Бедняга Смоллбон

– А теперь уже и не всплывет, – сказал мистер Крейн.

– Очевидно, вы правы, – согласился Боун. – Если это не обнаружил даже Хофман, то не обнаружит никто. Главным образом потому, что деньги были возвращены почти сразу же, а все счета, очевидно, исчезли вместе с другими бумагами, касавшимися завещания.

– Что тогда… – начал мистер Бёрли.

– Но то, что никто не знает, откуда в конце концов взялись эти деньги, ничего не меняет в том факте, что рано или поздно их придется вернуть.

– А вы откуда знаете, что это был заем? – бросил мистер Бёрли. – Что если эти деньги он, скажем, унаследовал?

– Вы это серьезно? – удивился Боун. – Будь это наследством, все стало бы известно, – но это вообще нельзя принимать в расчет. Сейчас совершенно ясно, что до самой смерти Абель Хорниман платил проценты по этому займу. Позиция эта фигурирует в его банковском счете. Сорок восемь фунтов, два шиллинга и шесть пенсов. Три с половиной процента годовых с десяти тысяч фунтов плюс налог. Достаточно показательная позиция.

– Кому же он платил эти деньги? – поинтересовался мистер Крейн.

Самым удивительным в этом разговоре было то, что оба партнера бессознательно держали себя с Боуном как с равным.

– Деньги Абель Хорниман получил наличными, – сказал Боун. – Это мы выяснили. Полагаю, из осторожности он положил их на свой личный счет в другой банк. Потом проценты мог выплачивать чеками.

– Кому? – в один голос воскликнули мистер Бёрли и мистер Крейн.

– В этом-то и все дело, – спокойно заметил Боун. – Разумеется тому, от кого он деньги получил.

– Совершенно непонятно, – сказал мистер Крейн. – Откровенно говоря, раз уж выкладывать все карты на стол, у Абеля не было ничего, под что он мог бы взять в долг. Одна наша фирма. Та приносила ему неплохой доход – но отнюдь не состояние. Во всяком случае, закладывать ему было нечего. Его дом в Лондоне, и земли, и поместье за городом уже были заложены – перезаложены.

– Откуда взял он эти деньги – один Господь ведает, – признал Боун. Может, взял пистолет и пошел грабить банк. Одно тут очевидно – или по крайней мере весьма правдоподобно: Смоллбону это стало как-то известно. А если бы правда вышла наружу – если бы Смоллбон постарался, как он имел обыкновение делать, – это означало бы крах Абеля Хорнимана и катастрофу для фирмы. И очень похоже, что потому Смоллбона и убили.

Боун помолчал.

– Теперь, когда Абель мертв, первая опасность отпадает. Но вторая остается. Именно поэтому я позволил себе намекнуть, что фирма может очутиться в ситуации, когда потребуется новый капитал.

V

– Майор Фернаут? – сержант Пламптри спрашивал себя в душе, на самом ли деле звучит его голос столь устало, как ему кажется.

– Да, у телефона.

– Простите, что беспокою вас, но я из фирмы «Хорниман, Бёрли и…» – да верно. Адвокатская контора. Мы здесь пытаемся напасть на след телефонного разговора с нашей конторой за 27 февраля.

– Это было в субботу?

– Да.

– Утром?

– Да.

– Забавно, что вы об этом спрашиваете, – заметил майор Фернаут. Подождите минутку, я загляну в свой дневник. Да, вы правы. Я к вам звонил в тот день с утра. После одиннадцати. А в чем дело?

– Ну, гм. А с кем вы говорили? – осторожно спросил сержант Пламптри.

– Но, друг мой, в том-то все и дело, – воскликнул майор Фернаут. – На это я и жаловался. Ни с кем я не поговорил. Там никого не было, хотя звонил я трижды. Это я называю бардаком! Уж если говорите, что в конторе в субботу утром кто-то будет, так там и должен кто-то быть.

– Разумеется, майор, – с нескрываемой благодарностью признал сержант Пламптри. – Благодарю вас, от души благодарю.

VI

Едва придя в тот вечер домой, мистер Бёрли тут же поднялся в свою спальню. У постели стоял медицинский столик со стеклянной крышкой, а над ним висела большая белая аптечка.

Открыв её, мистер Бёрли окинул взглядом густой лес флакончиков. Потом как искушенный ипохондрик занялся изучением себя самого. Последнее время его заботили мешки под глазами. Не морщины и не темные круги – это было обычным делом и на них хватало дозы желудочных порошков, – но какие-то пятна, иногда длинные, иногда круглые, прям как азбука Морзе.

Мистер Бёрли взвесил эти признаки с точки зрения своих мощнейших запасов лекарственных средств и налил полную мензурку рубиново-красной жидкости. Перемешав стеклянной лопаточкой, опрокинул её в себя. Потом в зеркале рассмотрел язык, пощупал пульс и снова закрыл глаза.

Пятнышки он ещё видел, но уже куда слабее.

Мистер Бёрли ещё пару раз повторил дозу и настроение его заметно улучшилось. (И неудивительно, ибо он понятия не имел, что им только что было выпито ничто иное, как портвейн довольно низкого качества, который, выдавая за стимулирующее средство, обычно продают в мелкой расфасовке за многократную цену.)

Спустившись вниз, мистер Бёрли сел к столу, подумав с отвращением о Генри Боуне и с явной неприязнью – о мистере Крейне. Подумал о Бобе Хорнимане и не совсем прилично – о бедняге Абеле Хорнимане. Потом подумал о будущем. А там в перспективе – бесконечный ряд проблем. Непрестанные потрясения для его нервной системы; бесконечные атаки на его желудок; бессонные ночи, когда боязнь бессонницы превосходит саму бессонницу.

«В конце концов, – рассуждал про себя мистер Бёрли, профессиональные доходы ему, собственно, ни к чему. Никогда не расходовал и половину, а то, что накопилось за годы, лишь напрасно дразнит ненасытный аппетит министерства финансов.»

И не в последнюю очередь, дойди до каких-нибудь неприятностей – а этот мерзавец Боун явно не угомонится-будет лучше, если сможет доказать, что принял меры уже заранее.

Мистер Бёрли придвинул лист бумаги и начал писать.

VII

В тот вечер после ужина Боун натянул рабочий костюм, сказал миссис Маджоли, чтобы та его не ждала, и вышел из дому.

Ему нужно было подумать, и ночная прогулка по улицам Сити для этого лучше всего. На работу ночным сторожем заступал только в десять, спешить было некуда.

Стояла прекрасная ночь, с высокими перистыми облаками, с которыми играла в прятки луна. Боун направился к востоку, лишь туманно представляя, куда идет, но притом с уверенностью коренного лондонца, что не может слишком уклониться от нужного направления.

Теперь ему было ясно, что проблем две, и совершенно разные. И именно неясность этого основного факта вызвала все прежние неясности. Первый вопрос звучал так: кто и почему убил Смоллбона – и с ним связан вопрос, почему нужно было устранить мисс Читтеринг. Другой – отдельный вопрос – как Абелю Хорниману удалось найти тех десять тысяч фунтов.

Оба вопроса все же были между собою связаны, в этом Боун не сомневался. Цепь доказательств в общих чертах совпадала с тем, что он изложил Бёрли и Крейну. Абель Хорниман добыл десять тысяч фунтов каким-то способом, граничившим с нарушением закона. И Маркус Смоллбон его на этом поймал. Маркус Смоллбон был из тех людей, что неустанно следят за возможными скандалами и также неустанно пытаются предать их гласности. Поэтому кто-то, не хотевший, чтобы факты вышли наружу, устранил мистера Смоллбона при помощи самодельной резки для сыра. А когда понял, что может быть разоблачен какой-то неосторожностью мисс Читтеринг, устранил и её.

Уверенность, кто это мог быть, все крепла. Повод и возможность были налицо. Теперь осталось только разрешить основной вопрос, – как Абель Хорниман добыл деньги.

Когда Боун добрался до этого пункта, он обнаружил, что находится на Олдгейт Памп. Поэтому свернул к югу и следующих пятнадцать минут посвятил размышлениям о том, каким образом работящий, педантичный, способный и солидный адвокат мог раздобыть десять тысяч фунтов.

Напрашивалось решение, что он посягнул на доверенные ему фонды – лучше сказать на такой фонд, единственным опекуном которого был он сам. Именно это и было первым шагом Абеля. Он позаимствовал деньги из наследства Ишабода Стокса. Но это не могло быть окончательным решением. Контрольная система была для того и разработана, чтобы разоблачать такие нелегальные займы: а наследники, даже в полном смысле слова благотворительные, должны в конце концов начать протестовать против утраты значительной части своих доходов. Абель все это понимал, и постарался как можно раньше вернуть в наследство Ишабода Стокса недостающую часть, которую каким-то ловким ходом где-то раздобыл. Возврат денег прошел незаметно и Боун полагал, что сегодня уже ничего невозможно доказать, тем более, что большинство учетных документов утрачены.