Страница 22 из 132
Это страстное поколение явно повлияло на любомудров, которые в 1840-1850-х годах становятся значительно менее "сдержанными" в своих внешних проявлениях, - что отчетливо выступает, скажем, в поздней деятельности Хомякова, Мельгунова и самого Тютчева. Но, конечно, общий стиль поколения так или иначе сохраняется. Очень характерно замечание Герцена о том, что ему приходилось "спорить... и сердиться на Хомякова, который никогда ни на что не сердился" (чего никак нельзя было бы сказать о таком человеке герценовского поколения, как Константин Аксаков).
Недавно один известный журналист между прочим написал: "Тютчев. Странный, удивительный человек... Он всегда был служащим, но как нелепо звучит: "чиновник Тютчев!".. Философ. Природой любовался, но и размышлял над ней. И это строгое лицо, запавшие щеки, тонкие очки, которые еще больше сушат весь облик. Он непохож на поэта". Это рассуждение стоило привести потому, что журналист выразил представления, характерные для многих людей. Первое, что необходимо здесь опровергнуть, слова "странный, удивительный человек", очевидно подразумевающие "непохожесть" Тютчева, его решительное отличие от современников - тем более современных ему поэтов. Но в действительности Тютчев был вполне характерным, типичным представителем именно своего поколения. Он явно не похож на людей предшествующего, декабристского, и последующего (сороковых годов) поколений. Но он вовсе не "странен" рядом с Киреевским, Одоевским, Максимовичем и другими или, если говорить о поэтах, с Веневитиновым, Шевыревым, Андреем Муравьевым. Все они в течение того или иного времени были "чиновниками" (а не, скажем, офицерами), все они главным образом "размышляли", у всех у них были "строгие" и даже, если смотреть со стороны, в чем-то "сухие" лица. В портретах Тютчева нетрудно заметить много общего с портретами Веневитинова и Ивана Киреевского, Хомякова и Владимира Одоевского.
В.О.Ключевский писал о декабристах: "В них мы замечаем удивительное обилие чувства, перевес его над мыслью". Про любомудров вполне можно было бы сказать обратное: мысль перевешивает чувство. В том, что Тютчев был поэт-мыслитель, поэт-философ, усматривают нередко его личное, индивидуальное своеобразие. Но это совершенно неправильно; философская направленность Тютчева являет собою как раз общее, типическое свойство всего его поколения.
С этой точки зрения тютчевское поколение решительно отличалось от поколения декабристов, которые были, так сказать, людьми чувства и действия. Уже говорилось, что любомудры на какое-то время накануне 14 декабря были захвачены порывом старших своих собратьев. Но и до этого момента, и после него они твердо шли по иному пути. Декабристы действовали, а любомудры стремились стать орудием "самопознания народа", достичь, по выражению Веневитинова той "степени" развития, "на которой он (народ. В.К.) отдает себе отчет в своих делах и определяет сферу своего действия". В этом отношении любомудры сделали неоценимо много. Они преобразовали самый характер развития русской культуры.
Веневитинов со всей резкостью писал в 1826 году: "...У нас чувство некоторым образом освобождает от обязанности мыслить... При сем нравственном положении России одно только средство представляется тому, кто пользу ее изберет целию своих действий. Надобно бы совершенно остановить нынешний ход ее словесности и заставить ее более думать, нежели производить..."
Конечно, это по-своему слишком радикальная и односторонняя программа. Нельзя не видеть также, что без героического деяния декабристов невозможно было бы и дальнейшее движение отечественной мысли; это остается непреложным, если даже посчитать, что декабристы потерпели полное поражение. Но нельзя не видеть и другое: духовная работа любомудров имела столь же необходимое значение, как и героическое деяние их предшественников. И любомудры были естественной и закономерной сменой на авансцене идеологии и культуры. Дело здесь не в том, что они обладали большей основательностью, чем декабристы. Дело в том, что именно они могли и должны были на совершенно, казалось бы, иной дороге продолжить русское историческое творчество.
Любомудры, как уже говорилось, вступили на эту свою дорогу задолго до 14 декабря - уже на грани 1810-1820-х годов. Из этого вроде бы надо сделать вывод, что они были гораздо дальновиднее декабристов, были своего рода пророками. Но такое представление означало бы грубое упрощение проблемы. Ибо каждая стадия развития имеет свое собственное, как бы даже самоценное значение. Достаточно сказать, что без декабристов, без всей их деятельности не было бы Пушкина, - хотя впоследствии Пушкин глубоко воспринял и вклад любомудров в русскую культуру.
В 1823 году совершается замечательное по наглядности расхождение путей двух поколений: декабристы готовятся выйти на площадь, чтобы делать историю, а любомудры идут в архив Коллегии иностранных дел, чтобы понять историю...
Кто же из них был более прав? Сама такая постановка вопроса безнадежно упрощает суть дела. Из исторической перспективы можно ясно увидеть, что и то и другое было необходимо. Ведь именно любомудры "не растерялись" после поражения декабристов и достаточно широко и активно осуществляли свои цели.
К сожалению, в книгах о той эпохе часто господствует, так сказать, абсолютная "идеализация" декабристов и, соответственно, принижение или даже отрицание деятелей, шедших иным путем. Правда, Е.Н.Лебедев еще в 1983 году хорошо возразил таким авторам: "...если вспомнить известные ленинские слова о первых революционерах из дворян: "Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа", - то необходимо будет признать, что очень часто наши авторы ограничивали свои творческие задачи показом именно "узкого круга", а народ представал в их произведениях лишь как объект размышлений "лучших людей из дворян". Если быть до конца историчным... то ведь надо показывать реалистически беспощадно и удаленность от народа этих действительно лучших представителей русского дворянства".
Это по-своему понимали любомудры. Один из них, Хомяков, в 1823-1825 годах был гвардейским офицером в Петербурге и постоянно общался с декабристами, особенно с Рылеевым и Александром Одоевским, печатался в декабристском альманахе "Полярная звезда" и т. п. Есть все основания полагать, что если бы Хомяков не взял летом 1825 года долгосрочный отпуск и не уехал за границу, он так или иначе оказался бы под следствием по делу декабристов.
Но хорошо известно из рассказов современников, что Хомяков еще в 1824 году решительно оспаривал идею военного переворота, уже овладевшую тогда декабристами. "Вы хотите военной революции, - говорил он. - Но что такое войско? Это собрание людей, которых народ вооружил на свой счет и которым он поручил защищать себя. Какая же тут будет правда, если эти люди, в противность своему назначению, станут распоряжаться народом по произволу и сделаются выше его?" После этих слов "рассерженный Рылеев убежал с вечера домой". Хомяков же сказал князю Александру Одоевскому, что тот-де "вовсе не либерал и только хочет заменить единодержавие тиранством вооруженного меньшинства".
Очевидно, что критика Хомякова основывалась на отвлеченных, абстрактных нравственно-философских принципах, которые, в сущности, неприменимы, когда речь идет о реальной политической борьбе. Кстати сказать, дочь Хомякова записала такое его общее суждение о декабристах: "Всякий военный бунт сам по себе безнравственен". Здесь отвлеченность постановки вопроса выступает со всей очевидностью. И все же в глубине, в подтексте хомяковских высказываний есть своя несомненная правота. Ведь Хомяков подразумевает, что декабристы собираются действовать целиком и полностью без народа, помимо народа. Владимир Одоевский позднее, в связи с одной из статей Герцена, писал о декабристах: "Они говорили народу, но не с народом". И в высказывании Ленина: "Страшно далеки они от народа", - не очень "научное" слово "страшно" чрезвычайно уместно...
Военный переворот, который совершается заведомо без всякого участия народа, чрезвычайно легко, даже естественно может вылиться в военную диктатуру...