Страница 58 из 68
При виде любой, самой ничтожной, пылинки доктор Момот впадал в неистовство. Он мог гоняться за ней часами и успокаивался, только уничтожив потенциальную грязь влажным марлевым тампоном, после которого происходила дополнительная обработка оскверненной пылинкой поверхности чего бы то ни было вторым тампоном, смоченным спиртом. Олег Момот и сам был существом стерильным. Больным он разрешал сидеть в своем кабинете на специальном табурете, отставленном от его стола на десять метров. Если кто-нибудь пытался нарушить десятиметровую границу, санитарный врач отскакивал, выдерживая заветную дистанцию, к стене и вызывал дежурных охранников.
Имея популярные знания о микромире, доктор подозревал источники загрязнения и на молекулярном уровне. Для этого в кабинете педантичного майора постоянно распылялись различные дезинфицирующие воздух вещества.
Поддержание майорского кабинета в чистоте отнимало у трех санитаров санчасти большую часть рабочего времени.
Свою карьеру доктор Момот начал в ИТУ-8 (исправительно-трудовой колонии общего режима номер восемь в Калининграде). Санчасть там была декорирована лучшими дизайнерами из числа осужденных и сияла чистотой. Появление в этом храме, музее, святилище майора Момота больных доктор воспринимал, как кощунство, как угрозу чистоте и порядку. На стенах сверкали никелем разнообразные таблички с надписями: "У стен не стоять", "Стулья не двигать", "Не кашлять", "Не сморкаться", "Не входить в помещение санчасти в обуви", "Перила руками не трогать".
Зэки первой ходки - народ безответственный. Первый срок не воспринимается ими всерьез, они полны еще жеребячьей дури. Майору Момоту выбили передние зубы и переломали половину ребер. Исполнители этой экзекуции получили добавочные срокам и перешли с общего режима на режим усиленный. А майор Момот перешел в ИТУ-9 (исправительно-трудовая колония номер девять строгого режима. В просторечии известна среди калининградцев, как "Девятка". Буква "У" означает "учреждение"). Свою деятельность по наведению чистоты аккуратный доктор начал с полной реконструкции санчасти. Ремонт кипел, лучшие строительные и оформительские кадры зоны были задействованы с максимальной нагрузкой, больные направлялись куда подальше. Майор ходил среди луж раствора, куч извести, треска молотков, жужжания пил, брезгливо переставляя аккуратные ноги в сверкающих ботинках, обтянутые прекрасно выглаженными брюками, и командовал. Делая замечания, он слегка отставлял аккуратный зад, обтянутый чистейшей тканью форменной одежды.
Я после освобождения видел это чистенькое существо. Он сделал вид, что меня не узнал, побелел, кричать начал. Испугался, видать. Я нашел его адрес, он жил в очень элитном доме на ул.Шиллера. Наверное, его папаша был коммунистической шишкой. Зачем он тогда пошел на такую грязную работу? Самоутверждаться?? Было желание сделать ему какую-нибудь гадость, но прошло через несколько дней после освобождения. Противно было о него мараться.
С этим санитарным майором профессор еще встретится. А мое отступление слишком затянулось, посему прошу у читателей пардону и перевожу действие в камеру-палату фтизиатрического отделения СИЗО города Минусинска. Там, как раз, происходит интереснейшее зрелище - игра в карты.
Профессор был заядлым преферансистом, так что тюремная бура не затруднила его изощренный мозг. Опытный шахматист легко осваивает шашки. Трудность заключалась в ином. Когда стиры (карты) попадали ему в руки, пальцы приобретали некую самостоятельность, независимую от профессорских расчетов. Вот и сейчас, держа в руках колоду, Дормидон Исаакович испытывал странное несоответствие между командами, отдаваемыми мозгом, и исполнением этих команд пальцами. Предельно напрягшись, доктор наук уловил, наконец, суть несоответствия: пальцы нахально передергивали сдаваемые карты, выдавали партнерам разные масти невысокого достоинства, выкладывая себе только одномастные картинки.
Куча сигарет у профессорского места росла и росла. Хачик, не принимавший участия в игре, смотрел на профессора с явным интересом. В камере росло напряжение. Ученый воспринимал это растущее напряжение на уровне подсознания. И тут внутренний голос сказал ему, что надо кончать, иначе побьют.
Ша, фраера, - произнес профессор послушно, - разбирайте сигареты назад, это я вам так, ради хохмы настоящую игру выдал. Чтоб не забывали Гошу Бармалея.
Внутренний голос оказался прав. Напряжение в палате мгновенно разрядилось. Зэки хлопали осужденного Брикмана по плечу, хохотали, выкашливая с хохотом остатки легких.
Ну, ты даешь, скотина веселая. Это надо же. Вот бы тебя на фраеров напустить. С такими граблями и так режет колоду...
Все знают, что Бармалей старый тигр (шуляр), - сказал Хачик, сверкая глазами. - Повеселил народ, бродяга, хорошо. А ты у Адвоката многому научился, раньше ты, как я слышал, прикалывать не умел, больше руками работал. Осваиваешь смежную профессию по 147-ой39?
Профессор не ответил. Он думал на темы философские и в то же время глубоко личные. Его волновало пробуждение Гошиных инстинктов, захлестывающих порой его собственное сознание. Он впервые всерьез подумал о том, что бармалеевская примитивная личность на 90% состояла как раз из инстинктов. Чем может ему грозить активизация Гошиного суперэго он еще до конца не осознал.
Додумать ему не дали. Профессора повели на рентген, чтобы выяснить насколько месячное интенсивное лечение в тюремной больнице ухудшило его состояние. Результаты осмотра оказались потрясающими: в легких профессора не было обнаружено ни малейших следов былого туберкулеза. Такого быстрого и полного эффекта не добивался еще ни один фтизиатр в мире. Врачи минусинской тюрьмы устроили по этому поводу сабантуй, а осужденного Бармалеенко этапировали в зону с более мягким климатом, обратно в Калининград, но не в СИЗО, где он очнулся в теле Бармалея, а в ИТУ-9, что означает: Исправительно-трудовое учреждение номер девять.
42. Разъяснительная глава
Джентльмен - это тот кто кошку всегда называет кошкой, даже если он
споткнулся об нее и упал.
Лорд Байрон
- Ты не понимаешь, - сказала Елена Ароновна, приоткрывая мутные глаза, - вы, люди, никогда ничего не понимаете. Как мы от вас всех устали.
В комнату, пошатываясь, вошел черный кот. Он прилег около кресла, шерсть на нем встопорщилась. У меня в голове вспыхнули миллионы сиреневых иголочек, а кот изменил форму. Теперь рядом с ведьмой полулежал в позе римского патриция смуглый человек с остроконечной бородкой и пронзительными глазами.
- Какого черта, - сказал преображенный кот. - Только разъяснителем я еще не работал. Скорей бы в сон разума удалиться.
- Уже скоро, - сказал Некто.
Арбитр прислонился к стене, видно было, что ему все еще нехорошо.
Рыжего гостя не было. Но его мысли я ощутил. Он думал о том, что красная икра почему-то меньше нравится представителям Зюгатофелей, чем черная.
- Ладно, нам не до тебя, - вяло подумал преображенный в человека кот. Ступай к Жихарю, он любит разъяснять.
- Ага, - радостно подумала ведьма. - Пущай он ему новеллу или устареллу побает.
Я хотел возмутиться, но в глазах замелькало, комната исчезла, я очутился среди камней под жарким солнцем. Напротив меня сидели здоровенные мужики в мятой одежде и рванных кроссовках фирмы "Рибок". У их ног лежало нечто, напоминающее надувного крокодила со спущенным воздухом. Это нечто шевелило твердыми, стоячими ушами и злобно шарило воздух когтистыми лапами.
Один из мужиков, светловолосый и голубоглазый, чьи мышцы буквально разрывали футболку, запричитал:
- Бедные мы, горемычные! Коней у нас нет, одеты во что попало, люди увидят - станут смеяться, а мы и наказать насмешников не сможем: ни оружия нет, ни доспехов! Помирать нам тут горькой смертью. А голубчик наш расправит крылышки соколиные и полетит в высокие небеса! А мы плетемся маленькие и жалкие по убогой земле, по каменной стране!
Второй, с аристократическим лицом, в котором было нечто арийское, такой же здоровый и очень белокожий вдруг заорал: