Страница 30 из 46
Маша с удовольствием доела суп, оленье жаркое и тогда лишь решила, что надо все-таки худеть. Вспомнилась шутка Роберта Малявина. «Надо позавтракать так, чтобы не хотелось обедать, надо обедать так, чтобы не хотелось ужинать. А вечером надо поесть плотно, чтобы и завтракать не хотелось…»
Она уже пила чай, когда в столовую вошел Андрей Пинеун. Заметив Машу, он заколебался, но подошел.
— Можно с вами сесть?
— Я буду очень рада, — ответила Маша. И действительно была рада.
Она еще никогда не ездила по Чукотке в качестве отпускницы. Было как-то странно чувствовать себя совершенно свободной. У нее решительно никаких дел ни к председателю колхоза, ни к кому-либо из колхозников Она даже не гостья здесь, потому что в Лукрэне у нее нет ни родственников, ни близких друзей. Пожалуй, зря она приехала сюда. Ни к чему этот месячный отпуск. Надо было сразу браться за работу. Откровенно говоря, она не чувствовала никакой усталости. Наоборот, испытывала огромное желание поскорее взяться за настоящее большое дело.
Андрей Пинеун заказал себе обед и уставился в окно.
«Что же это он? — подумала Маша. — Сел со мной и молчит. Да еще с таким безразличием смотрит в окно. И выражение на лице какое-то отрешенное. Даже не посмотрел в тарелку и, наверное, не представляет, что ест. Для него все равно, что в тарелке — оленье мясо, моржовое или китовое. Для него это просто питательные вещества…»
Видимо, Андрей почувствовал ее взгляд и поспешно сказал:
— Извините…
— Ничего, ничего, — быстро ответила Маша. — Кушайте.
Но Андрей уже положил ложку на стол, аккуратно вытер губы салфеткой.
— Вы, наверное, удивляетесь тому, что я живу здесь, в Лукрэне?
— Почему?
— Ну, помните… Помните, что вы говорили на нашей свадьбе?
Честно говоря, Маша не помнила.
— Вы тогда сказали: придет время, и Андрей Пинеун будет командовать большим океанским лайнером… Тогда это слово еще было новым — и все старались щегольнуть им… А предсказания-то ваши и не сбылись: я капитан всего-навсего маленького морского катера. Колхозный капитан… Попросту — судоводитель среднего класса.
— Ну и что же? — бодро возразила Маша. — Каждый на своем участке может добиться многого.
— Да-а, — протянул Андрей. — Не выветрилось еще у вас крупноблочное мышление…
— Что?! — чуть не вскрикнула Маша.
— Извините, — усмехнулся Андрей. — Я имею в виду эти выражения: каждый на своем месте добьется великого… нет профессий неинтересных… романтиком можно быть и за кухонной плитой… И многие другие готовые блоки, используемые в воспитательных целях.
— Лучше расскажите, как вы жили эти годы, — попросила Маша.
— Рассказывать долго, — вздохнул Пинеун. — Хотите, встретимся вечером? Вас не шокирует такое предложение? С ходу, так сказать.
— Нисколько. Давайте адрес.
— Я сам зайду за вами, — пообещал Пинеун…
К обусловленному часу Маша почувствовала, что она неспокойна. Обошла все селение, заглянула на звероферму, зашла в сельский Совет, в библиотеку, в школу, в детский сад. Почти все знакомые приглашали вечером на чай — она отказывалась.
Точно в семь послышался стук в дверь, и перед Машей предстал Андрей Пинеун. Он был в морской шинели, в шапке с крабом. На рукаве сверкало золотое шитье. Припорошенные снегом ботинки носили явный след попыток навести блеск.
— Добрый вечер, — сказал Пинеун, краснея. Он вдруг смутился оттого, что Маша так внимательно оглядела его.
Смущение сменилось раздражением. Пинеун сухо произнес:
— Если вы готовы, пойдемте.
Маша молча оделась. Андрей подал пальто и распахнул дверь перед ней.
Холодный воздух, идущий плотным потоком со стороны замерзшего моря, бил в лицо. Вокруг высились дома, новые и старые. Переулки кончались у высокого обрыва, за которым виднелся близкий горизонт заторошенного моря. Что-то было необычное в облике Лукрэна, хотя дома такие же, как во всех иных чукотских селениях, может, только некоторое преобладание многоквартирных зданий да длинные короба центрального отопления придавали ему особый вид… Нет, что-то другое. Может быть, лампочки уличного освещения, закрытые плотными матовыми колпаками?
— Лукрэн отличается от других селений Чукотки тем, что на его улицах нет следов от гусеничных машин, — деловито разъяснил Пинеун. — Земля целая, не развороченная. Мы даже грузовые автомобили пускаем в обход. Тундровая почва обладает таким свойством, что чуть тронешь ее, как уже ничем не прикрыть рану, не залечить… Помните колхозный поселок в Анадыре? Сколько гальки вогнали в топь, а хорошей улицы все равно не получилось. Тундра все глотает.
Действительно, улицы в Лукрэне отличались опрятностью. По ним приятно было идти.
— Летом даже трава растет, — с оттенком гордости сообщил Пинеун.
Миновали массив новых добротных домов и вышли к самому обрыву. У домика, наполовину вросшего в землю, с окнами, обращенными в сторону моря, Пинеун остановился.
— Вот здесь я живу…
Маша огляделась. К домику подведены электричество, телефон, горбился короб парового отопления. На залатанной крыше торчала замысловатая антенна.
В тамбуре было темно и холодно. Андрей отворил входную дверь, обитую оленьими шкурами, и включил свет. Маша увидела кухню-прихожую с большой плитой, заставленной разнокалиберными кастрюлями. В углу цветным пластиком отгорожен душ.
В комнате рядом сразу же бросалась в глаза расстеленная на полу огромная, отлично выделанная шкура белого медведя. Одну стену целиком занимали книжные полки, вдоль второй шли какие-то радиосооружения, а у третьей стены, слева от входа, стояла широкая тахта.
Андрей, проходя в комнату, скинул ботинки.
— Советую вам сделать то же самое, — сказал он Маше.
Маша с удовольствием погрузила ноги в прохладный, шелковистый мех. Как ей хотелось иметь такую же шкуру, но с некоторых пор бить царя льдов запрещалось законом. Его охранял внушительный штраф в пятьсот рублей.
Андрей снял китель и принялся хлопотать, готовя на низеньком столике угощение. Он поставил темную бутылку с неизвестной жидкостью, вывалил на тарелку банку крабов, поставил большое блюдо с холодными оленьими языками, стопки и вышел в тамбур. Через минуту вернулся оттуда с тарелкой, заполненной ярко-красными стружками мороженой нерпичьей печенки. При виде этого блюда Маше даже не потребовалось усилий, чтобы отогнать мысль о необходимости похудеть.
— За встречу, — предложил Пинеун.
Маша выпила и зажмурилась. Это было что-то вкусное, жгучее, медленно разлившееся по всему телу. Холодные, сладковатые куски строганной печенки таяли во рту.
— Ешьте, — угощал Пинеун с плотно набитым ртом. — У меня редко бывает такое угощение.
— А что это за напиток? — Маша показала на темную бутылку.
— Спирт с апельсиновым соком, — ответил Пинеун. — Вкусно?
— Очень.
Молча выпили по второй. Опустела тарелка с нерпичьей печенкой.
— Принести еще? — спросил Пинеун.
— Пожалуй, хватит, — нерешительно сказала Маша, — Я и так безобразно растолстела.
— Ну что вы, Мария Ивановна! — возразил Пинеун. — Вы остались такая же, как полтора десятка лет назад. Только седина появилась в волосах. Но и она украшает вас.
— Спасибо, — потеплевшим голосом поблагодарила Маша.
Перед чаепитием она безуспешно попыталась помочь убрать со стола.
— Ни в коем случае! — остановил ее Пинеун. — Вы гость. Если начнете помогать, вы лишите меня удовольствия принимать вас…
Пока Андрей хлопотал над чайником, приготовляя, по его словам, какой-то совершенно особый напиток, Маша уже подробнее рассмотрела комнату. Радиокомплект, насколько она могла понять, представлял собой комбинацию из магнитофона, проигрывателя и сложной системы акустических тумб, расставленных по всей комнате. В специальном шкафчике стояли пластинки. Много было русских народных песен, хоров и классики.
— Включить? — спросил Пинеун, появляясь с чайником, укутанным в пыжик.
Маша согласно кивнула.
— Что вы хотите послушать?