Страница 21 из 50
Прославлению самодержавия были посвящены и фрески так называемой Золотой палаты в Кремле. Целая серия их изображала освобождение Израиля от египетского рабства, намекая на взятие Казани, которое рассматривалось как завершение многовековой борьбы Руси с Золотой Ордой. Единый идеологический замысел фресок и «Летописца начала царства» отражал общие представления руководителей правительственного кружка — Сильвестра и Адашева. В демагогических тонах рисовался идеал самодержца, который дает «суд и правду нелицемерну всем», равно «жалует и удоволяет… велмож и средних и младых», исходя из истинной веры. Основа мудрости царя («начало его премудрости») — страх господень. Царя должны занимать не только вера («закон Христов») и праведный суд, но и ратные дела. Он должен защищать страну «от всех иноверных бусурман и латын». Этот-то образ идеального монарха и воссоздан во фресках Золотой палаты.
Россия времени Грозного не была готова идти по пути радикальных перемен, куда ее звали передовые мыслители, Средствами литературы и изобразительного искусства идеологи самодержавия обосновывали учение о теократическом происхождении царской власти.
ПОСЛЕДНИЕ РЕФОРМЫ ИЗБРАННОЙ РАДЫ
Жестоко расправившись с еретиками и нестяжателями, правительство Ивана IV в январе 1555 г. вернулось к государственным преобразованиям. Снова встал вопрос о борьбе с социальными движениями.
Был обнародован первый приговор из серии законов о губной реформе. Главным в следствии по делам о «лихих людях» признавался «обыск», расспросы населения. Если у «лихого человека» находилось «поличное», похищенное имущество, то он приговаривался к казни, хотя бы даже на пытке отпирался в совершении преступления. Ранее по Судебнику 1550 г. в таких случаях подсудимый приговаривался только к пожизненному заключению. Таким образом, репрессии по отношению к «лихим людям» усиливались, Более строгие меры принимались и по отношению к соучастникам преступления. Дабы избежать бегства «лихих людей» из одного уезда в другой, указ 28 ноября 1555 г. вводил обязательную регистрацию — «явку» всех «новоприбылых» людей. Дела о воровстве, в том числе и конокрадстве, передавались в ведение губных старост.
Всего этого дворянам и боярам казалось мало для борьбы с выступлениями крестьянства и бедного городского люда — выборная администрация действовала недостаточно оперативно. «Губные старосты, — говорилось в одном, из докладов царю, — у себя в волостях лихих людей, татей, не сказывают». Поэтому на протяжении 1555–1556 гг. один за другим следовали указы, уточнявшие сферу деятельности губных старост и целовальников, повышавшие их ответственность за борьбу с хищениями феодальной собственности.
Запустение центра и северо-запада, связанное с усилением феодального гнета, вызывало беспокойство правительства. Губным старостам теперь было вменено в обязанность производить сыск о запустении земельных владений и следить за тем, чтобы в их округах «пустых мест… не было». Органы местного управления должны были предотвращать самоуправство «сильных людей» — феодальной аристократии.
С целью повышения роли губного управления был ликвидирован архаичный судебный поединок — «поле». Основным методом судопроизводства был признан розыск, производившийся губными старостами. Губной округ расширялся до территории целого уезда, тогда как раньше он соответствовал отдельной вотчине или волости. Наконец, для руководства губными учреждениями в эти же годы была создана «Разбойная изба». В 1555–1556 гг. было завершено создание губных органов по борьбе с «татями» и «разбойниками».
Пути складывания централизованного аппарата власти сходны с бывшими в других странах Европы, несмотря на разницу экономического и культурного развития. Губные старосты несколько похожи на мировых судей Англии, появившихся в середине XVI в. Мировые судьи также избирались из мелких землевладельцев, но функции их не ограничивались одними судами. Они издавали указы о бедных, ведали дорожным строительством, регулировали торговлю и промышленность.
Утверждая диктатуру помещиков и бояр, «наихристианнейший» государь выступал в маске доброго правителя. Именно таким его и рисует приговор об отмене кормлений августа 1556 г., изложение которого помещено в одном из списков Никоновской летописи.
Смысл реформы сводился к замене наместникови волостелей органами земского самоуправления, выбиравшимися из среды посадского населения и зажиточных кругов крестьянства. Земские власти творили суд и расправу по делам второстепенной важности и собирали подати, которые ранее платились кормленщикам («кормлёный окуп»). Эти подати теперь поступали в царскую казну, а позднее в особые финансовые приказы (четверти), и шли на обеспечение дворянской армии. Губные и земские учреждения были сословно-представительными органами дворянства, а также верхов посада и зажиточного черносошного крестьянства. Реформа местного управления содействовала уничтожению феодальной раздробленности в местном правительственном аппарате, укрепляла власть феодалов над крепостным крестьянством и городскими низами. По-видимому, единого указа об отмене кормлений не было. Наместники постепенно сменялись «излюбленными старостами», выборными из посадского населения и зажиточных кругов крестьянства.
Земская реформа распространялась по преимуществу на тяглых жителей посада и черносошное население, поэтому большая часть грамот относится к Двине, южной окраине и к Псковской земле. Двинская земля, присоединенная к Русскому государству в 1478 г., была районом черносошного крестьянства. Неплодородные почвы Подвинья отпугивали как новгородских, так и московских феодалов. Даже монастыри, столь предприимчивые в захватах новых земель, двигались на север медленнее, не успевая за крестьянином, осваивавшим и трудно поддающуюся землю, и лесные богатства, и тогда еще сравнительно мало ценившиеся морские. Крестьяне организовывали и соледобычу. Район Подвинья стал своеобразным перевалочным пунктом между земледельческими районами центра и промысловыми севера. В быстро развивавшихся районах русского Севера на протяжении первой половины XVI в. формировался новый тип крестьянина, торговавшего и рожью, и мехами, и солью, и рыбой. Выделились династии крупных рыбо-, соле- и лесопромышленников, владевших огромными участками земли. Прощелыкины, Савины, Кобелевы, Шульгины все эти недавние выходцы из крестьян вели почти такие же промыслы и торговлю, как и знаменитые Амосовы, наследники двинских бояр. «Торговые мужики» — скупали все новые и новые клочки, дополнявшие и округлявшие их прежние владения, рыбные тони, бобровые гоны, уточные ловища, доли в соляных варницах, лавки и места на посаде в городах.
Именно они и воспользовались земской реформой. Из их состава избирались «выборные судьи» (на Двине), «излюбленные головы» (на Пинеге), которым надлежало решать вопросы о наказании «ведомого душегубцы» (известного убийцы), разыскивать лихих людей и представлять их на суд губных старост, следить, чтобы никто не открывал по собственному почину корчмы, а пиво варили бы только в канун праздников или на поминки, крестины или родины, да и то только испросив их позволения. Они же должны были следить за возвратом крестьян из монастырских владений и за пополнением тяглого населения: «На… пустыя деревни и на селища… крестьян назвати и старых своих тяглецов крестьян из иных волостей, из монастырей вывозити назад по старым их деревням безсрочно и безпошлинно, где хто в которой деревне жил преж сего».
Верхушка волостного и посадского населения взяла в свои руки бразды местного самоуправления. Однако последнее даже на Севере утверждалось далеко не сразу. Правительство то передавало земли на откуп, то вновь восстанавливало кормления.
В центре, где доминировало поместно-вотчинное землевладение, земское самоуправление не могло соперничать с дворянским, представленным губными старостами. На южной и западной окраинах вскоре произошло возвращение к кормлениям, причем кормленщики выступали одновременно и в роли воевод, возглавлявших оборону от набегов и нападений.