Небесный полководец

— Сомневаюсь, что я такой же альтруист, как тот библейский персонаж. Сделай милость, когда мой гость закончит мыться, помоги ему выбрать костюм из моего гардероба

Рам Дасс азартно закивал.

— И рубашку, и носки, и туфли? Все, что нужно?

— Все, что нужно, — подтвердил я, улыбаясь.

Незнакомец мылся довольно долго. Выйдя в конце концов из ванной, он выглядел значительно приличнее, чем раньше. Рам Дасс помог ему облачиться в мою одежду — она сидела немного мешковато, поскольку я был упитаннее. За спиной гостя Рам Дасс увлеченно размахивал бритвой, сияющей, как его улыбка.

— Сахиб, можно, я побрею джентльмена?

Передо мной стоял приятный на вид молодой человек лет тридцати с золотистыми вьющимися волосами, изящным подбородком и мягко очерченным ртом. Было в его чертах что-то такое, отчего он выглядел старше, но я не обнаружил в них ни одного признака слабоволия, характерного для бродяг. Из глаз незнакомца исчезла тоска, уступив место мрачноватой рассеянности. Разгадку столь быстрой смены настроения дал Рам Дасс, который многозначительно засопел, подняв трубку с длинным мундштуком, украшенную резным узором.

Вот оно что! Мой гость — курильщик опия! Он во власти пагубной привычки к наркотику, прозванному Проклятием Востока. Этим и объясняется знакомый фатализм, который мы считаем главной чертой Азии, фатализм, лишающий человека аппетита, желания трудиться, а также развлекаться в часы досуга.

Стараясь ничем не выдать жалости, овладевшей мной при мысли о печальной судьбе гостя, я сказал:

— Друг мой, надеюсь, вы не будете возражать против ленча?

— Как вам угодно, — безучастно ответил он.

— Мне показалось, вы голодны.

— Голоден? Ничуть.

— Ну, как бы то ни было, пусть нам чего-нибудь принесут. Рам Дасс, не откажи в любезности, распорядись насчет холодных закусок, что ли… И передай мистеру Ольмейеру, что мой гость, возможно, останется у меня ночевать. Нужно застелить вторую кровать, ну, и все такое.

Рам Дасс удалился. Не дожидаясь приглашения, незнакомец подошел к буфету, налил себе большую порцию виски, немного помедлил и плеснул в стакан содовой. Казалось, он забыл, в каких пропорциях надо смешивать эти напитки.

— Где вы собирались высадиться, если бы вас не прогнали с корабля? — спросил я. — Вряд ли вас интересовал Роу.

Потягивая виски, он повернулся к окну, выходящему на гавань.

— Это остров Роу?

— Да. Во многих отношениях — край света.

— Что? — Он с подозрением посмотрел на меня, и я снова увидел тоску в его глазах.

— Фигурально выражаясь, — пояснил я. — Видите ли, путешественнику здесь совершенно нечем заняться, лучше всего сразу плыть дальше. Кстати, откуда вы держите путь?

Он слушал меня, кивая.

— Понимаю. Да. Откуда? Кажется, из Японии.

— Из Японии? Надо полагать, вы находились там на дипломатической службе?

Он пристально смотрел мне в глаза, будто искал в моих словах скрытую издевку. Наконец сказал:

— А до того я был в Индии. Да, сначала в Индии. Я служил в армии.

— Как же… — Я был сбит с толку. — Как же вы оказались на борту «Марии Карлсон» — корабля, который доставил вас сюда?

Он пожал плечами.

— Боюсь, мне этого не вспомнить. С тех пор, как я покинул… с тех пор, как я вернулся, мне все кажется сном. Только опиум помогает забыться, будь он проклят. Навеваемые им сны не так страшны, как… — Он не договорил.

— Вы курите опиум? — Задавая этот лицемерный вопрос, я едва не покраснел.

— Всякий раз, когда удается его раздобыть.

— По-видимому, на вашу долю выпали суровые испытания, — заметил я, напрочь забыв правила хорошего тона.

Он засмеялся — похоже, не столько над моими словами, сколько над собой.

— Да! Да! И эти испытания свели меня с ума. Вот о чем вы подумали, верно? Между прочим, какое сегодня число?

Третий выпитый стакан сделал моего собеседника заметно общительнее.

— Двадцать девятое мая.

— Какого года?

— То есть? Тысяча девятьсот третьего, разумеется.

— Я знал, что это не сон! Знал! — Казалось, он оправдывается. — Конечно, сейчас девятьсот третий. Начало нового светлого века, возможно, последнего века этого мира. — Странная убежденность в голосе гостя помешала мне счесть его слова бредом наркомана. Я решил, что пора познакомиться.

Мой собеседник выбрал весьма своеобразную форму ответного представления. Он встал по стойке «смирно» и отчеканил:

— Перед вами Освальд Бастейбл, капитан пятьдесят третьего уланского полка. — Он улыбнулся своим мыслям и опустился в кресло у окна.

Через секунду, когда я пытался оправиться от изумления, он повернул голову и посмотрел на меня с веселой ухмылкой.

— Как видите, я не желаю скрывать свое безумие. Вы очень добры, — он отсалютовал стаканом, — и я благодарен вам. Наверное, я должен вспомнить приличия. Когда-то я мог гордиться своими манерами, и, отважусь предположить, они еще не до конца выветрились. Если угодно, я могу представиться как-нибудь иначе. Например, так: я — Освальд Бастейбл, воздухоплаватель.

— Вы летали на воздушных шарах?

— Я летал на воздушных кораблях, сэр! На кораблях, достигавших тысячи двухсот футов в длину и передвигавшихся со скоростью более ста миль в час. Видите, я и в самом деле безумен.

— Ну, я бы сказал, что вы изобретательны… или что-нибудь в этом роде. И где вам доводилось летать?

— О, почти везде.

— Должно быть, я совершенно не в курсе событий. Беда в том, что новости приходят сюда с большим опозданием. Боюсь, я ничего не слышал об этих кораблях. Когда состоялся ваш первый полет?

Стеклянные от наркотика глаза Бастейбла вдруг впились в меня. Я вздрогнул от неожиданности.

— Неужели это вас интересует? — тихо, холодно произнес он.

У меня пересохло во рту при мысли, что у него начинается приступ бешенства, и я невольно шагнул к шнурку звонка. Но Бастейбл, точно прочитав мои мысли, со смехом покачал головой.

— Не беспокойтесь, сэр, я вас и пальцем не троя}. Но теперь вы знаете, что я курю опиум, и что я безумен. Кто, как не сумасшедший, станет утверждать, что путешествовал на летательном аппарате, который обгонит самый быстроходный океанский лайнер? Кто, как не сумасшедший, станет утверждать, что это происходило в тысяча девятьсот семьдесят третьем году от Рождества Христова, то есть почти через три четверть века от нынешнего дня?

— Вы действительно в это верите? Но вас, должно быть, никто не хочет слушать. Не в этом ли причина вашего душевного упадка?

— Что? Нет. Да и с чего бы? Нет, самую тяжелую муку причиняют мне мыс пи о собственной глупости. Лучше бы я умер — это было бы справедливо. Но вместо этого я влачу жалкое существование, будучи не в силах отличить явь ото сна…

Я взял из его руки и снова наполнил стакан.

— Послушайте, если вы окажете мне одну услугу, я соглашусь выслушать вашу историю. А хочу я от вас сущего пустяка.

— А именно?

— Чтобы вы все-таки попытались съесть ленч и какое-то время воздержались от опиума Хотя бы до тех пор, пока вас не осмотрит врач. Еще я хочу, чтобы вы позволили мне взять над вами опеку и даже, быть может, возвратились со мной в Англию. Согласны?

Он пожал плечами.

— Возможно. Это будет зависеть от моего настроения. Признаться, у меня еще ни разу не возникало желания рассказать кому бы то ни было о воздушных кораблях и обо всем прочем. Все же не исключено, что ход истории можно изменить… Если я вам расскажу все, что знаю, Обо всем увиденном, о том, что случилось со мной… это многое изменит. А вы бы согласились записать мой рассказ и, если удастся, опубликовать, когда вернетесь?

— Когда мы вернемся, — мягко поправил я.

— Как вам угодно. — Он помрачнел. По-видимому, его слова имели скрытый смысл, которого я не уловил.

В эту минуту принесли ленч, и мы закусили холодным цыпленком с салатом. От еды настроение гостя заметно улучшилось, речь стала более связной.

— Попытаюсь рассказать все по порядку, — пообещал он. — С самого начала и до конца.