Страница 1 из 4
Уильям Гибсон
Континуум Гернсбека
Судьба сжалилась надо мной, — и все произошедшее начинает расплываться, блекнуть, превращаться в эпизод. Если временами и случается уловить что-то странное, то только боковым зрением. Хромированные осколки поделок сумасшедшего доктора надежно прячут себя в уголке глаза. На прошлой неделе в небе над Сан-Франциско парил этот лайнер-бумеранг, но уже почти совсем прозрачный. И похожие на акул машины появляются все реже. И бесплатные шоссе уже не развертываются передо мной сверкающими восьмиполосными монстрами, по которым в прошлом месяце мне довелось вести взятую напрокат «тойоту». И я знаю, что ничего из этого не последует за мной в Нью-Йорк. Восприятие мира сузилось до единственной ленты вероятности. А это стоило немалого труда. И еще — спасибо телевидению.
Все это, думаю, началось в Лондоне, в псевдогреческой таверне на Бэттерси-парк-роуд, во время ленча, оплаченного фирмой Коэна. Еда там была безвкусная и горячая, кроме того, официант полчаса не мог найти ведерко со льдом для бутылки «рецины». Коэн работает на «Бэррис-Уотфорд», они издают модные нынче фолианты в мягкой обложке — этакие многостраничные иллюстрированные справочники по истории неоновой вывески, игровых автоматов с шариком или, скажем, заводной японской игрушки периода послевоенной оккупации. Я приехал сделать серию снимков для рекламы обуви. Калифорнийские девицы с загорелыми ногами, обутыми в кроссовки от «Дай-Гло», резво скакали перед моим объективом по эскалаторам универмага «Сент-Джонс-Вуд» и платформам станции «Тутинг Бек». Некое молодое агентство, голодное, но хваткое, решило, что «Загадка Лондонского Транспорта» — именно то, что нужно, чтобы продать нейлоновые кроссовки с рифленой подошвой. Агентство платило, я снимал. А Коэн, которого я смутно помнил по Нью-Йорку, пригласил меня позавтракать за день до того, как я должен был вылететь из Хитроу. С собой он привел модно одетую девицу по имени Дайалта Даунс — подбородок у нее отсутствовал, зато она была видным специалистом по истории поп-арта. Как сейчас вижу, как она появляется под руку с Коэном под пульсирующей неоновой вывеской. Огромными заглавными буквами вспыхивают и гаснут слова: «НА ЭТОМ ПУТИ БЕЗУМИЕ».
Коэн познакомил нас и пояснил, что Дайалта разрабатывает для «Бэррис-Уотфорд» новый проект — готовит иллюстрированную историю того, что она называет «американским обтекаемым модерном». Коэн в шутку именовал его «готикой бензозаправочно-лучевого пистолета». Рабочим названием книги пока оставалось «Обтекаемый футурополис: Завтра, которого никогда не было».
Да, это была именно она — чисто британская одержимость наиболее вычурными элементами американской поп-культуры. Западные немцы точно так же бредят ковбоями и индейцами, а во Франции смакуют старые фильмы Джерри Льюиса. У Дайалты Даунс это проявилось в маниакальном пристрастии к той уникальной разновидности американской архитектуры, о которой большинство американцев даже и не подозревает. Я и сам поначалу не очень-то понимал, о чем это она толкует, но постепенно до меня дошло. Я обнаружил, что вспоминаю воскресные утренние телепередачи пятидесятых годов.
Иногда на нашей станции, заполняя паузу между программами, крутили старые киножурналы, дрожащие и исцарапанные. Ты сидишь себе с куском хлеба с арахисовым маслом и стаканом молока, а съеденный шумом статики голливудский баритон вещает о «Летающих автомобилях Будущего». А на экране — три инженера из Детройта суетятся вокруг огромного древнего «нэша» с крыльями. Потом он яростно громыхал по заброшенной дороге где-нибудь в Мичигане. На самом деле он так никогда и не отрывался от земли, но, оказывается, улетел-таки в эту страну «никогда-никогда» Дайалты Даунс, истинное прибежище не знающих преград технофилов. Она описывала то одни, то другие образчики «футуристической архитектуры тридцатых и сороковых», те самые дома и ограды, которые на каждом шагу встречаешь в американских городках, совершенно их не замечая. Напоминающие шляпки великосветских дам палатки кинотеатров с раструбами проекторов словно бы для излучения некой мистической энергии, заброшенные магазины с фасадами из гофрированного алюминия, трубчатые хромированные кресла, собирающие пыль в вестибюлях отелей. Во всем этом ей виделись осколки мира мечты, позабытые в равнодушном настоящем. Она хотела, чтобы я сфотографировал их для нее.
Тридцатые годы видели первое поколение промышленных дизайнеров. До сих пор все точилки для карандашей выглядели как точилки — еще викторианских времен механизм, быть может, с ободком декоративного орнамента. С приходом промышленного дизайна точилки стали выглядеть так, как будто их собирали в аэродинамической трубе. Изменения не шли дальше поверхности. Под обтекаемой хромированной оболочкой пряталось все то же лезвие. Что ж, это вполне логично, ведь наибольшего успеха добивались дизайнеры, вышедшие из театриков на Бродвее. Все это было не более чем декорацией, профессионалы изощрялись, играя в жизнь в будущем.
За кофе Коэн извлек толстый матерчатый конверт с целой стопкой глянцевых фотографий. Я увидел крылатые статуи, охраняющие плотину Гувера, — сорокафутовые бетонные монументы, выглядящие так, будто они опираются на воображаемый ураган. На стол веером легла дюжина снимков «Джонсон Уокс Билдинг» по проекту архитектора Фрэнка Ллойда Райта вперемежку с обложками старого «палп-журнальчика» «Эмейзинг Сториз»1 с рисунками художника по имени Фрэнк Р. Пол. Служащим фирмы «Джонсон Уокс», должно быть, казалось, что, приходя на работу, они вступают в одну из «палповых» утопий Пола. Здание Райта выглядело так, словно оно создавалось для людей, носящих белые тоги и легкие сандалии. Я задержался на рисунке грандиозного авиалайнера с многочисленными пропеллерами. Он походил на плоский симметричный бумеранг с окнами в самых неожиданных местах. Стрелки с подписями указывали расположение великолепного бального зала и двух кортов для сквоша. Рисунок был датирован 1936 годом.
— Не мог же он летать? — Я поднял глаза на Дайалту Даунс.
— Нет, конечно. Он не поднялся бы в воздух даже с этими двенадцатью пропеллерами. Но им нравилось. Разве вы не понимаете? Из Нью-Йорка в Лондон всего за два дня, первоклассные рестораны, солнечные палубы, вечерами танцы под джаз. Видите ли, дизайнеры тех времен были популистами. А публика жаждала будущего.
Я уже третий день мучился в Бербанке, пытаясь вдохнуть искру божию в скучное с виду кресло-качалку. И тут пришла посылка от Коэна. Нет ничего необычного в попытках заснять на пленку то, чего на самом деле нет, однако это чертовски сложно, а значит, такой талант пользуется большим спросом. Я, конечно, здесь не корифей, но умею делать это неплохо. Однако это злосчастное кресло заставляло меня выжимать из моего «никона» невозможное. Как и все, я люблю хорошо делать свое дело, и потому закончился этот контракт для меня депрессией, впрочем, не самой черной. Наученный горьким опытом, я еще в самом начале поспешил удостовериться, что получил за свою работу чек. А потому решил развеяться тонкой артистичностью заказа от «Бэррис-Уотфорд». Коэн прислал мне несколько книг по дизайну тридцатых годов, еще одну пачку снимков обтекаемых зданий и список из пятидесяти излюбленных Дайалтой Даунс образчиков этого стиля в Калифорнии.
Съемки архитектуры неизбежно несут в себе ожидание: здание превращается в подобие солнечных часов, пока ты ждешь, чтобы тень сползла с нужной тебе детали или чтобы определенным образом выявилась гармония структуры и массы. В часы вынужденного безделья я пытался вжиться в Америку Дайалты Даунс. Пара промышленных зданий, проступивших на матовом стекле «Хассельблада», приобрела вдруг некое зловещее достоинство тоталитарного строя — собратья стадионов, какие строил для Гитлера Альберт Шпеер. Но остальное не давалось в руки: оказалось, эфемерной субстанции, впитавшей в себя коллективное подсознание Америки тридцатых годов, удалось выжить лишь по окраинам захолустных городков с их пыльными отелями, дешевыми распродажами тюфяков и мелкими складами всяческого хлама. Подумать только, какой путь мне пришлось проделать ради одной-единственной бензоколонки.
1
Первый в мире НФ журнал, созданный Хьюго Гернсбеком в 1926 году, печатался на дешевой бумаге (по-английски — «pulp»).