Страница 27 из 46
Смирив гордыню, он попросился в стойбище своего бывшего пастуха. Кочевал в дальней бригаде.
Кто с ним жил, куда девались остальные две его жены — Мария не слышала. Сама она никого об этом не расспрашивала, в разговоре никогда не упоминала даже имени отца. А собеседники тоже щадили Машу и, даже если что-либо узнавали о Гатле новое, предпочитали помалкивать…
Прямо с Анадырского лимана, со льда поднялся маленький АН-2 и взял курс на северо-восток. Вел самолет Машин знакомый, уроженец Нунямо, Володя Пины.
— Мария Ивановна, хотите в кабину? — спросил он.
За время своих нескончаемых путешествий Маша привыкла к самолету, как к собственному дому. Она уверенно прошла вперед и села на место второго пилота. Здесь обзор был лучше, далеко проглядывались скованные льдом реки. Самолет летел, пересекал эти ленты рек, горные хребты, глубоко врезавшиеся в материк морские заливы и бухты.
— Красиво! — прокричал Володя. — Сколько ни летаю, не могу привыкнуть. Здесь еще можно спокойно сидеть в кресле, а там, — Пины неопределенно кивнул в сторону северо-востока, — хочется петь и кричать от восторга. Особенно когда летишь по береговой кромке. Пока в летной школе учился, истосковался… Вы тоже, наверное, соскучились?
Маша смолчала.
Да, она соскучилась. И что это за чувство такое? Ведь повидала она места куда более красивые, чем вот эта голая, покрытая белыми снегами и синими льдами земля? Подмосковье, Крым, нежная красота Желязовой воли — родины Фредерика Шопена, Ниагарский водопад… А сердце принадлежит здешним просторам, которые в это время года с каждым днем все меньше получают солнечного света.
Все же какой интересный район — Чукотский! Кого только здесь не перебывало! На китобойных судах плавали норвежцы, датчане, шведы, финны, англичане, американцы. Нежных лососей в дореволюционные годы ловили японские рыбаки. Они даже держали целые рыболовецкие предприятия, арендовали береговые полосы и устья рек на многие сотни километров.
Недалеко от бухты Лаврентия в старину американские китобои устроили жиротопный заводик, на котором работали негры. Недаром в соседних селениях появились губастые курчавые детишки с удивительно большими глазами.
А вот она и сама, эта бухта! Мария Тэгрынэ попрощалась с Володей Пины и вернулась на свое место в пассажирский салон.
Снег уже плотным слоем покрыл песчаную косу и морской простор залива Святого Лаврентия. Поселок совсем рядышком, до него пешком идти не больше пятнадцати минут, но тем не менее к самолету прибыли несколько легковых автомашин — «газики», «Волги» и две собачьи упряжки.
— Етти, Машай! — Плотный, если не сказать толстый, человек в коричневом меховом пальто подбежал к Марии и схватил ее чемоданчик.
Это был председатель райисполкома Николай Александрович Кэргына. Давний знакомый Марии по комсомольской работе здесь, когда-то стройный спортсмен, он обладал теперь весьма внушительной внешностью.
— Что же ты такой толстый? — не удержалась Маша.
— Не задевай больное место, — грустно попросил Кэргына. — Ведь и ем мало и почти не сижу на месте. Вот только что вернулся из тундры, а послезавтра собираюсь в Уэлен.
Пообедав у Николая Кэргына дома, Мария отправилась гулять по поселку. Знакомое сразу узнавалось, но понастроили много новых домов. Они стояли в низине, открытой заливу. Тундра начиналась невысокими холмами. На другом берегу залива — живописная бухта Пинакуль, на восточном мысу — Нунямо, старинное чукотское селение, куда перебралось большинство эскимосов Наукана.
В заливе громоздились зеленые обломки торосов. В прибрежной полосе из-под снега торчали подпертые толстыми бревнами, вытащенные на зимнюю стоянку морские катера, вельботы, лодки. Между торосов бежала собачья упряжка: кто-то ехал из районного центра в Нунямо.
Мария уселась на нос занесенного снегом судна. Хорошо здесь! А летом еще лучше. Солнце долго не садится. Над спокойным заливом летят утки, едва не касаясь крыльями поверхности воды, вдали плывут белые вельботы, на рейде на якорях стоят большие корабли.
А сейчас все корабли под снегом! И тишина вокруг. В такой тишине человека охватывает удивительное ожидание чуда, какого-то откровения.
Когда-то ранним летним утром как раз отсюда она встречала подплывающие вельботы. А вечером у воды горели костры, белели палатки. Теперь, наверное, такого не бывает — приезжающие не ночуют на берегу, привыкли к гостинице. Сегодня, когда Мария устраивалась там, она видела, что весь «гостевой дом» заполнен чукчами и эскимосами.
Вспомнив о гостиничном тепле, повернула обратно. Прошла мимо магазина, столовой, которую строили еще в бытность ее секретарем райкома комсомола. Снова окинула взглядом широкие улицы, ряды двух-трех-этажных домов, бегущие автомашины — нормальный современный поселок! Чистый и красивый. Может быть, остаться здесь работать?
Пришло на память описание этого поселка в книге Тихона Семушкина «Чукотка»:
«Большой залив Лаврентия глубоко врезается в материк. На левом берегу, в десяти километрах от входа в бухту, возле склона горы, вытянулись, словно по линейке, одиннадцать домиков европейского типа.
Это и есть Чукотская культбаза…»
С той поры прошло более сорока лет.
Николай Кэргына — ровесник этой культбазы. Для него история поселка — собственная жизнь. И многое из того, что возникло в ближайших селениях, — это тоже его жизнь.
Почему-то Николай настойчиво советует съездить в Лукрэн. Может быть, и вправду последовать этому совету? Чем стал Лукрэн за эти годы?.. А потом можно податься в Нунямо, в Уэлен, на Ледовитое побережье.
Завтра, кстати, в Лукрэн направляется вездеход…
Вездеход ломал подмерзшую колею — земля еще была слаба: под тонким слоем замерзшей тундры пружинил талый мох, хранивший тепло короткого лета. Из-под гусениц летели грязные комья льда, перемешанного с остатками пожелтевшей травы, пепельно-синего мха, шляпок и ножек грибов, красными искрами переспелой, несобранной морошки.
Когда в магазине полно апельсинового сока, лень пойти за последний дом и насобирать сочной, душистой ягоды. А грибов-то! Материковый грибник задохнулся бы от счастья, оказавшись в грибную пору в чукотской тундре. Местное население, однако, не особенно жалует их. Только приезжие засаливают грибы бочками и даже ухитряются сушить на скупом северном солнце. Здешние грибы все один к одному — крепкие, чистые, без червей. Стерильность арктического воздуха не позволяет развиваться паразитам.
В бытность секретарем Чукотского райкома комсомола Маша пристрастилась к грибам. Часто после работы уходила за ближайший холм, чтобы через полчаса притащить полное ведро на ужин. На такие ужины собирался почти весь штат райкома.
Ходила она и в заросли лесотундры, где старушки собирали коренья или взламывали маленькими мотыжками мышиные кладовые, чтобы набить туесок подернутой синим туманом голубикой. Ранней весной на проталинах там вырастает цветок нэет. Его тоже собирали, смешивали с рыбьим или тюленьим жиром, слегка посыпали сахарным песком — и это было очень вкусно!
Чтобы отвлечься от мыслей о еде, Маша поглядела на сидящего рядом водителя. В райцентре он важно представился:
— Михаил Ненек.
— Уэленский? — догадалась Маша.
— Оттуда, — подтвердил он.
Руки его в черных кожаных перчатках, потускневших от машинного масла, кое-где покрытых серыми пятнами от капель горючего, лежали, подрагивая, на рычагах.
Ненек, наморщив лоб, всем своим видом старался показать, как он занят вездеходом.
Дорога в Лукрэн хорошо выделялась на глади пустынной, запорошенной снегом тундры. По этой дороге ездили с незапамятных времен — задолго до того, как появилась культбаза в бухте Лаврентия. В старинных легендах говорится, что на этой дороге разбойничал некогда чукотский Прокруст — Троочгын. Может быть, сказку о его ложе, на котором обрубал он ноги тем, кто не помещался, и, наоборот, вытягивал из суставов кости у тех, кто был короток, чукчи заимствовали у заезжих людей, знавших классическую мифологию, но сам Троочгын был, очевидно, реальной фигурой — Маше показывали его потомков в старом чукотском селении Аккани.