летит правильно, приборы подтверждают это, а летчику кажется, что машина движется в перевернутом состоянии, колесами вверх.
Евгению Николаевичу ничего такого не почудилось, его поразило другое: впереди был виден огромный город. Окна домов не светились, но на улицах и площадях горел свет, четко выделялись квадраты и линии электрических фонарей. Берлин был как на ладони...
На командном пункте круглые морские часы мерно отсчитывали секунды. Оганезов смотрел на карту, на часы, курил и мысленно повторял: "Уже скоро! Уже скоро!"
Подошел к радисту Федору Рослякову:
- Найди Берлин!
Жаворонков, нервно ходивший по комнате, одобрительно кивнул.
Нить настройки побежала по шкале. Удрученный голос на английском сообщал, что противник подверг бомбардировке Лондон...
- Не то, не то, это Англия. Крути скорее... Марши. Громкие. Уверенные. И гимн-"Германия, Германия превыше всего".
И вдруг из репродуктора - сирена.
- Это там, в Берлине! - воскликнул радист, поднимаясь.
- Значит, наши, - голос комиссара дрогнул. - Это наши, конечно, наши.
А там, в столице гитлеровской Германии, где только что звучали бравурные марши, надрывался диктор:
- Воздушная тревога, воздушная тревога!
И смолкло все, как обрезало...
Бомбардировщики Первого минно-торпедного полка один за другим приближались к заданным целям. Вот она, минута возмездия. Самолеты с красными звездами на крыльях - над фашистской столицей.
Упругая струя воздуха с шумом врывается в фюзеляж. Это открылись бомболюки. Сбрасыватель освобожден от предохранителя.
На приборной доске пилотской кабины попеременно вспыхивают лампочки зеленая и красная, и Преображенский уточняет курс.
По водным ориентирам и крупным площадным объектам можно представить, где находятся важные цели - бензохранилища, сортировочная, где скрестились десятки железнодорожных путей, Штеттинский вокзал, откуда отправляются эшелоны с живой силой, танками, орудиями...
Штурман слился с прицелом. Вспыхнула белая лампочка, и он отрывисто выкрикнул:
- Боевой! Так держать!
Кнопка электрического сбрасывателя, всегда такая податливая, не хочет, кажется, сдвинуться с места. Но это только кажется: сбрасыватель сработал, и самолет вздрагивает, освобождаясь от бомбового груза.
Проходит немало секунд, прежде чем внизу появляются разрывы.
Яркое пламя вспыхивает в разных частях города.
- Вот пожар, еще взрыв, и еще, и еще! -почти кричит Преображенский...
Группа Ефремова подошла к германской столице через несколько минут после Преображенского. -Еще издали Андрей Яковлевич увидел взрывы и яркие пожары.
"Работа командира", - подумал он.
На фоне ночного неба рвутся снаряды. Но штурман Серебряков, будто его совершенно не беспокоят ни огонь, ни прожекторы, смотрит в прицел... В хвосте самолета свои заботы. Анисимов - у нижнего пулемета, Лучков - у верхнего. Оба в тревожном ожидании боя. Самолет на последней прямой.
- Все, - докладывает Серебряков, нажав кнопку бомбосбрасывателя, - все. Порядок! И дает новый курс. Сразу полегчавшая машина послушна управлению.
Уже в день, когда прилетели из Беззаботного, летчики установили добрые отношения с местными жителями. Эстонцы - рыбаки и земледельцы - охотно помогали балтийцам во всем, начиная от дооборудования аэродрома до снабжения летчиков молоком. Одним из таких надежных помощников был эстонский рыбак, которого все в полку называли дядюшка Энн. В эту ночь дядюшке Энну не спалось. Когда всю ночь гудят самолеты, он спит как убитый. Но сегодня ворочался-ворочался в кровати - не уснуть. Не гудели самолеты. Вечером поднялись, - он видел, - и с тех пор тишина. Смутная тревога заставила старого рыбака выйти из дому. Хотел даже пойти к аэродрому, но что он скажет? Зачем пришел? Уж лучше посидеть на крыльце.