Анканау

— Это же птица!

Тело несколько раз ударилось о камни, и девушка не теряла сознания до того самого момента, как рухнула на мокрую гальку.

…Анканау очнулась от прикосновения чьих-то рук. Кто-то, ещё не видимый, бережно притрагивался к ней.

Над ней на коленях стоял Носов. С мокрой плащ-палатки ручьями стекала вода, под капюшоном блестел козырёк фуражки, а над ним горела красная звёздочка. Анканау подняла руку и, как бы удостоверяясь в том, что жива, дотронулась до звёздочки.

— Она жива! — крикнул кто-то другой, рядом.

— Да, я жива, — подтвердила Анканау слабым голосом и попыталась повернуть голову, чтобы взглянуть на говорящего. Острая боль пронзила темя, и мрак плотным брезентом навалился на неё.

Вторично она очнулась уже на пути в Кэнинымным. Пограничники устроили из плащ-палатки носилки и, ухватившись за оба конца, почти бежали вдоль прибойной черты.

— Передохнём, — предложил шагавший впереди Носов.

— Давай, — тяжело отозвался незнакомый Анканау пограничник, лицо которого она, наконец, разглядела.

Носов заметил, что девушка очнулась, наклонился над ней и спросил:

— Больно?

— Нет, — усмехнулась Анканау. — Невысоко было. Я почти спустилась… А что со мной? Кровь есть?

— Крови нет. Руки и ноги вроде целы, — ответил Носов. — Ты не беспокойся, уже огни селения видать.

Рассвело. Над головой Анканау моталось низкое, затянутое тяжёлыми, мокрыми тучами небо. Пограничники сменились, и она могла видеть лицо Носова.

Было ещё рано. В сенях громко шумел примус. Анканау услышала короткий вскрик матери и грохот упавшего чайника.

Когда её положили на кровать, над ней наклонился отец. Он что-то пытался выговорить толстыми дрожащими губами.

В комнате, тяжело топоча сапогами, переминались с ноги на ногу пограничники. Пришёл врач. Он осмотрел Анканау и объявил, что переломов нет.

Носов, должно быть, только и ждал, что скажет врач. Он подошёл, положил на девичью ладонь свою руку и тихо сказал:

— Я потом приду, навещу. А сейчас нам надо обратно на пост.

Врач всё же посоветовал показать Анканау специалисту из районного центра. Рультына побежала на почту поговорить по радиотелефону с районной больницей.

Чейвын сидел у постели. Он ещё не совсем оправился от потрясения, и дочь утешала его:

— Всё обошлось хорошо. Только жаль — задержу с подкормкой. Тогда песцы уйдут в другое место.

— Не уйдут. Ты только быстрее поправляйся. А подкормку я повезу.

Когда стали заживать большие синяки и ссадины и в доме снова пошли разговоры об охоте, Рультына попробовала было воспротивиться тому, чтобы Анканау зимой занималась песцовым промыслом, но Чейвын её не поддержал. Он только строго сказал дочери:

— Если ты хочешь быть настоящим охотником, ты должна быть лучше многих. Иначе дело не стоит возни.

Анканау и сама понимала: чтобы окончательно освободиться от снисходительного отношения к себе — надо добыть побольше песцов.

Едва только доктор разрешил ходить, Анканау отправилась в колхозную контору и распаковала большие пачки книг и брошюр, наваленные за председательским столом. Выбрав всё, что касалось песцового промысла, она занялась чтением.

— Никогда такого не было, чтобы охотник учился по книгам, — заметил Чейвын, глядя, как дочь усердно штудирует тощие брошюры. — Давай лучше договоримся так: мы с тобой соревнуемся.

— Давай! — озорно ответила Анканау.

— Но одно условие соревнования, — поднял палец Чейвын. — Если ты проиграешь — больше в тундру не ходи. Можешь оставаться мотористом или механиком, но только не охотником.

Анканау задумалась. Отец так и не отказался от мысли отвадить её от тундры. И если не принять этого жестокого условия, значит уже наполовину отступить.

— Хорошо, я согласна.

— Смотри, дочка, будет трудно, — предостерегающе сказал Чейвын.

Миша Носов навестил Анканау, когда она окончательно поправилась и собиралась на свой участок.

В этот вечер вся семья была в сборе. Был тот неопределённый час, когда ещё не зажигали электрического света, хотя на улице уже стемнело.

Пограничник громко постучался в дверь. Чейвын выглянул:

— Здравствуй, Носов! Гляди, собаки на тебя не лают.

— Я же сам каюр, — с достоинством ответил парень.

— Ну, входи, входи, — радушно пригласил гостя Чейвын. — Спасибо, что зашёл. Я-то часто бываю на вашей заставе, а вот вы ко мне редко заходите.

Носов, осторожно ступая тяжёлыми сапогами по гнущимся половицам, прошёл в комнату.

— Собственно говоря, я пришёл навестить Анку. Как её здоровье?

— Здоровье нормальное, — ответил Чейвын. — Вот она.

Анканау протянула руку пограничнику. Она посмотрела ему прямо в глаза и окончательно этим смутила парня.

— Ну, если здоровье нормальное, тогда хорошо, — торопливо сказал Носов. — Тогда можно не засиживаться.

— Так мы скоро тебя не отпустим, — сказал Чейвын. — Если ты пришёл гостем в мой дом, должен отведать угощения. Рультына, собери-ка нам на стол. Анка, помоги матери!

Чейвын уселся напротив пограничника и предложил ему папиросу.

— До сих пор не пойму, зачем Анка ночью полезла на мыс? — спросил оправившийся от смущения Носов.

— Я тоже не понимаю, — развёл руками Чейвын. — Хочет стать настоящим охотником… Вот у вас, у русских, есть женщины-охотники?

Носов замялся:

— Нет… То есть в нашей деревне не охотятся. Разве только кто-нибудь из города приезжает.

— Мужчины приезжают?

— Да, не женщины, — подтвердил Носов.

— Вот, — обратился к дочери Чейвын, — мужчины из города приезжают к ним охотиться.

Анканау расставляла чайные чашки. Она, как и требовалось старинными обычаями, не вмешивалась в разговор мужчин.

— Даже у нас, у охотничьего народа, женщина шла на промысел только от великой нужды, — громко говорил Чейвын, явно адресуясь не только к пограничнику. — А она вот берёт пример с каких-то древних людей. Говорит, была у них такая богиня Диана.

— Да, была, — кивнул Носов. — Мы проходили в школе по древней историй. А Анка у вас молодец, честное слово! Я такую девушку впервые в жизни вижу.

Парень явно говорил эти слова для Анканау, и Чейвын не мог об этом не догадаться, так же как и дочь, которая жадно ловила каждое слово гостя, хотя и была уверена, что всем своим видом показывает полное равнодушие к мужской беседе.

— Сколько тебе лет? — спросил Носова Чейвын.

— Двадцать с половиной, — с готовностью ответил парень.

— В этом возрасте каждую новую девушку видишь впервые и каждый раз по-новому, — веско заявил Чейвын, придвигая гостю распластанный на дощечке вяленый тюлений ласт.

Анканау не хотела его подавать, но Чейвын любил на ночь поесть чего-нибудь острого, и для этого в тёплом углу кухни всегда висела гроздь тюленьих ластов. Там они доходили до полной готовности, пока с них не начинала лезть чёрная кожура.

Пограничник с плохо скрываемым замешательством уставился на необычное угощение, вопросительно взглянув на Анканау, и, встретив её сочувственный взгляд, храбро взялся за ласт. Подражая хозяину, он принялся счищать кожу.

— Лупится, как картошка в мундире, — заметил он.

— Я никогда не пробовал картошку в мундире, — сказал Чейвын.

— А я вот эту штуку, — в тон ответил Носов, показывая кончиком ножа на очищенный ласт, приобрётший сходство с кожаной перчаткой.

Рультына с Анканау переглянулись. Тотчас перед гостем оказалась чашка с крепким чаем.

Носов медленно отрезал кусок и положил в рот.

Анканау смотрела на пограничника. Парень пожевал и проглотил.

— Ну как? — спросил Чейвын. — Похоже на картошку в мундире?

— На маринованный гриб, — ответил Носов и отрезал ещё один кусок, на этот раз побольше.

После чая Носов заторопился.

Анканау вышла его провожать.

— Правда, тебе понравился нерпичий ласт? — спросила она.

— Честное слово, понравился! — горячо сказал Носов. — Это вкусно и действительно похоже на маринованные грибы, только острее.