Мечников

В версии этой, однако, много сомнительного. Хорош самоубийца, если он больше всею заботится скрыть истинные причины своей смерти! И что это за нервное возбуждение, которое заставляет самоубийство совместить с решением научного вопроса! К тому же еще в 1874 году прозектор Одесской городской больницы Григорий Николаевич Минх ввел себе кровь тифозного больного и заболел типичным возвратным тифом. Через два года другой одесский врач, Осип Осипович Мочутковский, повторил опыт и с тем же результатом.

Правда, эти опыты не всем казались убедительными; Минх и Мочутковский как врачи находились в постоянном контакте с больными и могли заразиться другим путем.

Выдающийся медик, О. О. Мочутковский стал популярным в городе практикующим врачом. У него постоянно лечился и Илья Ильич. От Мочутковского и от Минха, с которым Илья Ильич тоже был близко знаком, он, вероятно, и узнал о трудностях в изучении тифозной инфекции, к которой невосприимчивы обычные лабораторные животные. Мечников, с его способностью увлекаться, мог предложить себя для решающего эксперимента безо всяких мыслей о самоубийстве. Однако таков мог быть только предлог! Но и впоследствии Мечников, всегда охотно рассказывавший о своем прошлом, прививку себе возвратного тифа с покушением на самоубийство не связывал.

Словом, загадка… И прежде всего в том, почему вдруг он заинтересовался тифом? Почему такой скачок в совершенно неведомую, совершенно чуждую ему область?

Скачок, правда, не покажется таким большим и таким неожиданным (хотя все же останется очень большим и очень неожиданным), если мы сделаем коротенький экскурс в предшествовавшие ему годы.

С тех пор как Мечников женился на Ольге Николаевне, он частенько проводил отпуск в имении своего тестя Поповке в Киевской губернии. Благополучие многодетной семьи Белокопытовых зависело от урожаев пшеницы.

Среди вредителей, сильно изреживавших посевы, особенно грозен был хлебный жук; в отдельные годы насекомые размножались так сильно, что пожирали добрую половину урожая. От хлебного жука страдала вся южная Россия. Мечников стал задумываться, как избавить посевы от этого вредителя. Однажды на подоконнике Илья Ильич заметил мертвую муху, все тело ее проросло плесенью. Было ясно, что насекомое погубил плесневый грибок. Явилась мысль: а если искусственно распространять среди вредителей эпидемии и тем самым препятствовать их размножению?..

В 1878 году урон, причиненный хлебным жуком, был особенно велик, и Мечников взялся за опыты. Из литературы он знал, что во Франции в отдельные годы гибнет огромное количество гусениц шелкопряда от грибковой болезни, называемой «мюскардина». Он обнаружил аналогичных грибков у хлебного жука, а поставив опыты, убедился, что они действительно губительны для насекомого и что, растирая умерших от этой болезни жуков и смешивая их прах с землей, можно легко распространять заразу. Аналогичные результаты дали опыты по свекловичному долгоносику.

Этими работами заинтересовался херсонский помещик Г. Л. Скадовский. Ученик и преданный почитатель Льва Семеновича Ценковского (после ухода из Новороссийского университета Ценковский получил место в Харькове), он вел различные полудилетантские исследования в своем имении. Скадовский запросил у Мечникова материал и повторил опыты. Результат получился отрицательный. Причину неудачи установить не удалось, так как свой эксперимент Скадовский провел без должной строгости и контроля. Но вместо того чтобы повторить его еще и еще раз, он заявил об ошибочности выводов Мечникова. Илья Ильич ответил Скадовскому резкой статьей. Это было его первое столкновение с учеником Ценковского…

Начав опыты в университете, Мечников затем продолжил их в лаборатории сахарного завода графа Бобринского в местечке Смела недалеко от Поповки, а также в самой Поповке.

Так ученый сделал первый шаг на пути к новой для себя области — патологии…

Но какой это маленький шаг в сравнении со вторым, когда он ввел себе кровь тифозного больного!

Он заразил себя 27 февраля… К 1 марта температура у него поднялась за сорок.[22]

Илья Ильич бредил, смутно осознавал окружающее, но известие об убийстве царя ужаснуло его; он нисколько не сомневался, что теперь последует сильнейшая реакция…

Через несколько дней первый кризис миновал, но 14-го у него опять было под сорок. Больному становилось все хуже — это показывают торопливые записи температуры: 40,6; 40,7; 39,9; 40,4; 40,9. Самым тяжелым был день 18 марта. Температуру мерили восемь раз, и она неуклонно росла. Последнее показание термометра в 11 часов вечера — 41,2…

Он чувствовал, что умирает, и это было особое чувство. «В полусознании, — пишет Ольга Николаевна, — ему чудилось, что он решил вопросы человеческой этики, что доставляло ему несказанное удовольствие. Впоследствии факт этот даже подал ему повод предположить, что смерть может сопровождаться приятными ощущениями».

…В это самое время Толстой писал свою «Исповедь»:

«Я не мог придать никакого разумного смысла ни одному поступку, ни всей моей жизни. Меня только удивляло то, как мог я не понимать этого в самом начале. Все это так давно всем известно. Не нынче — завтра придут болезни, смерть (и приходили уже) на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей. Дела мои, какие бы они ни были, все забудутся — раньше, позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать? Как может человек не видеть этого и жить — вот что удивительно! Можно жить только, покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что все это — только обман, и глупый обман! Вот именно, что ничего даже нет смешного и остроумного, а просто — жестоко и глупо».

Однако, сколь ни приятно было чувство «умирания», как только миновал кризис, в Мечникове вдруг проснулась сильнейшая жажда жизни, неуемное душевное ликование. Он не переставал шутить и смеяться радостным детским смехом. Он впервые был счастлив беспредельно, счастлив просто оттого, что жив, что дышит, что светит солнце. И никакие внешние обстоятельства не могли омрачить его, хотя веселого было мало. Прежде всего вследствие тифа началось новое острое воспаление глаз. Правда, последнее. Теперь до конца жизни глаза его больше беспокоить не будут. Но он-то не мог знать об этом…

Пришла и «смерть любимых людей».

Умер отец Ольги Николаевны. За годы замужества дочери он примирился с нигилизмом и крайним материализмом зятя, проникся к нему безграничным доверием, и Илья Ильич платил тестю тем же. Перед кончиной Николай Николаевич призвал зятя к себе и поручил ему заботы о многочисленном семействе…

Умер от гнойного заражения и старший из братьев Мечниковых, Иван Ильич. Ему было сорок пять лет. Еще недавно он был полон сил; умница и жизнелюб, он неизменно посмеивался над нытиками, уверял всех, что смерти не боится, что бояться неотвратимого глупо…

Об этом же Иван Ильич, по всей видимости, говорил Толстому, когда за год до своей роковой болезни (а не в 1867 году, как принято считать) провел день в Ясной Поляне.[23] По воспоминаниям Т. А. Кузминской, Толстой нашел его человеком умным и незаурядным. Иван Ильич же, наоборот, пришел к заключению, что Лев Николаевич не очень умен. Брату своему он пояснял:

«Вот ты — профессор зоологии; ты отлично знаешь все учение, касающееся лесной дичи. Ты знаешь, например, что написано о вальдшнепе на разных языках, как устроены его внутренности и тому подобное. Но, идя на охоту, я возьму не тебя, чтобы ты помог мне найти вальдшнепа в лесу, а собаку, которая, ничего не зная о нем, разыщет его гораздо лучше, чем ты, одним чутьем. Таков и Толстой. Чутье его относительно внутреннего содержания человеческой души необыкновенно, и он отгадывает самые скрытые побуждения с изумительной верностью. Там же, где нужно решить вопрос при помощи рассуждения и логики, Толстой очень часто не выдерживает критики».

Илья Ильич провел у постели брата последние дни и видел, как болезнь сделала его другим человеком. Все свои силы Иван Ильич посвятил тому, чтобы получше устроиться, сделать карьеру, и теперь, перед лицом смерти, видел, сколь бесцельна и пуста была его жизнь. Временами в нем просыпалась надежда, он говорил о том, как выздоровеет и вместе с Ильей уедет в Италию. Но чаще он не обманывался о своей участи, и мысль о неотвратимо надвигающемся конце, о полном своем несуществовании мучила его сильнее, чем физические страдания. В загробную жизнь Иван Ильич не верил.

22

Архив АН СССР, ф 584, оп. 2, д 39. «Температуры во время возвратного тифа».

23

ГМТ. Фонд Кузминских, инв № 779.