Страница 39 из 41
- Митенька! Дите милое! Да откуда же это тебя Господ принес? A мы уж думали промеж себя: сгинул, погиб, помер наш Митенька. Горя и то сам не свой был, - ронял дрожащим голосом Онуфриев.
- Так значит жив и Горя? Жив и не ранен? - вся так и встрепенулась Милица.
- Жив, жив наш дите, Горенька, милостью Божией жив. Сам видал, как соколом взлетел он одним из первых на неприятельские укрепления. Молодец, герой, что и говорить. A вот капитан-то, ж приведи Господь, никак Богу душу отдать собирается?
И Онуфриев шопотом произнеся эти слова, с тревогой склонился над тяжело раненым Любавиным.
- Что, ему плохо? - трепетно осведомилась Милица. - A вы-то сами, Онуфриев, как вы-то себя чувствуете? Ах, как хорошо, что вы успели убить этого злодея, не то… - лихорадочно говорила девушка.
- Не я, a ты, дите, меня опередил, - отмахивался Онуфриев. - Кабы не ты, - капут, смерть была бы нашему начальнику, отцу родному. Потому, шибко он ранен в ногу и в голову. Ему бы с извергом этим и подавно не справиться. A ты подоспел, и несчастью помешал. Так крикнул, что, кажись, мертвого бы разбудил своим криком…
- Ну, a вы? Вы сами-то опасно ранены, Онуфриев?
- A кто ee знает, опасно либо нет. Видать, не опасно, коль смог зашибить злодея-немца. Да и то сказать про нашего брата: умрешь - не дорого возьмешь. Начальников вот куда жальчее, господ офицеров. Помочь бы надо нашему капитану, авось не поздно, отнести бы его на перевязочный пункт.
- Боже мой! Да ведь это невозможно! Вы сами ранены, a y меня не хватит на это силы, - убитым тоном произнесла Милица.
- A вот попробуем… Ваше высокоблагородие, a ваше высокоблагородие, произнес, уже обращаясь непосредственно к офицеру, Онуфриев, - дозвольте вас потревожить… На пункт, значит, отнести. Видимо еще не приспели санитары. А, пока что, мы и сами справимся. Обопритесь на меня, ваше высокоблагородие, обхватите за шею, я вас и приподниму, склоняясь над раненым, говорил Онуфриев.
Но, капитан Любавин, казалось, и не слышал того, что говорил ему солдатик. Он только тихо, протяжно стонал в ответ на слова верного рядового. Тогда Онуфриев обратился к Милице:
- Ты вот что, пособи мне, дите. Я присяду на корточки, благо рана-то y меня в боку, так ништо ей - дозволяет, a ты руки-то их высокоблагородия мне вокруг шеи накинь, да винтовку подай мне мою, на нее опираться стану. Вот и ладное дело, как-нибудь справимся вдвоем.
Действительно, справились. И не как-нибудь, a очень успешно и быстро. При помощи Милицы, Онуфриев, сам раненый в бок осколком шрапнели, с трудом взвалил себе на плечи капитана и потащил его по полю. Милица, поддерживая сзади раненого офицера, не отставала от него ни на один шаг. Стиснув зубы, чтобы не застонать от боли, Онуфриев весь согнувшись в три погибели, едва не падая под тяжестью ноши, едва передвигал ноги. Капитан Любавин был в полном забытьи. Он стонал все слабее и глуше и, наконец, совершенно замолк.
- Никак помер? - испуганно прошептал Онуфриев, и вдруг сам зашатался. Алой струей брызнула кровь из раны в боку и, не поддержи его вовремя под руку Милица, герой-солдат упал бы вместе со своей ношей на землю.
- Постой, дай отдышаться и пойдем с Богом далее… - тяжело переводя дух, произнес он, зажимая кровоточащий бок выхваченным из кармана платком.
Передохнули немного. Милица перевязала рану солдату и снова поплелись дальше… Уже на полдороге встретили их санитары с носилками. На одни положили капитана, на другие - солдата, который всячески отнекивался и открещивался от такого недостойного, по его мнению, способа передвижения. Милица, измученная лихорадкой и жаром, пошла было подле своего приятеля. Пройдя несколько шагов, она остановилась. Туман застлал ей зрение… Небо, как будто, низко-низко опустилось над ее головой, a красные круги плыли перед глазами… Словно что-то толкнуло ее в одну сторону, потом в другую…
Сопровождавший носилки санитар подхватил ее вовремя, и она тяжело повисла у него на руках…
Опять странное оцепенение сковало девушку. Как будто, горячие, клокочущие пеной волны закачали, забаюкали ее, поднимая на своих пенящихся гребнях… Как будто где-то близко-близко запело и зарокотало море… Или это не шум прибоя, этот плеск? Нет, то стоны раненых… стоны, доносящиеся отовсюду.
Полевой лазарет разбил свою палатку под гостеприимным кровом галицийской деревни. Наскоро вымыты сулемой стены… Всюду белые, как снег, столы… Свежие койки с чистым бельем… Заново наложенные повязки. Здесь перевязывают, оперируют и эвакуируют раненых дальше туда, где будут их лечить уже обстоятельно и упорно.
Милица больна; ее рана загноилась… Опасность заражения крови… Она бредит и стонет. Игорь, навещающий своего товарища и друга, каждый раз в отчаянии уходит отсюда. Она не узнает его… Не узнает никого: ни капитана, находящегося тут же рядом, на соседней койке и потерявшего ногу, отнятую у него по колено, ни Онуфриева, своего верного дядьку, другого соседа по койке.
Минутами, впадая в забытье, Милица бредит своей родиной, Дунаем и Савой, юным храбрецом Иоле отличающимся на родных полях. Или зовет Игоря протяжно, упорно, тоненьким слабым голосом, совсем беспомощным, как y маленького дитяти. Игорь почти не отходит от нее. Уходит и возвращается к ее койке снова. Он взял короткий отпуск y начальства, заступившего выбывшего из строя Любавина и, благодаря временному затишью на полях сражения, может побыть некоторое время y постели своего друга. На душе несчастного мальчика черно, как в могиле все эти дни. Нет минуты, чтобы раскаяние не щемило его сердце, - жестокое раскаяние в том, что он способствовал побегу Милицы на войну. Теперь вот она, - раненая, больная, жестоко расплачивается за этот побег.
- О, Милица, Милица! - шепчет он в тоске, вглядываясь в изменившееся до неузнаваемости лицо девушки. - Я виноват, целиком один я виноват в твоей гибели, в твоей болезни… Ведь не послушай я тебя даже и тогда на разведке и привези, несмотря на все твои мольбы и стоны, в полевой лазарет, не пришлось бы тебе оставаться без помощи одной в пустом сарае целую долгую ночь, способствующую ухудшению раны… A долг службы! A необходимость исполнить данное начальством поручение? - поднимался тут же протестующий в душе Игоря голос совести, совершенно заглушая недавние укоры.
И опять юная душа мечется в смертельной тоске и унынии и всевозможные тяжелые мысли преследуют Игоря, не давая ему ни на минуту покоя.
Между тем, полк его выступает дальше, и обычная работа разведчика зовет его снова в строй. Положение же Милицы еще далеко не выяснено и внушает серьезные опасения. Ее отправляют со всевозможными предосторожностями в один из госпиталей взятого y австрийцев древнерусского города, одного из главных городов Галицийской земли. В последний раз, скрепя сердце, склонился над постелью больной Игорь… В последний раз перекрестил дрожащей рукой все еще не пришедшую в сознание больную… В последний раз поцеловал ее горячий, раскаленный лоб, шепнув чуть слышно:
- Прощай, моя Мила… Прощай, дорогой товарищ… Бог знает, увидимся ли мы с тобой когда-нибудь?