Страница 8 из 98
Теплая сентябрьская ночь дышала запахом моря. Андрей и Галина шли по песку. Песок хранил дневное тепло, под ногами хрустели мелкие ракушки. Луна нарисовала на воде серебряную дорожку.
- Может, искупаемся? - спросил Андрей. И услышал оч-чень порадовавший его ответ:
- А я без купальника...
- Это очень хорошо... Ой, в смысле - ничего страшного... Я тоже, так сказать... Но нас никто не увидит... Ночь ведь уже... И я вести себя прилично буду, я же не жлоб...
Галина немного помедлила, потом отошла на несколько шагов и быстро сняла платье. А под ним почти ничего и не было - так, ерунда какая-то... Ерунду она тоже сняла. Андрея заколотило. Стаскивая с себя штаны, он чуть не упал мордой в песок, но удержал равновесие и побежал к морю, догонять Галину. Она далеко уплыть не успела... Обнорский осторожно обхватил ее сзади - сначала за талию, потом, обнаглев, начал гладить груди... Первый поцелуй потащил их на дно, они вынырнули, держась за руки, и молча поплыли к мелководью. Андрей целовал ее лицо и все сильнее гладил ее бедра, живот... ну и все остальное... Он с трудом сдерживался, чтобы не заурчать от удовольствия - надо же было хоть какие-то приличия соблюдать.
- Подожди, Андрей, подожди, - задыхаясь, слегка отбиваясь от его рук, полусказала-полупростонала Галина. - Подожди... Я где-то читала... что в море... о Боже, нет... что в море это вредно... Оно соленое... Ой, Андрей...
- Врут! - убежденно выдохнул ей в ушко Обнорский. - Прессе верить нельзя, такое понапишут!
- А тебе... верить?.. ой...
- А мне... можно... Галя...
- Андрю... ша...
Обнорскому давно не было так хорошо. Он словно растворился одновременно и в море, и в женщине... Он словно пропал - и все тяжелые мысли и заботы тоже куда-то пропали. И вообще все мысли. Пару раз, правда, мелькнула одна: "Как бы Галя своими стонами коллег не всполошила", - но потом и эта здравая мысль угасла. На берег они выползли на четвереньках и долго молчали, приходя в себя... Они лежали на песке рядом и смотрели в черное небо над головой.
- У тебя шрамы, - сказала она, проведя пальцем по груди. Шрам остался, как память о встрече с бойцами Черепа. - Откуда у тебя шрамы?
- Тяжелые журналистские будни, - буркнул Обнорский.
Говорить, нарушая очарование ночи, не хотелось. Галина приподнялась на локте, прикоснулась к Обнорскому прохладной грудью с твердым соском. Высоко в небе летел самолет, пульсировал огоньками.
- Ах да, - сказала она. - Ты же великий криминальный журналист из страшного бандитского Петербурга.
- Галя, я тебя умоляю... - ответил он. - Петербург не более страшен, чем ваш Киев.
- Даже так?
- Именно так.
- Тогда это действительно страшно.
- Почему же?
- Потому что Киев - страшный город. В нем исчезают люди.
- Люди везде исчезают. В Киеве, в Токио, в Париже...
- Да, но в Токио или в Париже власти начинают бить тревогу, если пропал журналист.
- О чем ты? - спросил Обнорский лениво.
- Как о чем? О Горделадзе, - с удивлением ответила Галина.
- А-а... - разочарованно протянул он. - Опять про Горделадзе... Галя, если честно, то я не совсем понимаю, почему ты связываешь его исчезновение с президентом, с властями...
- Как же? Гия не любил президента. Однажды во время теледебатов даже поставил его в абсолютно дурацкую ситуацию - вся Украина смеялась. И вдруг пропал.
- Не вижу связи. Десятки, если не сотни журналистов, критикуют Бунчука, и ничего с ними не происходит...
- Вот и произошло! - сказала Галина горячо. - Вот и произошло! Почему ты не хочешь осознать этот факт?
- Да брось ты! Из реплик твоих же коллег-земляков на семинаре я понял, что этот ваш Гия весьма любвеобилен... Он же грузин, кровь у него горячая. Так что, Галя, не вижу пока никаких особых оснований для беспокойства. Через день-другой объявится. Покается перед женой, очухается... У журналистов такие закидо-ны случаются. Хочешь, я тебе одну историю расскажу, как одну нашу питерскую журналистку "похитил" не кто-нибудь, а целый "резидент литовской разведки" - двое суток, сволочь, насиловал и вербовал беспощадно. Так она, сердешная, потом мужу сказала. Был в этой истории, правда, один нюанс: "резидент" в соседней редакции завотделом работал. Но она об этом мужу говорить не стала. И я вот думаю, что...
Галина, не ответив ничего, встала и пошла прочь по песку косы. Сзади она была чудо как хороша. Андрей полежал еще несколько секунд, любуясь ее фигурой, потом вздохнул, встал и пошел догонять.
- Господи! - бормотал Андрей. - Ну при чем здесь Горделадзе?
* * *
А Горделадзе оказался очень даже при чем. Весь семинар прошел под знаком Георгия Горделадзе. В перерывах журналисты страстно обсуждали загадочное, детективное исчезновение своего коллеги. Одни говорили, что к исчезновению Георгия причастен президент Бунчук. Другие видели руку Москвы, третьи - Вашингтона. Щирый хохол из Винницы Боря Рабинович, единственный из всехучастников семинара демонстративно говоривший только по-украински (вставляя, правда, иной раз английские слова) и носивший украинскую национальную рубашку, горячо доказывал, что здесь-таки не обошлось без боевиков Моссада. Журналистка из Нежина - без бюста, но зато с серьгой в пупке, сказала, что Гию похитили чеченцы...
Обнорский от этих разговоров тихо шизел. Он совершенно не понимал, на кой черт президенту, ФСБ, или ЦРУ, да пусть даже и Моссаду, нужен среднеизвестный журналист? А представить себе чеченских боевиков в Киеве, на бульваре Леси Украинки, он мог, но с очень большим трудом. Да и вообще с момента исчезновения Горделадзе прошло чуть больше четырех суток. О чем разговор, коллеги дорогие?
Примерно четверть участников семинара с доводами Андрея соглашалась. Остальные - в основном молодежь - продолжали строить догадки и версии - одна невероятнее другой. Вскоре Обнорский перестал с ними спорить. Он понимал, что молодым журналистам очень хотелось, чтобы странная история, случившаяся с их коллегой, была не какой-то "бытовухой", а настоящим героическим приключением. Героическое приключение приподнимало значимость профессии, романтизировало в глазах обывателей остальных журналистов и вообще добавляло адреналина в кровь... Все это Андрей очень хорошо понимал, поскольку давно уже был частью журналистского корпуса со всеми его примочками - и хорошими, и плохими. А принадлежность к корпоративному сообществу - это штука такая, как бы вернее сказать, - тонкая... Обнорский любил свою профессию и свой цех - прекрасно осознавая недостатки очень многих его представителей. Эта любовь и чувство корпоративной солидарности не позволяли ему издеваться и насмешничать над коллегами. Или, скажем точнее, почти не позволяли...
В конце второго дня семинара Андрей прочитал заключительную лекцию. В принципе, можно было улетать, но он решил остаться еще на один день - впереди было короткое бабье лето, а потом слякотная петербургская осень с дождями, мокрым снегом и голыми деревьями. Андрей решил задержаться на денек у моря.
Вечером он пригласил Галину в ресторан. Они поехали в Ялту, на Дарсан, в "Горку". Вечерело, садилось солнце, освещая лежащие внизу город, порт и бесконечный простор моря. Пейзаж был совершенно фантастический в невозможной своей красоте.
Андрей и Галина пили "Белый мускат Красного камня". Обнорский молчал, глядел на закат, стараясь запечатлеть его в памяти навсегда, понимая, что это невозможно.
- Обнорский, - сказала Галина осторожно, - ты не передумал?
- Про что не передумал? - спросил Обнорский, очнувшись.
- Ты все-таки улетаешь в свой Ленинград?
- В Санкт-Петербург...
- Жаль...
- Мне тоже.
- Ну так останься! - сказала она. - Давай останемся здесь еще на недельку... или махнем ко мне в Киев. Там сейчас очень красиво, каштаны на Крещатике стоят рыжие. А, Андрей?
Обнорский взял Галину за руку, сказал:
- Я не могу. Каштаны - это здорово... но не могу. У меня Агентство, лекции в университете. Извини, не могу - работа.