Страница 6 из 7
– И ты думаешь, что успех тебя не испортит? – спросил «голос рассудка». Ваня снова взял Сашу под руку. – И ты не станешь заносчивой, эгоистичной, стилягой с крашеными, взбитыми волосами, с кровавыми когтями и размазанными ресницами?
– Никогда! – горячо ответила Саша, остановилась и, протянув руки к ясному звездному небу, к светлому месяцу, воскликнула: – Клянусь! Никогда! Никогда!
Вера засмеялась. Засмеялся и Ваня. А Саша пожала плечами. Ей стало досадно, что друзья не понимают ее.
– Вот как одинок человек! – грустно сказала она.
– Это о чем? – опять не понял Ваня.
– Это я о себе, – пояснила Саша.
Ваня помолчал. Подумал. Решил запомнить эту фразу и возвратиться к ней, когда они будут вдвоем.
– Смотрите, сеновал! – вдруг воскликнула Вера. – Если нет собак во дворе, залезем в сено и отдохнем часок-другой.
Они подошли к воротам. Постояли. Прислушались. Собаки молчали. Ваня осторожно повернул круглое кольцо калитки, но она не поддавалась. Тогда он перелез через забор, отодвинул засов. Девочки крадучись вошли во двор. Все трое по шаткой лесенке бесшумно поднялись на сеновал и зарылись в душистое сено.
– Хорошо-то как! – мечтательно сказала Вера, вытягивая ноги и закидывая руки за голову.
– Тише ты, шепотом говори! – остановила ее Саша.
На улице стояла предутренняя тишина. Изредка лишь в стайке, под сеновалом, вздыхала корова.
Но вот где-то в доме на другой стороне улицы в окне мелькнул и погас свет… Тишину нарушил отдаленный, приглушенный рокот самолета, и на небе, среди звезд, замелькали и поплыли две звездочки – одна красная, другая зеленая.
– На Москву, – сказал Ваня. – Вот так и ты, Сашенька, когда-нибудь полетишь в ту сторону…
Он попробовал представить себе Коршун без Саши и не смог. Но Саша не уловила тревоги в голосе Вани и в сотый раз с грустью подумала: «Я для него просто школьный товарищ, такой же, как Вера, Славка и все другие».
– У меня, Ваня, обстоятельства иные, чем у тебя или у Сашеньки, – шепотом сказала Вера, обращаясь только к нему. – Вы вольные птицы: взмахнули крыльями и полетели в чужие края. А у меня мать больная… бабушка старая. Разве их оставишь?
– Ты уже специальность имеешь и завод любишь, – утешала подругу Саша. – Ты единственная из девочек на слесарном станке работаешь. Да еще как!…
– Смотрите, опять самолет! Высоко летит, даже шума не слышно! – воскликнул Ваня.
И в этот же миг совсем неожиданно около лестницы визгливо и сердито затявкал щенок. Видно, он спал крепким, молодым сном и только теперь проснулся и почуял во дворе чужих людей.
– Цыц, дурень! – шепотом сказал Ваня.
В ответ щенок залился ожесточенным, захлебывающимся лаем, таким оглушительным и звонким, что его, казалось, было слышно на другом конце улицы. И сразу нарушилось ночное безмолвие. Вот и в соседнем дворе густым басом лениво забрехал пес. С другой стороны улицы его поддержал старческий, глухой лай. Где-то на задах мелко-мелко застрочил молодой, энергичный и злой собачий голос.
– Надо уходить, – обеспокоенно сказал Ваня, и все вдруг заметили, что становится светло, и даже разглядели глупого черного щенка внизу у лестницы.
Они спустились с сеновала. Щенок то трусливо отбегал в сторону, то норовил ухватить зубами кого-нибудь за ногу. Защищаясь от него, сдерживая смех и визг, готовый вот-вот сорваться с губ, друзья кинулись к калитке.
Улицы Брусничного оживали. Проехал грузовик, и шум его мотора показался особенно оглушительным; к водопроводной колонке пришла заспанная женщина с ведрами на коромысле; гремя болтами, жители открывали ставни окон; из труб к нежно-розовому, ясному небу потянулся дымок. Ребята направились к дому, в котором жил старик Федоренко.
– Кажется, вот здесь, – сказала Вера.
У ворот стояла старушка, и по ее моложавому и румяному лицу школьники сразу узнали Еремеевну, очень точно описанную Федором Алексеевичем.
5
Было условлено, что беседу начнет Вера Каменева, она лучше других умела разговаривать со взрослыми.
Вера сказала Еремеевне, что она и двое ее товарищей приехали по поручению Коршунской школы, и напомнила старушке, что та обещала директору узнать, нет ли в Брусничном старых знакомых Федоренко.
– Со всеми соседями толковала. Одни сказывали: года три тому минуло, приходил один старик Федоренку проведать, – оживленно рассказывала Еремеевна. – Старик приметный: на одном глазу бельмо. И живет недалече – возле реки, по набережной, значит. Я уж сама собралась было поискать его, да вот нога нудит. – И старушка показала ногу, обутую в подшитый кожей валенок. Другая нога была в ботинке. – Вы зайдите вот к Веселкову, он лучше меня знает всех старожилов.
Видно было, что Еремеевна с большим интересом отнеслась к поискам школьников и, будь она здоровее и моложе, приняла бы в этом самое деятельное участие.
Веселков во дворе колол чурки. В этом деле он был мастак. Высоко взмахнув топором, вонзал лезвие в чурку, и она с тихим хрустом распадалась надвое. Он ставил половину чурки, снова вонзал в нее лезвие, и чурка опять распадалась на две равные части.
– Здравствуйте, товарищ Веселков! – громко сказал Ваня.
Веселков опустил вскинутый над головою топор и быстро повернулся к молодежи. На вид ему было под пятьдесят. Румяный, с посеребренными сединой волосами, прилипшими к вспотевшему лбу, в распущенной рубахе с расстегнутым воротом, в сапогах с голенищами гармошкой, он окинул пришельцев быстрым взглядом живых карих глаз.
Вера объяснила, зачем они пришли. Тогда он бросил топор, рукавом рубахи обтер лицо, пригласил ребят сесть на ступеньках крыльца и сам присел рядом.
– Верно, – затянувшись цигаркой, сказал он. – Тот старик из-за бельма приметный. Живет на набережной, это точно, потому он при мне про рыбалку поминал. Говорил, от его дома до реки – рукой подать.
Так же, как и Еремеевна, Веселков живо заинтересовался поисками школьников.
– Кабы не на работу, сам с вами пошел бы. Ну, а на досуге, может, забежите, расскажете, как все будет?
Попрощались с Веселковым, пошли по направлению к набережной. Хотели свернуть в переулок, но вдруг услышали, что их кто-то окликает:
– Эй, ребята, постойте!
По дороге, припадая на правую ногу, в распахнутом пальто ковыляла Еремеевна. Ваня побежал ей навстречу.
– Вы уж назад как пойдете, загляните ко мне, обскажите, что и как, – с придыханием произнесла она.
– Обязательно зайдем, – широко улыбаясь, обещал Ваня.
Саша остановилась, поджидая Ваню, а Вера, помахивая подобранным где-то прутом, шла далеко впереди, напевая и думая о чем-то своем.
Ваня подошел к Саше.
– Так почему же человек одинок? – спросил он, приостанавливаясь и сверху вниз внимательно глядя на ее лицо с коротким, немного вздернутым носиком, с чуть уловимыми, изменчивыми красками на щеках: то ли от смущения, то ли от радости.
С тех пор как Саша бросила эту фразу, прошла долгая ночь и утро. Но Саша сейчас же вспомнила свои слова и удивилась, что Ваня не забыл их. Удивилась, потому что была еще слишком молода и неопытна, чтобы понять, что вот такие невзначай брошенные фразы запоминает только истинный друг, тот, кого интересует каждое ее слово, всякое движение души, любой оттенок настроения.
– Ты и Вера не поняли меня. И никто не понимает, не хочет, чтобы я стала артисткой. Я говорила от души, а ты и Вера смеялись…
– Сашенька, – растерянно сказал Ваня, – честное слово…
Но тут они поравнялись с Верой. Она сказала:
– Вот набережная. И совсем небольшая. Можно обойти все дворы.
Вера взглянула на Ваню, на Сашу, заметила ее пылающие щеки и поняла: у них что-то случилось.
Старик с бельмом на глазу неожиданно отыскался безо всяких трудностей. Он в это раннее утро рыбачил на Оби. Сидел на бревне, закинув удочку в воду, неподвижно и напряженно приглядываясь к поплавку.
Вера подошла к нему слева.