В командировке

- Приперся в первом часу, - сказала вдруг Нина, словно уловив течение мыслей Марданова. - Десять раз предупреждала, сегодня пойдешь к бабушке ночевать, нет - приперся. Нашатался, как сволочь, и приперся.

- Кто это? - спросил Марданов. - Он же к бабушке должен был пойти.

- Забыл, говорит, но врет, назло мне приперся. Ничего, погуляет до утра поумнеет. Тоже мне воспитатель. Ну, выпьем.

- А сколько ему лет?

- Пятнадцать. Надоела уже эта канитель, я тоже хочу жить. Сколько можно терпеть.

- Конечно, - сказал Марданов. - Он не должен мешать тебе. Мал еще командовать.

В какой-то момент, сразу же после того, как Нина заявила о случившемся, у Марданова мелькнула мысль, что возвращение брата подготовлено заранее, но сейчас он уже поверил в искренность Нины и пытался по выражению ее лица определить, достаточно ли твердо ее решение оставить его здесь, у себя. За такой короткий промежуток времени он, ее брат, не мог уйти далеко, так что она еще вполне могла передумать.

- А почему он так делает? - спросил Марданов, чтобы не сидеть молча.

- Почему, почему, - передразнила его Нина, - я же сказала тебе почему, не хочет, чтобы ко мне мужчины приходили.

Пока Марданов решал, как ему отнестись к последнему сообщению Нины (в нем вдруг заговорило чувство мужской солидарности после того, как он представил себя на месте ее брата), она поднялась и пошла к единственной в комнате кровати. Марданов, ощущая уже свою вину в сегодняшнем инциденте, настороженно следил за ее движениями.

- Я постелю тебе на диване, - сказала Нина.

- Хорошо, - готовно согласился Марданов. - А далеко живет ваша бабушка?

- Далеко...

- Спасибо, Нина, - сказал Марданов (он уже сидел на диване) и погладил ей локоть, когда она подошла к дивану, чтобы постелить ему. Теперь уже у него не было никаких сомнений - она оставила его у себя даже после всего, что произошло, более того, именно из-за него она не пустила брата в дом, чтобы он, Марданов, остался здесь с ней на ночь. Радость по поводу такого безусловного своего успеха захлестнула Марданова и подавила возникшее было сожаление о случившемся.

- Большое спасибо, - повторил он, когда Нина отошла к своей кровати и, потушив свет, стала невидимой для Марданова, но шорохи, доносившиеся из угла, подтверждали ее присутствие в комнате, и Марданов повторил:

- Спасибо, большое спасибо.

Шорохи в углу сменились поскрипыванием кровати, и наконец, когда наступила полная тишина, Марданов последний раз сказал "спасибо" и тоже улегся.

Некоторое время Марданов лежал на спине, мучимый сомнениями, и испуганно слушал стук своего бешено колотившегося сердца: оно задергалось, как только он лег, и схлынула волна благодарности к Нине.

"Глупо, - говорил себе Марданов, - глупо и неестественно лежать сейчас неподвижно, в бездействии в то время, как в трех метрах лежит и ждет тебя женщина, которой ты нравишься {непременно нравишься - стала бы она выгонять брата, если бы не так!) Трус, трус, встань и иди к ней, она ждет, и подло заставлять ее ждать, так много сделавшую для тебя. Если бы юна знала, какая ты тряпка, она бы и на порог тебя не пустила. Встань, встань..."

Мысль о том, что Нина ждет его, причиняла Марданову особенно сильную боль и доводила его желание пойти к ней до судорог, скручивающих его и без того напряженное тело.

Но время шло, а он продолжал неподвижно лежать на спине. Потом он повернулся на бок и попытался разглядеть в темноте Нину, но так и не нашел ее лица.

"Как стыдно, как стыдно, - твердил Марданов. - Что она думает сейчас о нем? Легенды рассказывал, комплименты рассыпал, а теперь лежит, как тюфяк, боится подойти". И снова он принимался ругать себя, призывая на помощь верных друзей - сослуживцев, все они по очереди смотрели на него, укоризненно качали головами и давали дельные советы, но Марданов так я не поднялся с дивана.

А потом он вдруг вспомнил о мальчике, бредущем через всю Москву к бабушке, и подумал тогда, что, наверное, все-таки правильно его поведение, что любая попытка сблизиться с нею сейчас является подлостью, и подлостью неожиданной для нее, потому что она сейчас занята братом и о нем только и думает, а совсем не о том, что он ей приписывал до этого.

"Любая попытка оскорбит ее, - продолжал с удовольствием думать в этом направлении Марданов. - Только бесчестный человек может пренебречь ее состоянием и полезть к ней. Хорошо же он будет выглядеть, если она обвинит его в черной неблагодарности и плюнет в лицо. Впрочем, ему за одни только эти подлые мысли следует плевок".

Марданов еще раз попытался разглядеть Нинино лицо, но даже привыкшие к темноте глаза не нашли его. Марданову почему-то показалось, что она смотрит в его сторону, опять было мелькнула у него мысль, что она еще ждет его, однако он тут же отогнал ее и заменил противоположной: она, наоборот, думает только о брате, с которым они так жестоко обошлись, и эта жестокость мучит ее так же, как его. Марданову даже показалось, что он слышит ее всхлипывания; он напряг слух, и, действительно, из угла до него донеслись звуки рыданий - Нина плакала.

Марданов приподнялся, спустил ноги на пол.

- Нина, - позвал он. - Нина, ты плачешь? - И снова прислушался.

Теперь он явственно услышал звуки, идущие от ее кровати, - это было глубокое протяжное посапывание, временами переходящее в храп.

Марданов снова лег. Попытался заснуть. Но не смог, конечно. Не такая это была для него ночь, чтобы он смог заснуть. Но лежать с открытыми глазами и слушать ее храп он тоже не мог. Поэтому он подумал о том, что завтра рано утром перед работой ему придется поехать домой за командировочным удостоверением. Эта мысль помогла ему подняться. Он нашел в темноте свои вещи и оделся, нашел и портфель, теперь надо было выяснить, что делать с дверью. Он подошел к кровати и дернул за одеяло. Она не просыпалась, но он с удовольствием дергал до тех пор, пока храп не прекратился.

- Чего тебе? - спросила она.

Он думал, что выругает ее, не зная, впрочем, за что, но, к своему удивлению, запинаясь, сказал:

- Ты знаешь, я все-таки посмотрю, может, он где-нибудь здесь поблизости... И потом мне все равно утром ехать домой за бумагами, так что уж лучше сейчас...

Она помедлила с ответом.

- Ну, поищи... если хочешь... Твое дело, - сказала она наконец.

- Что делать с дверью? - спросил Марданов.

- Просто захлопни.

- Хорошо, - сказал Марданов и осторожно, чтобы не натолкнуться на что-нибудь, пошел в коридор.

Он крепко прижал дверь, спустился по лестнице и очутился среди ночи - один в огромном заснеженном чужом городе.

- Мальчик! - закричал Марданов. - Ма-а-альчик!

Он ведь не знал, как его зовут.

Справа мелькали какие-то огоньки, и Марданов пошел направо. Так он шел, чуть покачиваясь, очень долго, может быть, несколько километров, и постепенно обретал способность думать.

Он думал о мальчике, который, наверное, брел сейчас так же, как и он; о том, что в общем-то, если не считать этот роковой случай, время в Москве он провел неплохо, можно сказать, не хуже других; вспомнил вчерашнюю свою знакомую, не Нину, а ту, с озорными глазами, и от этого даже повеселел чуть-чуть. Потом он представил себе, как будет рассказывать Рахманбекову и всем остальным о своих приключениях, и решил, что опустит в этом рассказе конец сегодняшней ночи...

Время от времени Марданов останавливался, поворачивался спиной к ветру и снегу, зажимал портфель между ногами и, сделав из ладоней рупор, кричал:

- Ма-а-а-альчик, э-э-э-эй!

И снова шел, и снова кричал...