Последний соблазн

Склонив голову, его внук возился с трюмной помпой. Ему нужно было чем-то занять руки, чтобы никто не заметил и позднее не вспомнил, что он нервничал. Тем не менее у него как будто огонь зажегся внутри, едва будущее оказалось в его собственных руках. Наконец-то он стал хозяином своей судьбы. Миллионы людей хотели бы освободиться, но совсем немного наберется таких, у которых хватит духу сделать это. И он ощутил прилив гордости, особой гордости, которой никто не предполагал в нем.

Гюнтер готовил в камбузе завтрак и ничего не замечал. Ему приходилось быть таким же точным, как шкипер. Тревогу забил Манфред, судовой механик. Не слыша старика, он набрался смелости и приоткрыл дверь в его каюту. Кровать оказалась пустой, а одеяло натянуто так, что на нем, как на батуте, можно было прыгать до потолка. Ничего не понимая, он вернулся на палубу и принялся за поиски. В трюме пока было пусто, так как утром ожидался груз гравия. Манфред отвернул брезент и полез вниз, чтобы осмотреть его от носа до кормы, ведь старик мог устроить внезапную ночную проверку баржи и упасть. Его мог хватить удар. Но в трюме никого не оказалось.

У Манфреда появилось нехорошее предчувствие. Он вылез обратно на палубу и обошел ее по периметру, глядя в воду. Около носа он обнаружил то, что боялся найти. Старик плавал лицом вниз между баржей и пристанью.

Все было яснее ясного. Старик слишком много выпил и споткнулся о трос. Вскрытие показало, что он ударился головой, вероятно, потерял сознание. Но даже если его всего лишь оглушило, алкоголь сделал свое дело, и он захлебнулся. Официальное заключение гласило, что произошел несчастный случай. Ни у кого не возникло ни малейших сомнений.

На это внук и рассчитывал. Правда, он боялся до самого конца, но все вышло, как ему виделось в мечтах. До чего же он удивился, поняв, что значит настоящая радость.

В первый раз он узнал, что такое власть, и она оказалась нежнее прикосновения шелка к коже и горячее прикосновения бренди к горлу. Когда-то он нашел в себе кроху силы, которую постоянные унижения и издевательства не сумели уничтожить, и подкармливал ее своими фантазиями, а потом ненавистью к деду и к себе самому, пока ее не сделалось так много, что он решил действовать. В конце концов он показал гнусному старому ублюдку, кто из них настоящий мужчина.

Никакого раскаяния или угрызений совести он не испытывал ни сразу после смерти старика, ни потом, когда поползли слухи среди речников. Одна мысль о содеянном переполняла его головокружительной легкостью. Ему хотелось испытать все снова, и это жгло его изнутри, однако он понятия не имел, как удовлетворить свои желания.

Как ни странно, ответ он получил на похоронах, к счастью, собравших совсем мало людей. Хотя старик всю жизнь проработал на реке, друзьями он не оброс. Никому даже в голову не пришло прервать работу ради того, чтобы отдать последний долг покойному. Новоиспеченный хозяин «Вильгельмины Розен» узнал в пришедших бывших докеров и шкиперов, которые не знали, что делать со своим временем.

После панихиды к нему подошел пожилой человек, которого он видел первый раз в жизни.

— Я был знаком с твоим дедом, — сказал он. — Пойдем, угощу тебя выпивкой.

Молодой человек не знал, как принято отказываться от нежелательных приглашений. Его настолько редко куда-то приглашали, что ему не представилось возможности этому научиться.

— Хорошо, — сказал он и последовал за пожилым мужчиной, оставив позади остальных участников траурной церемонии.

— У тебя есть машина? Я приехал на такси.

Парень кивнул и направился к старому «форду» своего деда. Он собирался купить другую машину, как только адвокаты позволят ему тратить унаследованные от деда деньги. Уже сидя в машине, пожилой мужчина попросил его ехать на окраину города, а потом и за город. Остановились они на пересечении дорог около гостиницы. Он купил пару бутылок пива и указал на стоявшие снаружи столики.

Они уселись в тенечке, хотя весенняя сырость, с которой еще не могло справиться солнце, не располагала к этому.

— Меня зовут Генрих Гольц. — Представление сопровождалось вопросительным взглядом. — Может быть, слышал обо мне? О Гени?

Парень покачал головой:

— Нет. Ни разу.

Гольц медленно вздохнул:

— Не могу сказать, чтобы меня это удивило. О том, что нас соединило, уж точно не стоило распространяться.

Он отпил пива с сосредоточенностью человека, редко предающегося этому удовольствию. Кем бы ни был Гольц, он не принадлежал к речникам. Невысокого роста, узкоплечий человечек со сморщенным лицом сутулился, словно на него постоянно дул холодный ветер. Водянистые серые глаза прятались в скоплении морщин, и смотрел он скорее искоса, чем прямо.

— Откуда вы знаете моего деда?

Ответ Генриха Гольца и история, которую он рассказал, изменили жизнь парня. Теперь он понимал, почему ему так не повезло с детством. Но это лишь подогрело его ярость. Деда он не простил, зато как будто увидел свет в конце тоннеля. Наконец-то он обрел миссию, которая уберет ледяную хватку страха, слишком долго мешавшую ему получать то, что другим дается просто так.

Вечер в Гейдельберге стал всего лишь следующим этапом в его замысле. О том, что он тщательно все продумал, говорило отсутствие полицейских и его пребывание на свободе. Значит, он не допустил никаких более или менее серьезных ошибок. Однако первая экзекуция многому его научила, и в будущем кое-что он будет делать совсем по-другому.

Он верил, что у него большое будущее. Небольшим краном молодой человек поднял блестящий «фольксваген-гольф» с задней палубы «Вильгельмины Розен». Потом проверил в сумке, не забыл ли он чего: блокнот, ручка, скальпель, запасные лезвия, клейкий пластырь, тонкая веревка и воронка. Маленькая банка с формалином надежно закрыта. Всё на месте и в полном порядке. Он взглянул на часы. Чтобы добраться до Лейдена, времени хватит. Он положил мобильник в карман и стал переносить машину на пристань.

6

Аплодисменты накрыли волной Даниэля Баренбойма,[5] когда он повернулся к оркестру и жестом поднял его. «Лишь Моцарту дано пробуждать такую любовь к людям», — думал Тадеуш, беззвучно хлопая в ладоши в глубине отдельной ложи. Катерина любила оперу почти так же, как любила наряжаться в преддверии вечера, который собиралась провести в «Штатсопер». Кому какое дело, откуда берутся деньги? Значение имеет лишь то, как их тратят. А Катерина понимала в этом толк, и жизнь всех, кто находился с ней рядом, становилась особенной. Идея купить лучшие места в опере принадлежала ей, хотя Тадеушу тоже не приходило в голову возражать против этого. Вот и сегодня вечером он как будто совершал ритуал. Ему ни с кем не хотелось общаться, и меньше всего с хорошенькими женщинами, которые в фойе перед началом спектакля выражали ему свое сочувствие.

Ожидая, когда зрители покинут зал, он не сводил невидящего взгляда с занавеса. Потом встал, одернул классический смокинг, надел соболиную шубу и, достав из кармана мобильный телефон, включил его. В конце концов он одним из последних покинул оперный театр и оказался на улице весенним звездным вечером. Обойдя несколько групп людей, которые обсуждали увиденное и услышанное, он свернул на Унтер-ден-Линден и зашагал в сторону освещенных прожекторами Бранденбургских ворот и нового Рейхстага, сверкавшего огнями чуть правее. До его апартаментов в Шарлоттенбурге надо было пройти две мили, однако в этот вечер ему захотелось прогуляться по берлинским улицам, вместо того чтобы закупоривать себя в машине. Ему, как вампиру, требовалось вливание жизни. Пока еще у него не было сил на светские игры, но город был насыщен энергией, которая подпитывала его.

Едва Радецкий миновал Советский военный мемориал возле Тиргартена, как зазвонил телефон. С досадой он вытащил его из кармана:

— Слушаю!

— Босс!

Тадеуш Радецкий узнал глубокий бас Дарко Кразича.

5

Даниэль Баренбойм (род. в 1942 г. в Аргентине) — современный пианист и дирижер. В детстве переехал с родителями в Израиль. Первое выступление, принесшее ему славу, состоялось в Израиле. Был главным дирижером Лондонского камерного оркестра, потом Парижского оркестра, с 1989 года — главный дирижер Чикагского оркестра.