Мечников

Статья опять была помещена в «Записках Академии наук» и в «Архиве анатомии, физиологии и опытной медицины».

Вопрос о том, кто был точнее в своих наблюдениях, остался открытым, ибо опыты Кюне и Мечникова никто проверять не стал. Что касается существа спора — вызывается ли сокращение стебелька инфузорий проявлением общей сократимости всей протоплазмы (вывод Мечникова) или стебелек представляет собой мускульное волокно (вывод Кюне), — вопроса, по поводу которого Мечников заявил, что считает его решенным, то лабораторная техника того времени однозначно ответить на него не позволяла. Позднее оказалось, что оба участника полемики были не правы, но ближе к истине стоял все-таки Кюне: проходящий внутри стебелька тяж хотя и не тождествен мускульной ткани, но ей аналогичен.

Как бы там ни было с инфузориями и их стебельками, а Илья добился того, к чему (разумеется, совершенно подсознательно) стремился: в храм науки он не вошел, а ворвался, внеся в него тем самым изрядный переполох. Однако в промежутке между двумя наскоками на берлинского доктора — а на этот промежуток пришлись и летние каникулы, на которые Илья увез в Панасовку одолженный у профессора Щелкова микроскоп, — он выполнил еще несколько небольших работ над инфузориями, и эти работы хотя и без шума, однако с большей основательностью говорили о том, что в храме он не случайный посетитель, что намерен обосноваться в нем навсегда…

А когда каникулы подошли к концу, он вспомнил, что в аудиториях Харьковского университета время теряет попусту. Ему поскорее надо туда, в Вену, Берлин или Вюрцбург — словом, к истокам. Но как заикнуться об этом теперь, после столь недавнего и столь бесславного бегства!

И у него созревает новый план, о котором тоже заявить нелегко, но от которого он уже не отступится, невзирая на слезы Эмилии Львовны и гнев потерявшего обычное самообладание Ильи Ивановича.

На стол ректора университета ложится прошение.

«Имея необходимость, по домашним обстоятельствам, уволиться из здешнего университета, имею честь…»

Ректор удивлен. Как, этот юноша, о котором хорошо отзывается уважаемый профессор Щелков и который что-то там печатает в научных журналах, хочет уйти из университета!.. Но делать нечего, на прошении появляется резолюция:

«Выдать документы и исключить просителя».

Через некоторое время на столе ректора новое прошение:

«Желая в качестве вольнослушателя слушать лекции в здешнем университете, покорнейше прошу Ваше превосходительство…»

Его превосходительство раздраженно пожимает плечами и зачисляет недавнего студента вольнослушателем.

А к концу учебного года получает от него третье прошение. Мечников желает экстерном держать выпускные экзамены… Проучившись два года вместо четырех!.. Что ж, пусть попробует!

…Экзамены, как водится, совпали с началом оперного сезона, и Илья, само собой разумеется, не пропустил ни одного спектакля; но это не помешало ему сдать экзамены, сдать так, что Совет университета направил в министерство народного просвещения ходатайство командировать его на казенный счет для усовершенствования по зоологии за границу…

В 1864 году девятнадцатилетний Илья Мечников окончил университет.

Скоро, правда, выяснилось, что он зря так торопился.

Из-за границы еще не вернулся другой выпускник Харьковского университета, тоже зоолог, П. Т. Степанов, а содержать двух стипендиатов из одного университета и по одной специальности для министерства было слишком накладно.

Но победителей, как известно, не судят; Илья Иванович сменил гнев на милость, просохли и просияли глаза Эмилии Львовны… Илье еще нужно было собрать материал для кандидатской работы. Кандидатская в те времена — это не нынешняя кандидатская; нынешней кандидатской степени соответствовала степень магистра. А кандидатская работа — нечто вроде нынешнего диплома. В общем, для приличной кандидатской диссертации вполне можно было набрать материал в панасовском пруду. Но Илья объявил, что коль скоро ему не суждено пройти за границей основательную подготовку, то он желает хоть на два месяца поехать на остров Гельголанд. Эмилия Львовна его тут же поддержала и добилась согласия Ильи Ивановича, а Дмитрий Иванович, сосредоточенно о чем-то поразмыслив, разжал свои обычно сомкнутые уста и сказал, что для такого дела вполне может сократить некоторые не очень срочные расходы по хозяйству…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Его университеты. Продолжение

На этот раз он все тщательно взвесил, обдумал, навел необходимые справки…

Гельголанд состоит из двух частей — Верхней и Нижней, соединенных деревянной лестницей в 190 ступеней…

Но не лестницей прославился этот островок и даже не святилищем бога Фосите, разрушенным еще в VIII веке святым Виллебродом; и не строгими нравами местных жителей — такими строгими, что на острове никогда не было тюрьмы… Натуралисты съезжались каждое лето на островок потому, что он окаймлен песчаными косами и рифами, из-за чего вдоль берега образуется как бы естественный аквариум, кишащий всевозможной живностью.

Она-то и привлекла юного естествоиспытателя, который за время подготовки к выпускным экзаменам изрядно поостыл к инфузориям и увлекся историей развития животного царства.

«Во всей естественной науке нет более важного пункта, как вопрос об образовании организма из основной субстанции. Тут лежит ключ ко всей физиологии и биологии».

Эту мысль почти за сорок лет до того, как юный выпускник Харьковского университета прибыл на заброшенный среди вод Северного моря островок, высказал Карл Эрнст Бэр — тогда тоже совсем юный натуралист.

Бэр приехал в Вюрцбург прослушать курс сравнительной анатомии у профессора Деллингера, а у профессора Деллингера была давняя мечта: проследить развитие зародыша в курином яйце.

Но яйца стоили дорого, а еще дороже стоила «машина для высиживания». Тем более что к ней надо было приставить «обслуживающий персонал», дабы круглосуточно поддерживать постоянную температуру. А еще требовалось нанять гравера: чтобы работа имела смысл, нужно было все стадии зародыша тщательно зарисовывать…

Не имевший необходимых средств Деллингер предложил свою заветную тему Бэру. Но юноша был еще беднее учителя.

Однако вслед за Бэром в Вюрцбург приехал его друг Христиан Пандер. Отец Христиана был директором банка в Риге, и то, о чем Деллингер и Бэр могли только мечтать, Пандеру оказалось вполне по карману.

«Я горжусь тем, что был главным зачинщиком этого предприятия», — писал Бэр, видя, как успешно начинались опыты Христиана.

Вскоре Бэр получил место в Кенигсберге, а через два года Пандер прислал ему свою только что вышедшую диссертацию…

Бэр читал монографию не спеша, подолгу разглядывал гравюры и, чтобы уяснить себе непонятные места, сам стал вскрывать куриные яйца. Через десять лет он выпустил первый том «Истории развития животных»; появление этого труда означало, что основана новая наука — эмбриология. Еще через девять лет вышел второй том…

Бэр не только дополнил и уточнил исследования Пандера, но сделал из них выводы. Он показал, что эмбриональное развитие животного подчинено строгим законам. Чем дальше зашел процесс развития, тем яснее выражены отличительные особенности данного организма. На третий день зародыш цыпленка приобретает строение, присущее всем позвоночным, позднее появляются признаки, характерные для класса птиц; затем — отличительные для данного отряда, семейства, рода, вида… Бэр свел воедино эмбриологические данные, касающиеся не только птиц, но и других животных. И обнаружил, что у всех позвоночных зародыш закладывается сходным образом — в виде особых листков, причем одни и те же листки дают начало одним и тем же группам органов.

Бэр пытался разобраться и в эмбриологии беспозвоночных, но данных об их развитии было слишком мало, а самих беспозвоночных — слишком много. Пути развития их групп выявляли мало общего, и Бэр заключил, что разные типы животных развиваются по-разному и что предложенная им схема развития позвоночных для остальных трех типов (Бэр всего выделял четыре типа животного царства) не пригодна…