Страница 4 из 41
Поймав удивленный и брезгливый взгляд девушки, устремленный на грязную скатерть и на поднос, уставленный разношерстным сервизом, Гаврила тихо усмехнулся и с легким вздохом сказал:
— Не удивляйтесь, барышня, что у нас-то не совсем того, чтобы во всем аккурате. Один я у них да Нюша, моя внучка, мне в подмогу дана, не успеваем: мы и по кухонной, и по гостиной части, и комнаты прибрать, и состряпать что… Тут Содома-Гоморра, прости Господи, какая-то! От гостей до гостей так и живем. Зато, когда гости наезжают, совсем по-другому все здесь выходит.
Но старому Гавриле не пришлось пояснить Даше, что бывает в доме Сокольских, когда наезжают гости, потому что как раз в этот миг задребезжал электрический звонок и прокатился призывным звоном по всей квартире.
— Барин молодой проснулись! Бежать одевать их надо… Ахти беда, поднимет дым коромыслом… Опять в училище свое опоздает! Кажинный день так-то: будишь его будишь, бровью не поведет, а потом к девяти часам, глядишь, и пойдет гонка! Уж вы сами потрудитесь пройти в вашу комнату, барышня. Вот отсюда по коридору третья дверь направо. А я бегу!
Последние слова Гаврила договорил уже на ходу и, действительно чуть не бегом выскакивая из столовой, скрылся в прилегавшем к этой комнате темном коридоре.
Следом за ним в этот коридор вошла и Даша.
Сначала попав сюда из освещенных в это раннее утро электрическими рожками комнат, она не могла ничего различить в двух шагах от себя. Но вот забелела какая-то дверь направо и Даша, толкнув ее, переступила порог комнаты.
Позднее ноябрьское утро слабо пробивалось сквозь палевые занавески двух окон, борясь незаметно с голубоватым светом фонарика-ночника, дававшего мягкое, как бы лунное освещение с потолка комнаты. В этой комнате царил полнейший беспорядок.
Всюду: на диванах, креслах, пуфах, обитых голубым крепоном, даже на умывальнике и на туалете были разбросаны всевозможные принадлежности дамского туалета. Многие из вещей были просто брошены на пол. Хорошенькая, обшитая кружевом белая блузка валялась на умывальнике, свесившись одним из своих пышных рукавов в рукомойную чашку.
Одна изящная бронзовая туфелька была закинута почему-то на этажерку, тогда как другая находилась в лапах прелестного белого как снег шпица, который старательно обгладывал своими острыми зубками ее высокий французский каблук. Растерянная и смущенная Даша при виде всей этой картины поняла только, что она, очевидно, попала в чужую спальню и, желая как можно скорее исправить свою ошибку, поспешно схватилась за ручку двери. Но тут произошло нечто совсем неожиданное.
При виде посторонней шпиц благополучно выпустил изо рта и лап бронзовую туфельку с наполовину испачканным каблуком и, вскочив на ноги, залился бешеным лаем.
В первую минуту Даша замерла от неожиданности, потом попятилась назад к порогу двери, а шпиц все лаял, лаял, выбиваясь из сил. Он то храбро подскакивал к подолу девушки, угрожая скромной черной оборке, которою было обшито ее кашемировое дешевенькое платье, то отпрыгивал назад, не переставая браниться все время на своем непонятном собачьем языке.
Неизвестно, долго ли продолжалась бы подобная тактика, пока ошеломленная Даша уже собиралась отступить за дверь от своего не в меру назойливого врага, как неожиданно откуда-то из-за угла послышался заспанный голос:
— Кто тут? Жужу, тубо! Что это ты не даешь спать, негодная собака! Молчи сию минуту, или…
И так как "негодная собака" и не подумала исполнить отданного ей приказания, что-то темное вылетело из-за угла, где стояли две совершенно одинаковые узенькие постельки, разделенные ночным столиком, и с силой ударилось о пушистую белую спинку собаки.
Лай мгновенно перешел в отчаяннейший визг, огласивший сонную тишину дома. Жужу поднял лапку, метнулся в сторону и юркнул под диван, оставив на месте происшествия изгрызенную туфлю и высокий сапог с черной шнуровкой — орудие наказания обиженной собачонки. Почти одновременно с этим на одной из кроватей отделилась круглая головенка, утыканная разноцветными бумажками — папильотками, и заспанный голосок произнес:
— Валька, противная, как ты смеешь бить моего Жужутку!
— Сама противная! — ответила обладательница такой же точно завитой в папильотки головы с соседней кровати.
— Ну, уж ты бы помолчала лучше. Смеешь меня так называть! Розалия Павловна всегда говорила… — голосок осекся, покрытый другим.
— Глупа твоя Розка Павловна! Да и нарочно она это, чтобы ты ее фотографировала из своего аппарата. А про меня папа всегда говорит, что я умница, развитая, а ты таблицы умножения не знаешь и ковер через ять пишешь.
— Не ври! Не ври! Не ври! Сама вместо «дома» "Домна" написала, — все еще хохотали до колик: и Вадя, и Натали!
— Глупые они все, оттого и хохотали! Ошибок от невнимания не понимают.
— А ты внимательнее будь!
— А ты умней!
— Моего ума, не бойся, и на тебя хватит! Очень умна, если романы из комнаты Натали таскаешь и читаешь потихоньку.
— Врешь, врешь, врешь!
— Сама врешь! Сама врунья!
Две тоненькие белые, в длинных ночных сорочках, фигуры одновременно вскочили на ноги на своих кроватях и в воинственных позах стояли друг против друга, угрожающе потрясая завитыми на бумажки головами, точно два бодающиеся козлика, готовые сцепиться рогами.
Даша, изумленная, смущенная от всего происходившего перед ее глазами, бросилась между кроватями, встала между девочками, заслоняя одну от другой своим собственным худеньким телом. Последние только сейчас заметили ее и, неистово взвизгнув, бросились под одеяла, проворно закрылись ими с головами, оставив на свободе одни только раскрасневшиеся, взволнованные мордашки.
— Ай-ай! Чужая!
— Уйдите, пожалуйста! Мы не одеты!
— Как вы попали сюда, в нашу комнату?
— Вы новая гувернантка? Да?
— M-lle Гурьева? — пищали они на разные голоса, стараясь как можно лучше укрыть от глаз неожиданной посетительницы свои завитые головы.
Все еще смущенная, Даша постаралась, однако, подавить в себе нежелательное настроение и, призвав к себе все свое самообладание на помощь, произнесла твердым голосом:
— Я рада случаю, приведшему меня сюда, чтобы познакомиться с моими ученицами и воспитанницами. Дарья Васильевна Гурьева. Прошу любить и жаловать! — и она протянула руку по направлению одной из кроваток.
Маленькая, но сильная ручонка освободилась из-под одеяла и слабо пожала ее пальцы.
— Я — Полина, — произнес тонкий голосок, — старшая, а вот она младшая, Валя.
Тут вторая рука протянулась с противоположной стороны к Даше.
Обе девочки, забывшись, подняли головы, стараясь разглядеть новую гувернантку.
— А вы — душонок! — произнесла бесцеремонно Валя. — Не то что Розка Павловна. Та была ведьма порядочная. А вы — дуся, молоденькая. Сколько вам лет, однако? Вы моложе Натали. А Натали двадцать три года.
— Она у нас старая дева! — со смехом закончила Полина. — А вам сколько? Восемнадцать, да?
Незаметно улыбнувшись, Даша присела на край постели старшей девочки и довольно мягко проговорила:
— Сколько бы мне ни было, я всегда останусь старше вас. А спрашивать о годах у старших не совсем удобно.
В ответ на это Полина состроила недовольную гримаску.
— Ах, mademoiselle, вы тоже любите читать нотации, как и Розалия Павловна.
— Иначе я бы не была гувернанткой! — добродушно улыбнулась Даша.
Этот ответ, очевидно, понравился сестрам, потому что обе они подскочили на своих пружинных матрасиках и затрещали, перебивая одна другую:
— Нет, нет, вы душонок, прелесть, не то что Розка! Недаром мы ее «выкурили», злючку, крысу противную. Постоянно на нас maman ябедничала. Ужасная дрянь! Мы ей раз за это ее накладку рыжую в черный цвет выкрасили, так что надеть было нельзя. Подумайте, сама рыжая, а накладка, как уголь. Ха-ха-ха! А вы, mademoiselle, не носите накладки? А? Вон у вас сколько волос на голове, ай-ай, что-то подозрительно, душончик!