Страница 8 из 14
Не сегодня завтраменя обещали выписать. Наташкапорылась в моих вещах, хранящихся у ее отца, и принеславо что одеться. Заходили проведать то Крившин, то Машас дочерью, еще мне сказали, что, когдая лежал без сознания, навещаламеня однаженщина, непонятно кто, я подумал, что Альбина, но и капитан Голубчик вполне могласоответствовать весьмаобщему описанию косноязыкой нянечки. Целыми днями я поедал принесенные в качестве гостинцаапельсины и яблоки и, глядя в потолок, вспоминал пионерский клуб ЫФакелы (ни намгновенье не возниклау меня идея, что тот просто привиделся, прибредился, хотя тайну хранить, разумеется, следовало!), размышлял о своей ситуации, и неизвестно откуда: из мракали тронутого воспалением мозгаили извне, из ЫФакелаы, сталаявляться мысль о подарке. Скальпель я отверг, дело ясное, правильно, тут и думать нечего, но подарок-то ведь не скальпель. Подарок это подарок. А им вдруг покажется, что и все равною
Когдаменя выписали, логово стояло у подъезда -- Машапригналаи ключи принеслазаранее; и дверные замки, и замок зажигания, и стекло -- все очутилось целым, сверкало: попросила, наверное, кого-нибудь назаводе. Крившин звал, покаокончательно не оправлюсь, пожить у него дома, но из-заподаркаэто невозможно было никак: до митенькиного дня рождения не оставалось и недели, и, значит, мне срочно требовался сарайчик с инструментами, со старым моим хламом, требовалось некоторое уединение, и я, не поддавшись уговорам, двинул надачу. Наталья, однако, настояласопровождать: помочь, так сказать, обжиться: с дровами там, с продуктами. Меня и правдаедване шатало.
Крившину наташкиназатея не понравилась, но он -- интеллигент! -- как всегдапромолчал. Наташкасиделав логове и былаудивительно хороша: я это заметил вдруг, словно не много лет ее знал, не с детства, авпервые увидел. 10. КРИВШИН Впервые увидел я Волкавот при каких обстоятельствах: подходили, почти проходили сроки договоранаЫРусский автомобильы, ая все не мог остановиться в дописках и переделках, не мог завершить труд: отнесясь к нему поначалу как к одному из способов немного заработать, благо -- теманейтральная, не паскудная, а, с другой стороны, -- вполне в духе тогдашнего русофильстваЫМолодой Гвардииы -- я, закопавшись в старые газеты, журналы, книги, увлекся двадцатипятилетием, поделенным пополам рубежом веков, нынешнего и минувшего, и пытался как можно полнее, достовернее воспроизвести это время в воображении: занятие, разумеется, пустое, иллюзорное, ибо прошлое, пройдя, исчезает навеки, и мы, беллетристы, историки ли, копаясь в нем, не более, чем сочиняем волшебные сказки или басни с моралью -- каждый свою -- в меру собственных талантов и отношений со временем, в которое живем; сочиняем сказки, басни и строим напеске карточные домики.
Колода, из которой строил я, имеланарубашках бело-сине-красный крап, с лицаже большинство карт представляло изображения самых разных транспортных устройств той далекой, сказочной эпохи. Я часто прерывал возведение непрочной постройки и часами, как завороженный, рассматривал то огромный, словно цирковой, велосипед: гигантское, в человеческий рост, переднее и сравнительно с ним мизерное заднее -- колёса, плавная дугарамы, ежащаяся штырями лесенки, без которой не добраться до взнесенного надвухметровую высоту жесткого сидения, ослепительный блеск солнцананачищенном руле и латунных змейках педальных креплений -- стройный и вместе какой-то нескладный, он напоминал гумилевского изысканного жирафа; то двенадцатисильный автомобиль с деревянной рамой и спицами, с рулевым рычагом вместо баранки, с расположенными овалом литыми литерками накапоте: ЫВодовозовъ и Сынъы -- автомобиль, пахнущий газойлем, смазочным (сказочным) маслом, натуральной кожею сидений; то приземистую мотоциклетку или аэропланю Милые эти монстры непременно вызывали легкую улыбку, словно детские -- голышом -- фотографии, и никаких сил не хватало убедить себя, что они -- первые представители наглого, бесконечного, неуничтожимого стадамеханических чудищ, обрушившихся нанынешний мир и грозящих сжечь весь кислород, предназначенный для дыхания, отравить легкие смрадом выхлопов, искорежить психику, выхолостить души; поселив в людях гордыню, убить в них Бога. С другой же стороны, мне никак не удалось взглянуть наэти картинки, как смотрю сегодня наизображение, скажем, ЫБоингаы или последней модели ЫМерседесаы: ненавидящим ли, гордым ли и восхищенным, но непременно серьезным взглядом современника.
Мелькали в колоде и портреты самих современников: современников-создателей, современников-потребителей -- так называемые фигуры: крепкие старики в поддевках, в круглых, оправленных сталью очках -- основатели дел; их вальяжные, по-парижски одетые, с чеховской грустью во взгляде дети; их внуки в гимназических кителях, в гимнастерках реальных училищ, в студенческих тужурках, начерных бархатных петличках которых скрещиваются серебряные молоточки; прогрессивные ученые, всякие павловы, менделеевы там, тимирзяевы, вызывающе, победоносно, демонстративно вертящие в аллеях общедоступных парков -- наглазах фраппированной публики -- педали экстравагантных чудищ; государственные деятели, вольно полулежащие с сигарою в зубах насиденьях лакированных самобеглых кабриолетов, под натреть опущенными, с исподу плюшевыми складными гармошками тентовю Разглядывая портреты, я пытался увидеть заними живых, реальных людей, живых и реальных даже не настолько, как сам я, ахотя бы как мои знакомые -- и не умел: верно, люди, творцы прошлого, так же исчезают, уходя, как и время -- главное их творение.
И все-таки я не отчаивался, не опускал рук, строил, рушил, тасовал колоду и сновастроил, но материалане хватало, я, например, чувствовал недостаток в портретах совершенно неясных мне мастеровых людей, так называемого простого народа, с непредставимым выражением лиц теснящегося у ворот маленькой грязной фабрички, когдаиз них выкатывает первый автомобиль -- сам фабрикант в коже, в крагах зарулевым рычагом -- чтобы совершить дебютный трехверстный круг по покудасонному городу, по упруго-мягким от пыли, словно каучуковые шины, улицам. Я понимал, что мастеровые эти -- люди в деле производствавторые, даже пятые, то есть, действительно, ни в коем случае в фигуры не годятся, что не их мыслью и волею оживает металл, но знал, как многое перевернется вверх дном при прямом их участии -- и вот, мне не хватало их портретов для завершения здания. Я строил, помня одно: то время, те двадцать пять лет были не сравнимым ни с каким другим в истории нашей страны временем свободы: то большей, то несколько ущемленной, но уникальной для нас свободы, которую из сегодня невозможно представить даже приблизительно -- однако, чем больше свободы допускал я в постройке, тем скорее и вернее последняя рушилась, что, впрочем, только доказывало ее сходство с прототипом.
Словом, я не мог освободиться от тогда, не хотел возвращаться в теперь, ав издательстве торопили, и, чтобы успокоить их, чтобы, не дай Бог, книгане вылетелаиз плана, я носил относительно готовые клочки рукописи, и кто-то из издательских ребят, прочитав, сказал, что, кажется, встречал наАЗЛК, наЫМосквичеы, инженераВодовозова -- не потомок ли, мол, тех, о которых речь в книге? По моим сведениям водовозовский род прекратился с гибелью нафронте в 1915 году Дмитрия, единственного сынавальяжного инженерас грустным взглядом, ТрофимаПетровича, который, в свою очередь, являлся единственным сыном основателя фирмы, бывшего крепостного кузнецаПетраВодовозова -- и все же надеждананевозможное: оживить хоть две-три фигуры колоды -- погналаменя наЫМосквичы. Надежда, впрочем, слабая: если бы инженер Водовозов каким-то чудом и оказался не однофамильцем, адействительно потомком -- чего ожидать от него? разве поводак идеологическому эпилогу о преемственности поколений! Я ведь и по себе, и по многим, с кем сталкивался, знал, что народ сейчас пошел отдельный, самодостаточный, без роду без племени, и хорошо еще, если имеет человек отдаленное представление о том, кем был его дед, ато и о деде ничего не знает, не говоря уже о более далеких предках.