Чудо дрессуры

Как только перестала пыхтеть и кашлять «копейка», окружающий мир предстал во всей своей обкультивированной красе с «диким» степным рудиментом.

Жара медленно оседала тяжелой серой пылью на высохшую траву. Жаворонки, трепеща крыльями, повисли над степью, как маленькие воздушные змеи, привязанные невидимыми нитями к земле. Уставший за день ветер еле колыхал большие листья молодых ореховых деревьев, растущих вдоль полевой дороги. Воздух ритмично вибрировал от трескотни миллионов невидимых насекомых. Стебли проса таинственно перешептывались, касаясь друг друга пышными кистями.

Ранний вечер — лучшее время для охоты на степных птиц. Мы, не торопясь, сложили ружья, прислушиваясь к перепелиным голосам и показывая друг другу направления, где раздавалось страстное «поть-плоть, поть-плоть», позаглядывали в стволы, поснимали лишнюю одежду (чтобы еще и позагорать заодно), переложили в патронташах «под руку» полузаряды с девяткой.

— Ну, Петя, — сказал Сан Саныч, натягивая патронташ поверх живота, — давай, делай правильный челнок.

Красиво и элегантно, как фокусник достает кролика из шляпы, я вытащил из ягдташа взятый в долг у знакомых «собачников» строгий ошейник, к которому был привязан длинный капроновый шнур.

— Кардан, иди ко мне, сейчас мы найдем всех птичек.

Кардан сразу почувствовал что-то неладное, поджал хвост, сделал пару коротеньких прыжков в сторону, как бы стараясь превратить все это в шутку, робко протявкал и после строгого взгляда Семена Александровича обреченно лег на спину, готовый ко всему.

Ошейник Кардану не понравился. Пока мы шли к прокосу, он несколько раз попытался его стащить через голову. От этих попыток длинная шерсть на собачьей шее намоталась на шипы, еще надежней посадив на «строгач» будущую грозу перепелиных выводков. Вопреки ожиданиям инструменты дрессировки, на которые было возложено столько надежд, не придали нашей собаке желанных качеств. Кардан, низко наклонив голову, безразлично плелся немного впереди развернутой плотной шеренги охотников. Уши его уныло волоклись по земле, как знамена поверженных армий, а белый капроновый шнур, словно змей-дистрофик, рывками продирался сквозь стерню и сухие комья земли. Перепела на подходе смолкали, затаивались намертво. К середине поля еще никто из нас не имел счастья пальнуть по поднявшемуся комочку жира в перьях.

Тишина сопровождала нашу мрачную процессию. Никто не смел позволить себе высказать мысли вслух, хотя было ясно, что мысли эти уже подступают к выходу, выпирают на лицах, придавая им то удивленное, то злорадное выражение.

На Кардана не действовали никакие команды — ни на английском языке, ни на матерном. Натяжение шнура воспринималось им как старым мерином — он останавливался. Осужденные на смертную казнь идут к эшафоту более бодрым шагом. Я весь ушел в процесс.

— Вперед, вправо, на голос птицы, ищи, ищи, ищи.

Старания были напрасны. Ни вскидывание ружья, ни энергичные забегания, ни другие способы как-то стимулировать печального спаниеля не помогали.

Лаской надо, лаской, вдруг подумалось мне, надо успокоить собаку, дать ей понять, что она тут для охоты и все так же любима, несмотря ни на что.

Нежные слова с поглаживаниями дали желанный результат. Кардан повеселел, завилял хвостиком, перешел на рысь. Но был и побочный эффект — бегая взад-вперед, собака наматывала шнур на ноги охотников, затягивая неимоверные узлы.

— Петя, — робко спросил Сашка, высвобождая лодыжки из объятий капронового змея, — давай сегодня как-нибудь без правильного челнока обойдемся, уж очень шнур ходить мешает. Я не спорю, ты так красиво рассказывал, может быть, просто сейчас не то время.

— Нет, Сашик, дело не во времени, — хитрое лицо Сан Саныча приняло притворное выражение наивного простака, — я знаю, здесь просто, как там, в популяции этой, нет молодняка женского пола — одни извращенцы голубые живут. А Карданчик наш ничего общего с этим мусором иметь не хочет, он гордо проходит мимо, пускай они себе там орут, аж головой об землю бьются. Правда, Петр Николаевич?

Я понимал, что любые оправдания будут расценены как признание своей неспособности научить собаку челноку, но все же начал выдавать заранее приготовленные отговорки про жару, про «первый блин комом», про направление ветра, я даже сказал о врожденной скромности Кардана, о том, что он стесняется посторонних взглядов.

— Ну да, ты посмотри, какой он интеллигент. Гадить на наших глазах под кустами он не стесняется, а перепелов из травы выгонять ему неудобно.

За всеми этими разговорами мы не заметили, как Кардан суетливо забегал на небольшом пятачке около плотной стены высокого проса. Страстно заскулив, он отважно ринулся в густо поросшую неизвестность. Шнур быстро натянулся. Зеленая стена выше человеческого роста отделяла меня от питомца. Нужно было, во что бы то ни стало поддержать его, дать понять, что он на правильном пути.

— Видели, видели. Перепел уходит по земле, а он его гонит. Ай, молодец, дави его, дави!!

Ликование закончилось внезапно, как и началось. Шнур опал. Быстро перебирая его руками, я добрался до растрепанного конца. Через пару секунд свободный и счастливый Кардан выскочил из проса, «строгача» на нем не было.

Отбежав на почтительное расстояние, этот мерзавец принялся шнырять по прокосу, пока из-под его носа не выпорхнул жаворонок. Все вернулось на круги своя. Кардан, необразованная скотина, получив возможность охотиться на свой манер, скрылся в кукурузе.

Я чувствовал, как возмездие за мою гордыню и хвастовство подступает сзади ровными неторопливыми шагами, возмездие в трех лицах — отец, брат, сын. Этот «трехголовый змей» уже подготовил свои ехидные, ядовитые языки и лишь набирает нужную дистанцию для успешной атаки. Первой начала рыжая голова.

— Вот тебе и перпетуум-мобиле сухих степей… и влажных равнин.

Самая длинношеяя голова добавила:

— Нет, длинноухий ларец ни при чем, а вот великий знаток правильных челноков что-то, видать, того, перемудрил. А, батя, как ты думаешь?

— Да ладно вам, — вступился за меня Семен Александрович, — давайте лучше поохотимся, пока тот «ларец» по кукурузе бегает.

Через пятнадцать минут мы добрались до межи, развернулись и дошли обратно к автомобилю. Ни один перепел так и не встал на крыло, хотя шума от них было много. Ничего не оставалось, как немного подождать и повторить затяжку. Такое иногда бывает. Сначала перепела не сгонишь с места, а уже через полчаса на том же прокосе не успеваешь ружье перезаряжать. Время коротали, рассевшись под акацией. Обсуждали мое кинологическое фиаско, но уже с участливым сочувствием.

— Черт его знает, — оправдывался я, — может, он уже слишком старый. С ошейником не хочет работать, без ошейника убегает. Наверное, у него уже есть устойчивые поведенческие реакции.

— Петя, я тебя прошу, хватит изображать укротителя тигров. Тебе что, так плохо? Никто тебя уже не подкалывает.

Сашка щурил глаза на солнце, запрокидывая голову, чтобы удобней было пить пиво.

— Вот у Сереги Коваленко Кора, да, Саныч, вот это собака. Работает по перепелу, по куропатке, по утке, по зайцу, по лисе. А главное, маленькая сучка смотрит, как мать делает, и сама так же. Надо эту сучку у Сереги выменять на Кардана.

— Эх, мужики, — умиленно потянулся Семен Александрович, — хорошо-то как. Сейчас бы дома работать надо было, а так вот — на охоте, вроде как семьям мясо добываем. Дай сюда пива, глянь, присосался, последняя бутылка все-таки. А за сучку маленькую я уже договорился. Вот в этом сезоне ее Кора подучит всему, и заберем.

Сашка повернулся ко мне, подставляя голую спину солнцу.

— Петь, может, ты посмотришь, как Кора работает, посоветуешься с ней. Может, чему научишь нашу собачку. О, а вот, кстати, и он, не прошло и полгода.

По дороге, величаво и гордо, с чувством выполненного долга трусил Кардан. По его виду было абсолютно ясно — все, что можно было разогнать в радиусе трехсот метров, он разогнал. Высунутый язык приветственно помахивал на бегу, хвост-обрубок вертелся во все стороны. Сделав круг почета вокруг нашей стоянки, Кардан поставил метку на переднее колесо машины и лег в тень под задней дверью.