Конец Ренаты

То, что для Нины стало средоточием жизни, было для Брюсова очередной серией "мигов". Когда все вытекающие из данного положения эмоции были извлечены, его потянуло к перу. В романе "Огненный Ангел", с известной условностью, он изобразил всю историю, под именем графа Генриха представив Андрея Белого, под именем Ренаты - Нину Петровскую, а под именем Рупрехта самого себя*.

В романе Брюсов разрубил все узлы отношений между действующими лицами. Он придумал развязку и подписал "конец" под историей Ренаты раньше, чем легшая в основу романа жизненная коллизия разрешилась в действительности. Со смертью Ренаты не умерла Нина Петровская, для которой, напротив, роман безнадежно затягивался. То, что для Нины еще было жизнью, для Брюсова стало использованным сюжетом. Ему тягостно было бесконечно переживать все одни и те же главы. Все больше он стал отдаляться от Нины. Стал заводить новые любовные истории, менее трагические. Стал все больше уделять времени литературным делам и всевозможным заседаниям, до которых был великий охотник. Отчасти его потянуло даже к домашнему очагу (он был женат).

Для Нины это был новый удар. В сущности, к тому времени (а шел уже примерно 1906 год) ее страдания о Белом притупились, утихли. Но она сжилась с ролью Ренаты. Теперь перед ней встала грозная опасность - утратить и Брюсова. Она несколько раз пыталась прибегнуть к испытанному средству многих женщин; она пробовала удержать Брюсова, возбуждая его ревность. В ней самой эти мимолетные романы (с "прохожими"18, как она выражалась) вызывали отвращение и отчаяние. "Прохожих" она презирала и оскорбляла. Однако все было напрасно. Брюсов охладевал. Иногда он пытался воспользоваться ее изменами, чтобы порвать с ней вовсе. Нина переходила от полосы к полосе, то любя Брюсова, то ненавидя его. Но во все полосы она предавалась отчаянию. По двое суток, без пищи и сна, пролеживала она на диване, накрыв голову черным платком, и плакала. Кажется, свидания с Брюсовым протекали в обстановке не более легкой. Иногда находили на нее приступы ярости. Она ломала мебель, била предметы, бросая их "подобно ядрам из баллисты", как сказано в "Огненном Ангеле" при описании подобной сцены.

Она тщетно прибегала к картам, потом к вину. Наконец, уже весной 1908 года, она испробовала морфий. Затем сделала морфинистом Брюсова, и это была ее настоящая, хоть не сознаваемая, месть. Осенью 1909 года она тяжело заболела от морфия, чуть не умерла. Когда несколько оправилась, решено было, что она уедет за границу: "в ссылку", по ее слову. Брюсов и я проводили ее на вокзал. Она уезжала навсегда. Знала, что Брюсова больше никогда не увидит. Уезжала еще полубольная, с сопровождавшим ее врачом. Это было 9 ноября 1911 года. В прежних московских страданиях она прожила семь лет. Уезжала на новые, которым суждено было продлиться еще шестнадцать.

Ее скитания за границей известны мне не подробно. Знаю, что из Италии она приезжала в Варшаву, потом в Париж. Здесь, кажется в 1913 году, однажды она выбросилась из окна гостиницы на бульвар Сен-Мишель. Сломала ногу, которая плохо срослась, и осталась хромой.

Война застала ее в Риме, где прожила она до осени 1922 года в ужасающей нищете, то в порывах отчаяния, то в припадках смирения, которое сменялось отчаянием еще более бурным. Она побиралась, просила милостыню, шила белье для солдат, писала сценарии для одной кинематографической актрисы, опять голодала. Пила. Порой доходила до очень глубоких степеней падения. Перешла в католичество. "Мое новое и тайное имя, записанное где-то в нестираемых свитках San Pietro19, - Рената", - писала она мне.

Брюсова она возненавидела: "Я задыхалась от злого счастия, что теперь ему меня не достать, что теперь другие страдают. Почем я знала какие другие, - Львову он уже в то время прикончил... Я же жила, мстя ему каждым движением, каждым помышлением".

Сюда, в Париж, она приехала весной 1927 года, после пятилетнего нищенского существования в Берлине2. Приехала вполне нищей. Здесь нашлось у нее немало друзей. Помогали ей как могли и, кажется, иногда больше, чем могли. Иногда удавалось найти ей работу, но работать она уже не могла. В вечном хмелю, не теряя рассудка, она уже была точно по другую сторону жизни.

***

В дневнике Блока, под 6 ноября 1911 года, странная запись21:

Нина Ивановна Петровская "умирает".

Известие это Блок получил из Москвы, но почему слово "умирает" он написал в кавычках?

Нина в те дни действительно умирала: это была та болезнь, перед отъездом из России, о которой я говорил выше. Но Блок слово "умирает" поставил в кавычки, потому что отнесся к известию с ироническим недоверием. Ему было известно, что еще с 1906 года Нина Петровская постоянно обещалась умереть, покончить с собой. Двадцать два года она жила в непрестанной мысли о смерти. Иногда шутила сама над собой:

Устюшкина мать

Собиралась помирать.

Помереть не померла

Только время провела.

Сейчас я просматриваю ее письма. 26 февраля 1925: "Кажется, больше не могу". 7 апреля 1925: "Вы, вероятно, думаете, что я умерла? Нет еще". 8 июня 1927: "Клянусь Вам, иного выхода не может быть". 12 сентября 1927: "Еще немного, и уж никаких мест, никакой работы мне не понадобится". 14 сентября 1927: "На этот раз я скоро должна скончаться".

Это - в письмах последней эпохи. Прежних у меня нет под рукою. Но всегда было то же - и в письмах, и в разговорах.

Что же удерживало ее? Мне кажется, я знаю причину.

Жизнь Нины была лирической импровизацией, в которой, лишь применяясь к таким же импровизациям других персонажей, она старалась создать нечто целостное - "поэму из своей личности". Конец личности, как и конец поэмы о ней, - смерть. В сущности, поэма была закончена в 1906 году, в том самом, на котором сюжетно обрывается "Огненный Ангел". С тех пор и в Москве, и в заграничных странствиях Нины длился мучительный, страшный, но ненужный, лишенный движения эпилог. Оборвать его Нина не боялась, но не могла. Чутье художника, творящего жизнь, как поэму, подсказывало ей, что конец должен быть связан еще с каким-то последним событием, с разрывом какой-то еще одной нити, прикреплявшей ее к жизни. Наконец это событие совершилось.

С 1908 года, после смерти матери, на ее попечении осталась младшая сестра, Надя, существо недоразвитое умственно и физически (с нею случилось в детстве несчастие: ее обварили кипятком). Впрочем, идиоткой она не была, но отличалась какою-то предельной тихостью, безответностью. Была жалка нестерпимо и предана старшей сестре до полного самозабвения. Конечно, никакой собственной жизни у нее не было. В 1909 году, уезжая из России, Нина взяла ее с собой, и с той поры Надя делила с ней все бедствия заграничной жизни. Это было единственное и последнее существо, еще реально связанное с Ниной и связывавшее Нину с жизнью.

Всю осень 1927 года Надя хворала безропотно и неслышно, как жила. Так же тихо и умерла, 13 января 1928 года, от рака желудка. Нина ходила в покойницкую больницы, где Надя лежала. Английской булавкой колола маленький труп сестры, потом той же булавкой - себя в руку: хотела заразиться трупным ядом, умереть единою смертью. Рука, однако ж, сперва опухла, потом зажила.

Нина бывала у меня в это время. Однажды прожила у меня три дня. Говорила со мной на том странном языке девятисотых годов, который когда-то нас связывал, был у нас общим, но который с тех пор я почти уже разучился понимать.

Смертью Нади была дописана последняя фраза затянувшегося эпилога. Через месяц с небольшим, собственной смертью, Нина Петровская поставила точку.

Версаль, 1928

* В 1934 г., в Москве, в издательстве "Academia", вышла книжка избранных стихов Брюсова. В приложении даны "Материалы к биографии", составленные его вдовой, которая подтверждает, что в основу "Огненного Ангела" был положен действительный "эпизод". (Прим. В. Ходасевича)

Комментарии

1. ...ею написанное было незначительно и по количеству, и по качеству... - Нина Петровская издала единственный сборник рассказов "Sanctus Amor" (М., 1908; по ее письмам к Ходасевичу видно, что оба стремились издать свои первые книги одновременно), помимо этого печаталась в символистских журналах и альманахах ("Весы", "Перевал", "Гриф"), в различных московских газетах ("Утро России", "Накануне", "Голос Москвы", "Московская газета", "Руль", "Новь", "Столичное утро" и др.), после революции - в берлинско-московской сменовеховской газете "Накануне".