Дорогое чудовище

– Ваш старик? – вмешался Фэндер. – Вы имеете в виду родителей, вашего отца? Разве вы сами всего этого не застали?

– Нет. Я ничего не видел. Я сын того, кто был сыном сына выжившего.

– Давайте вернемся в пещеру, – вмешался Спиди, уставший от этого немого разговора. – Я хочу показать ему нашу арфу.

Взрослые не обратили на это внимания, и Фэндер продолжил:

– Вы не думаете, что могли уцелеть и другие?

– Трудно сказать, – Грейпейт воспринял эту мысль без энтузиазма. – Может, бродят где на другой стороне земного шара, продолжая убивать друг друга, или обречены на голодную смерть, или умирают от заразы.

– А что это за болезнь?

– Не помню, как называется. – Грейпейт озадаченно поскреб маковку. – Мой старик говорил несколько раз, да я запамятовал. Да и что мне с того названия. Он сказал, что еще отец рассказывал ему, что болезнь была частью войны, она была изобретена и распространена с умыслом – и до сих пор не дает нам покоя.

– Каковы же ее симптомы?

– Жар и головокружение. Появляются черные опухоли под мышками. За сорок восемь часов ты становишься мертвее мертвого, и тебя уже ничем не спасти. Первые схватывают ее те, кто постарше. Затем заболевают и дети, если они не успеют как можно быстрее покинуть заболевших стариков.

– Совершенно незнакомая мне болезнь. – сказал Фэндер, неспособный определить признаки искусственно культивированной бубонной чумы. – В любом случае, я не специалист в медицине. – Он посмотрел на Грейпейта. – Но вы, похоже, избежали ее.

– Повезло, – предположил Грейпейт. – Или, может, я просто не мог подхватить заразы. До сих пор жив не только я, но и легенда о том, что в незапамятные времена несколько человек были невосприимчивы к этой хвори, будь я проклят, если знаю почему. Может, я один из этих огнестойких – но не особо рассчитываю на это.

– Так вот почему вы держитесь подальше от этих детей?

– Верно. – Грейпейт посмотрел на Спиди. – На самом деле я не должен был идти с этим парнем. Рядом со мной у него меньше шансов, чем без меня.

– Весьма осмотрительно с вашей стороны, – осторожно заметил Фэндер. – Особенно принимая во внимание, что вам, должно быть, одиноко.

Грейпейт ощетинился, и поток его мыслей стал агрессивнее:

– Я не горюю без компании. Я сам могу присмотреть за собой. Я живу в одиночку с тех самых пор, как мой старик оставил меня, чтобы окочуриться в одиночестве. Я крепко стою на ногах, чего и всем желаю.

– Я понимаю вас, – сказал Фэндер. – Вы должны простить меня. Ведь я чужестранец. И сужу по собственным чувствам. Я тоже время от времени бываю одинок.

– Как же так? – спросил Грейпейт, поглядев на него с удивлением. – Неужто вы хотите сказать, что вас оставили на произвол судьбы?

– Именно.

– Эх, человек! – пылко воскликнул Грейпейт.

«Человек!» Это была картинка, напоминавшая представление Спиди: образ зыбких очертаний, но с вполне определенным человеческим лицом.

Представитель старшего поколения землян реагировал на то, что он считал, скорее, ситуацией, чем свободным выбором, и реакция пришла на волне симпатии.

Фэндер отозвался тотчас же и твердо:

– Видите, в каких я обстоятельствах. Дружба с дикими животными ничего не принесет мне. Мне нужно мыслящее существо, друг, которому понравилась бы моя музыка и который забыл бы про мою внешность, существо достаточно разумное, чтобы…

– Не уверен, что мы настолько разумны, – вмешался Грейпейт. Он хмуро скользнул взглядом по окрестностям. – Особенно, когда смотришь на это кладбище вокруг и думаешь о том, что такие же слова о разумном произносились во времена моего прадеда.

– Всякий цветок расцветает из пыли прежних цветов, – сказал Фэндер.

– Что это за «цветы»?

Марсианин испытал чувство, схожее с потрясением. Он тут же изобразил телепатически картину: трубчатые лилии, алые и сияющие, – и мозг Грейпейта вертел ее так и сяк, все никак не признавая в ней рыбу, мясо или растение.

– Растения вроде этих. – Фэндер сорвал несколько стеблей зелено-голубой травы. – Только крупнее, красочнее и ароматнее. – Он передал сверкающий образ поля в квадратную милю шириной и длиной, полного трубчатых лилий, красных и сияющих, названия которым он не смог бы подобрать на земном языке.

– Вот так петрушка! – воскликнул Грейпейт. – У нас здесь такого отродясь не водилось.

– Здесь – нет, – внушал Фэндер. – Не здесь. – Он указал на далекий горизонт. – А где-то там – очень даже может быть. Если соберемся, мы сможем составить друг другу компанию в пути и многому научиться друг у друга. Мы можем объединить наши усилия и наши идеи и искать далекие цветы – и не только для себя, но и для других.

– Народ теперь не собирается большой компанией. Все живут семьями, пока чума не разрывает и эти, последние связи. А потом бросают детей. Чем больше толпа, тем выше риск подхватить инфекцию. – Опершись на оружие, он смотрел на собеседника, и его мысли, передаваемые по телепатическому каналу, были хмуро-торжественны. – Как только заболевает один, он тут же уползает, чтобы испустить дух в одиночку. Его кончина – личное дело между ним и Господом, свидетели не нужны. Смерть стала весьма частным делом в наши дни.

– Как, и после стольких лет? Вам не кажется, что к этому времени эпидемия могла кончиться?

– Кто знает. И кто рискнет?

– Я рискну.

– Ну что ж, можешь попробовать. Ты не похож на нас, ты другой. Можешь и не заразиться.

– А может быть, умру, только еще медленнее и мучительнее.

– Все может быть, – согласился Грейпейт, пожав плечами. – Все равно, ведь ты смотришь на это под своим персональным углом – так сказать, со своей колокольни. Тебя же бросили на произвол судьбы. Что тебе терять?

– Жизнь, – ответил Фэндер.

Грейпейт вздрогнул, словно его слегка кольнуло в бок.

– Ну что ж, это рискованная игра. И нет игрока, который мог бы сыграть по большей ставке, чем эта. Поэтому пойдем с нами. – Он сжал ствол ружья так, что побелели костяшки пальцев. – Только помни: в тот момент, как ты подхватишь заразу, ты уйдешь немедленно и навсегда. Если же не уйдешь, я сам убью тебя и отволоку твое тело, даже если заражусь при этом сам. Дети прежде всего, понимаешь?

В убежищах оказалось намного просторнее после пещеры. Восемнадцать детей жили здесь, истощавшие на долгой диете из корней, съедобных трав и редкого кролика, попадавшегося в силки. Самые юные и пугливые привыкли к Фэндеру уже на десятые сутки. Через четыре месяца сверкающий голубой студень стал обязательной частью обстановки их маленького, ограниченного мирка.

Шестеро подростков были пареньками постарше Спиди, один из них даже намного старше, однако все ж таки взрослым его назвать было нельзя. Фэндер учил их игре на своем невиданном инструменте и время от времени, в виде поощрения, брал на десятиминутные экскурсии на грузовых санях по окрестностям. Он строгал кукол для девочек, а также изготавливал странноватого вида домики-купола для кукол и игрушечные креслица со спинками в виде веера, сплетенные из травы. Ни одна из игрушек не была в полном смысле слова марсианской или же земной. Они представляли собой некий трогательный компромисс воображения: марсианское представление о том, как должны выглядеть эти земные предметы, если бы они действительно существовали.

Но тайно, чтобы никому не показалось, что он пренебрегает младшими, он направлял основные усилия на шестерых старших мальчиков, включая Спиди. Фэндер решил, что они – основная сила, на которую мог сейчас рассчитывать этот заброшенный мир. При этом он ни разу не побеспокоился подумать о том, что не технический, гуманитарный мозг также имеет свои достоинства и что могут наступить времена и условия, в которых стоит отойти от узкого взгляда на вещи.

Так что он почел за лучшее сконцентрировать свои усилия на семи старших детях, обучая их все эти долго тянувшиеся месяцы, побуждая их разум, поощряя любопытство и постоянно внушая идею, что страх болезни и смерти может стать разъединяющей народы враждебной догмой, если они не победят его в собственной душе.